— Ты родила четверых? Забирай их и выкручивайся сама! Я с этим не справлюсь! — крикнул Павел, едва войдя в дом.
Я стояла, не в силах пошевелиться. Четыре новорожденных в самодельных колыбельках казались мне чудом и одновременно вызовом судьбы. Их дыхание было едва слышно, как шорох листьев.
Роды длились почти сутки. Свет больничных ламп, суета медперсонала, боль и страх. Когда появился первый — Артём — я думала, что это конец. Но за ним родилась Катя. Потом Алина. И в завершение — Никита.
Павел стоял в прихожей, в руке — бутылка. Он даже не снял обувь.
— Я не на такое подписывался, — пробурчал он, избегая смотреть на детей. — Я хотел обычную семью. А не это.
«Это» — мои дети. Наши дети. Их маленькие ручки и носики, которые были копией его.
В нашей деревне трое детей — уже подвиг. А четверо — это почти легенда.
— Как ты собираешься их кормить? Где взять деньги? Кто будет с ними сидеть? — Павел злился, но в его голосе слышался страх.
Я молчала. Дети спали. Комната была наполнена теплом и тишиной. Четыре люльки сделал мой отец, не сомкнув глаз ни на минуту.
— Наташа, ты слышишь меня?
— Ты знал, Павел. Ты обещал. Если теперь не справляешься — уходи.
Он отшатнулся, будто я ударила его. Постоял, развернулся и ушёл. Тихо. Без скандала. Но щелчок двери прозвучал, как удар.
Вечером пришла баба Дуся. Без слов замела пол, растопила печку. Затем подтянулась Валентина Сергеевна, бывшая медсестра. Остальные женщины деревни приходили одна за другой. Кто-то принес суп, кто-то — одеяльца.
— Держись, милая, — сказала баба Дуся. — Сильная ты. Выдержишь.
Ночью я осталась одна. Дети спали. На столе лежали четыре свидетельства о рождении. Я глядела на них, не плача. Во мне росла сила.
Я позвонила отцу. Три гудка.
— Пап, он ушёл.
Пауза.
— Буду утром, — просто сказал он.
В ту ночь я поклялась. Ради них. Ради этих крохотных сердечек, что бьются рядом.
Утром приехал отец. Высокий, строгий, седой. Положил на стол деньги.
— Чай будешь?
— Буду. А потом будем пристраивать ещё комнату. Четверым тесно будет зимой.
Так началась наша новая жизнь. Без Павла. Но с любовью, крепкой и тихой, как яблоня во дворе. Дети росли, как подсолнухи, каждый — в свою сторону, но все к одному свету.
Катя — мечтательница, с огромными глазами. Артём — серьёзный и надёжный. Алина — тихая, любит книги. Никита — непоседа и выдумщик.
Я научилась готовить одной рукой, второй держа ребёнка. Научилась латать одежду, растягивать бюджет. Отец стал для них всем. Он учил, не словами — делом.
— Пойдём, ребята, — звал он каждую субботу.
И вёл их в лес, на рыбалку, в огород.
Однажды они пришли в грязи и с ветками в волосах.
— Что случилось?
— Корни, мама, — сказал Артём. — Дед учит: у кого корни прочные, тому никакая буря не страшна.
Они посадили по яблоне у дороги. Четыре дерева — как символ.
Моя мама, бабушка Люба, стала нашей душой. Придумывала праздники из ничего: день подсолнуха, день первого снега. Детство было сказкой.
С финансами было трудно, но я пошла работать. Сначала на почту, потом шила. Огород, куры, козы — всё в дело. Молоко продавали, яйца обменивали.
Когда Лена спросила:
— Мама, где наш папа?
Я ответила:
— Он испугался. А мы — сильные. Как дубы.
Они кивнули. Приняли. Не осуждали.
Наш дом стал царством. Со своими правилами. Со своими героями. С любовью, что проявляется в заботе и терпении.
Они выросли. Катя — дизайнер. Артём — инженер. Лена — врач. Никита — учитель литературы. Я — мама. И бабушка девяти внуков.
Отец ушёл тихо. За день до этого сказал:
— Хорошо вышло, Наташа. Всё правильно.
Похоронили его всей деревней. Потом дети посадили кедр. Дед учил: кедр живёт почти вечность. Теперь его память — в этом дереве.
Прошло время. Не стало мамы. Осталась я. Но ненадолго. Внуки возвращались. Кто с каникул, кто навсегда.
И снова во дворе — смех, крики, шорох шагов. Те же яблони, та же земля. И вера, что главное богатство — не деньги. А семья. Крепкая, как дуб. Живая, как весна.
— Бабушка, а правда, что мы — самая большая семья в деревне?
— Правда, — ответила я, глядя в звёздное небо. — И самая счастливая.
Нахальная просьба соседа