— А когда вообще планируешь с ней поговорить? Так и будем вечно втроем? — голос Лизы прорезал тишину квартиры.
Валентина застыла у кухонной двери с подносом. Три чашки. Третью поставила просто так, по привычке.
Когда тебя не слышат
— Лиз, давай не сейчас, — в голосе сына усталость и что-то еще. Стыд?
— Нет уж, сейчас! Полгода уже «не сейчас». Вот если бы у нас была еще одна комната…
— Сама понимаешь. Пока она тут…
Валентина бесшумно вернулась на кухню. Опустила поднос на стол так аккуратно, словно малейший звук мог ее выдать. Они говорили о ней. Не как о матери. Не как о человеке. Как о препятствии.
В своих стенах. В квартире, где прожила тридцать лет. Где лично отскребала обои для ремонта, когда Артему было пять. Где помнила каждый скрип половицы.
За стеной снова голоса. Теперь о сериале.
— Включи погромче.
Валентина достала кастрюлю с супом. Суп она варила для всех. Как и завтраки готовила для всех. Как пришивала пуговицы к Артемовым рубашкам. Как стирала Лизины блузки.
Рыжий Маркиз терся о ноги — единственный, кто видел в ней необходимость. И то оттого, что третий день не ел. Почки барахлили у старого кота. У Валентины барахлила уверенность, что она существует.
Она включила конфорку и заметила на столе сложенный вчетверо лист.
Лизин почерк – острый, как ее взгляд:
«В субботу вечеринка. Будет шумно до утра. Лучше переночуй у Гали».
Ниже небрежная приписка сына:
«Тебе все равно будет неинтересно. Артем».
Не «мама». Даже не «вы». Просто безликое «тебе».
Валентина сложила записку. Точно так, как нашла. Будто не прочла.
Дверь распахнулась.
— Ты опять подслушиваешь? — Лиза возникла на пороге в синем халате с цветами. В ее халате, подарке подруги. — Я два раза звала!
— Суп разогреваю, — Валентина кивнула на плиту. — Будешь?
— Я на диете.
В своей-не-своей кухне с чужими баночками на полках, с чужим кофе в турке, с чужими магнитами на холодильнике.
Суп зашипел, выплеснувшись на конфорку.
В стекле серванта отражение – полупрозрачный силуэт. Валентина видела сквозь него стену. Или стена смотрела сквозь нее?
Невидимка в собственном доме
Поликлиника дышала хлоркой и старостью. Валентина сжимала номерок, потертый по краям, как ее жизнь. До кабинета терапевта – час ожидания.
— Валя? Валентина? Ау, ты где витаешь?
Рядом возникла женщина с короткой стрижкой – яркий шарф, прямая спина, живой взгляд.
— Галя? — Валентина моргнула. — Извини, я…
— Я уж вижу. Три раза окликнула, как в колодец.
Галина присела рядом – бывшая коллега по бухгалтерии, десять лет как разведенная, живет одна.
— Как жизнь? — Галя коснулась ее руки. — С юбилея Ивановны не виделись.
— Нормально. Артем с женой у меня. Помогаю им.
Галя фыркнула так, что не нужны были слова.
— А они тебе?
Валентина смотрела в пол. Перевела тему:
— А тебе не одиноко в пустой квартире?
— Поначалу казалось, стены давят. А потом… — Галя улыбнулась. — Знаешь, когда просыпаешься и понимаешь, что весь день принадлежит только тебе – это как второе дыхание открывается. Выбираешь – то ли борщ варить, то ли книжку читать. И ни перед кем не отчитываешься.
Они помолчали.
— Потом Маркизу надо сносить, — сказала Валентина. — К ветеринару. Не ест третий день.
— Это кот твой?
— Да. Почки. Возраст берет свое.
Медсестра выглянула из кабинета. Галина поднялась.
— Звони, Валь. Приходи. Чаю попьем. Поболтаем. Не как тени, а как люди.
Валентина кивнула. И осталась одна среди белых стен и чужих кашляющих голосов.
***
После поликлиники она зашла в магазин. Остановилась у полки со сладостями, взяла коробку конфет с орехами. Посмотрела на цену. Положила обратно.
— Вот она, народная примета – если женщина смотрит на сладкое дольше, чем на мужа, значит, с мужем что-то не так, — неожиданно сказала кассирша.
— Простите?
— Который раз замечаю – смотрите на эти конфеты, как на последнюю радость, а потом уходите с пакетом крупы и кефиром.
— Это не ваше дело.
— Конечно, не мое, — женщина пожала плечами. — Только знаете, женщина женщину всегда узнает. Особенно ту, что себе во всем отказывает.
Валентина молча взяла с полки коробку конфет. И положила в корзину рядом с сыром для сына и чаем для невестки.
***
В квартире было непривычно тихо. Валентина заглянула в гостиную и замерла. Ее кресло, с вытертыми подлокотниками, где она читала вечерами, исчезло. Вместо него стоял стеклянный столик с журналами.
— О, ты уже вернулась, — Артем выглянул из спальни. — Мы перестановку затеяли. Твое кресло теперь в прихожей.
В углу прихожей, почти у самой двери, стояло ее кресло. Словно уже собралось уходить.
— А книги? — только и спросила она. — Мои книги с полки?
— В коробку сложили. В кладовку. Никто же не читал.
Она читала. Каждый вечер. Просто очень тихо, чтобы не мешать.
Вечером Валентина достала из шкафа старую коробку с документами. Нашла паспорт. На фотографии другая женщина – волосы темнее, взгляд прямее, в глазах тот свет, какой бывает у людей, уверенных в своем месте в мире.
Она провела пальцем по снимку. Та, другая Валентина, смотрела в упор, будто спрашивая: «Что ты позволила с собой сделать?»
Хризантемы с умыслом
Звонок в дверь раздался, когда Валентина мыла посуду. На пороге стоял Артем с охапкой рыжих хризантем.
— Это тебе, — он протянул цветы, улыбаясь.
Валентина приняла букет – целлофан холодил пальцы. Сколько лет ей никто не дарил цветов? Пять? Семь? С тех пор, как не стало мужа?
— Что случилось?. — она не смогла скрыть удивления.
— Ничего. — Артем пожал плечами с наигранной небрежностью.
— Шел мимо. Вспомнил, как ты любишь хризантемы.
Она осторожно вдохнула слабый, горьковатый аромат. Поставила цветы в хрустальную вазу – свадебную, ту самую, которую Лиза при переезде назвала «антиквариатом для комиссионки».
День прошел необычно. Маркиз поел немного. Артем был предупредителен. Лиза не вздыхала, когда Валентина предлагала чай. Хризантемы стояли на столе – яркое пятно в выцветшей квартире.
Вечером они ужинали втроем. Лиза приготовила салат. Артем открыл сок.
— Слушай, мам, — начал он, накладывая себе вторую порцию. — Мы тут с Лизой кое-что обсудили.
Валентина перестала жевать. Что-то в его тоне заставило внутренне подобраться.
— Помнишь, тебе в собесе предлагали путевку? В тот санаторий в Подмосковье? По льготе?
— Да, предлагали. И что?
— А что если тебе съездить? На месяц. Отдохнешь. Подлечишься.
Лиза подхватила эстафету:
— А мы тут ремонт небольшой сделаем. Давно собирались. Да и… — она многозначительно переглянулась с мужем.
— Что «да и»? — Валентина опустила вилку.
— Понимаешь, мам, — Артем не смотрел ей в глаза, — нам деньги нужны. Мы подумали про сдачу комнаты. Не твоей, конечно! Но гостиную можно переоборудовать. Ты же все равно целыми днями где-то ходишь.
— Я тебя почти не вижу, — подхватила Лиза. — То магазин, то подруги, то с котом по врачам.
Валентина медленно сложила салфетку. Разгладила ее с такой тщательностью, будто это был важный документ.
— А ключи куда денете?
Тишина. Звук падающей вилки – Артем от неожиданности выпустил ее из рук.
— В каком смысле?
— Если вы мою квартиру сдавать будете. Ключи от моей квартиры – кому отдадите?
— Да брось ты, это же наш общий дом, — Лиза раздраженно постучала ногтями по столу. — Мы же прописаны тут.
— Прописка – не собственность, — Валентина почувствовала, как спокойствие наполняет ее изнутри. — Квартира приватизирована на меня.
— Что с тобой, мам? — Артем положил руку на ее плечо. — Ты какая-то не такая стала. Кто тебе что наговорил?
Валентина поднялась из-за стола.
— Спасибо за ужин. И за твои хризантемы… с шипами.
Ночью она не спала. Маркиз свернулся у ее ног, и его тихое урчание было единственным звуком одобрения, который она слышала за месяцы. Она взяла телефон. В поисковике набрала: «Замена замков срочно».
Пролистала результаты. Остановилась на объявлении: «Конфиденциально. Быстро. Без шума».
Палец над кнопкой вызова. И нажал.
Щелчок замка
Металлический звук вспугнул Маркиза. Кот вскочил, шерсть встала дыбом. Валентина погладила его по спине.
— Тихо. Скоро все будет правильно.
Звук повторился. Скрежет. Шорох. Щелчок.
Мастер – немногословный мужчина в потертом комбинезоне – работал быстро. Он приехал в восемь утра. Точно как договаривались по телефону.
— Родственники рано уходят?. — спросил он, доставая инструменты.
— В семь тридцать. Как часы.
Мастер кивнул, ввинчивая отвертку в крепление старого замка.
— Понятно всё. Не первый случай. Обычно молодые меняют. От стариков запираются. А тут наоборот.
Валентина промолчала, наблюдая, как он снимает старый замок – тот самый, что Артем устанавливал десять лет назад, клянясь, что «теперь-то никто чужой не войдет».
— Какой берете? — мастер показал на каталог. — Этот? С тройной защитой? Немецкий.
Она посмотрела на цену – почти вся пенсия за квартал.
— Да. Этот.
Когда мастер ушел, Валентина села у двери. Новый ключ лежал на ладони – тяжелый, с необычной насечкой. В нем была какая-то окончательность решения.
Она встала и подошла к серванту. Открыла дверцу и достала чайный сервиз, который прятала от небрежных рук невестки. Прабабушкин, с кобальтовым узором по краю.
Расставила чашки. Заварила чай – не в кружке, а в фарфоровом чайнике. Села, выпрямив спину. Пила маленькими глотками. С непривычки чай казался особенно вкусным.
Маркиз запрыгнул на колени, требуя внимания. Она гладила его, смотрела в окно, чувствуя, как внутри разливается что-то новое – не гнев, не обида, а спокойная решимость.
В начале третьего дверной звонок резанул тишину. Раз. Второй. Третий. Потом грохот кулака по двери.
— Мам! Открой немедленно!
Валентина не торопилась. Подошла к двери. Отперла и приоткрыла на ширину цепочки.
Артем уставился на новый замок, на цепочку, на нее – так, словно видел впервые.
— Что это значит? Что происходит?
За его спиной маячила Лиза – с побелевшими от злости губами.
— Я вас не выгоняю, — Валентина говорила тихо, но твердо. — Просто я больше не тень. Мне нужен воздух. Мне нужна я сама.
— Какой еще воздух? — Артем повысил голос. — Ты с ума сошла? Открой нормально без цепочки!
— А я говорила, — вклинилась Лиза, — твоя мать всегда была немного… странной. Вечно эти драмы из ничего.
Валентина смотрела прямо на невестку – впервые без извинения во взгляде.
— Драма из ничего – когда ты носишь мой халат, не спросив. Драма из ничего – когда вы убираете мои книги. А это, — она коснулась нового замка, — просто граница. У моего дома. У моей жизни.
Она закрыла дверь. За спиной щелкнул замок – четко, как точка в предложении.
За дверью разгорался скандал. Лиза кричала на Артема. Артем что-то оправдывался. Слова о деньгах, о неблагодарности, о том, «кто кого тянул».
Валентина вернулась к окну. Села в свое кресло – то самое, что вернула из прихожей.
— Видишь, Маркиз, — прошептала она, — иногда нужно закрыть дверь, чтобы открыть себя.
Мой порог, мои правила
Три дня новой жизни. Валентина вымыла окна – свет теперь падал иначе. Разобрала антресоли – сколько забытого, и нужного, и лишнего. Сложила вещи сына в чемодан, Лизины – в коробку. Не выбросила. Аккуратно расставила по местам то, что когда-то было задвинуто в угол.
Маркиз следовал за ней тенью, но живой, настоящей. Ел с аппетитом, глаза блестели.
— И у тебя наладилось, и у меня, — шепнула она, почесывая кота за ухом.
Она вернула книги на полку. Поставила кресло в гостиной у окна. Сняла со стены парадную фотографию их троих с натянутыми улыбками. Вместо нее повесила акварель с морем – подарок коллег на юбилей, который Лиза называла «безвкусицей».
Три дня Артем засыпал сообщениями:
«Мам, это уже не смешно. Открой.»
«Почему ты так с нами? Что мы сделали такого?»
«Я понимаю, ты устала, но нельзя же вот так.»
Ответов не было. Она смотрела на сообщения, пока не нажала «удалить все». И с удивлением обнаружила, как легко исчезают чужие слова, если сам того хочешь.
На исходе третьего дня раздался стук – не звонок, а именно стук. Три раза. С паузами.
Валентина посмотрела в глазок – седой мужчина в клетчатой рубашке, морщинистое лицо, прямой взгляд.
— Кто там?
— Сергей Павлович, сосед сверху. С пятого.
Она открыла. На площадке стоял мужчина с небольшим деревянным столиком – старым, но добротным, с резными ножками.
— Слышал, вы замок сменили, — сказал он вместо приветствия. — Правильно сделали.
— Откуда вы знаете?
— Из подъезда не выхожу почти. Всё слышу. Ваш сын мастера для дубликатов вызывал. Тот отказался.
Валентина улыбнулась. Впустила соседа.
— Вы первый, кто постучал. А не ворвался. Спасибо.
— Я эту историю наизусть знаю, — Сергей опустил столик в прихожей. — Тоже с сыном и невесткой жил. Два года был как приживал в собственной квартире. Вечно мешал, шумел, не так дышал. Потом съехал. К сестре. А когда вернулся – замки сменил.
— И что было потом?
— Разговор. Через месяц. Нормальный. С пониманием, что правила жизни меняются.
Он кивнул на столик.
— Это вам. От меня. Возьмите.
— Почему?
— Жена любила. Нина. За ним сидела, вышивала. А невестка говорила «хлам», хотела выбросить. Но это не хлам. Это память. Вы поймете.
Валентина провела рукой по дереву – теплое от рук, гладкое от времени.
Сергей отказался от чая, обещал зайти позже. Валентина поставила столик у окна.
Телефон звонил. Артем, снова. Она выключила звук. Пришло сообщение:
«Мама, прости нас. Мы не думали, что тебя так задели. Можно хотя бы вещи забрать? И поговорить?»
Прочитала. Стерла. Не ответила.
Включила пластинку – старый винил с романсами, который не ставила годами, чтобы «не раздражать». Поставила чайник.
Сумерки опускались на город. Маркиз дремал на подоконнике – сторож ее нового покоя. В соседних окнах загорался свет – там тоже были кухни, жизни, решения.
Валентина смотрела на дверь с новым замком. Теперь это был не просто кусок дерева с петлями. Это был символ.
Она не выгнала их из своей жизни. Она впустила в нее себя.
Новый замок – новые правила. Теперь только она решает, кому открывать эту дверь. И когда. И зачем.
Маркиз потянулся и спрыгнул с подоконника. Подошел, требовательно мяукнул.
— Поняла, — Валентина улыбнулась. — Пора ужинать. А потом – спать. Завтра еще один день нашей собственной жизни.
И в этой простой фразе было больше свободы, чем во всех прежних годах тихого исчезновения.
– Всё, что ты купила, теперь наше общее, – сказал муж, но ответ жены потряс его до глубины души.