Я присела на скамейку. И тут услышала голоса.
— Ну всё, теперь квартира наша! Можно продавать!
— Погоди ты! Мать ещё жива.
— И что? — фыркнула Инна. — Она уже ничего не решает.
Я прижалась к стволу дерева, боясь, что они меня заметят, и продолжила слушать.
Поезд замедлил ход, колёса застучали реже, и я прильнула к окну, вглядываясь в знакомые очертания родного города.
Серые пятиэтажки, облетевшие тополя, потрескавшийся асфальт.
Всё казалось таким же, как и пять лет назад.
Пять долгих лет я не видела этих улиц, этих домов, этих людей.
Не видела бабушку Галю, её сына Алексея и Инну. И, честно говоря, не хотела видеть.
Сообщение от Инны пришло неожиданно.
«Галя совсем плоха. Приезжай срочно».
Миша не понимал, зачем я еду.
Он сидел на краю кровати, наблюдая, как я складываю вещи в чемодан.
— Лиля, они же тебе даже не родня, — говорил он, передавая мне свитер. — Ты сама рассказывала, как они с тобой обращались. Как использовали.
— Бабушка Галя меня вырастила, — отвечала я, аккуратно укладывая свитер. — Я не могу её бросить. Не могу не приехать.
— Ты ей ничего не должна.
— Должна, Миш. Понимаешь, должна.
Он покачал головой, но спорить не стал. Просто обнял меня на прощание и сказал: «Возвращайся скорее».
Я вышла на перрон, вдохнула знакомый запах.
Смесь угольной пыли, жареных пирожков с вокзального ларька и осенней листвы. Город не изменился. Или это я не изменилась?
Пять лет в столице, замужество, карьера — всё казалось таким далёким, почти нереальным.
Здесь, среди этих улиц, я снова превращалась в ту Лилию, которая когда-то сбежала отсюда, поклявшись никогда не возвращаться.
На такси приехала до знакомого дома. Пятиэтажка с облупившейся штукатуркой, скамейки у подъезда, старая карусель во дворе.
Расплатилась с водителем, вытащила чемодан и направилась к подъезду.
Поднялась на третий этаж, остановилась перед дверью с облезлой краской и позвонила.
Дверь открыла Инна — всё такая же высокая, худая, с крашеными рыжими волосами. Только морщины вокруг глаз стали глубже, да взгляд ещё более цепким и холодным.
— Явилась, — сказала она вместо приветствия. — Долго же ты собиралась. Мы уж думали, не приедешь вовсе.
— Здравствуй, Инна, — я переступила порог, втаскивая за собой чемодан. — Как бабушка?
— Плоха она. Совсем плоха. Еле встаёт, почти не ест.
В квартире ничего не изменилось. Те же обои в цветочек, те же фотографии на стенах. Мой дом.
Я прошла в комнату бабушки, оставив чемодан в коридоре.
Она лежала на кровати, укрытая старым клетчатым пледом.
Исхудавшая, с заострившимися чертами лица, она казалась совсем маленькой, почти прозрачной.
Я присела на край кровати, взяла её руку — сухую, лёгкую, как осенний лист.
— Бабушка, это я, Лиля.
Она открыла глаза — мутные, выцветшие, но всё ещё живые.
— Лилька, — прошептала она. — Приехала всё-таки. А я думала, не дождусь.
— Приехала, бабушка. Как только узнала, сразу приехала.
— Думала, не дождусь, — повторила она, сжимая мою руку. — Ты-то как? Замуж вышла?
— Да, бабушка. За хорошего человека. Михаилом зовут.
— Дети есть?
— Нет ещё. Но будут, обязательно будут.
Она кивнула, словно одобряя мои слова, и закрыла глаза. Я сидела с ней, держа за руку, пока она не задремала.
Потом тихонько вышла из комнаты и направилась на кухню, где Инна гремела посудой.
— Что с ней? — спросила я, присаживаясь за стол.
— А ты как думаешь? — Инна резко повернулась, вытирая руки полотенцем. — Старость не радость. Восемьдесят два года, шутка ли. — Врачи что говорят?
— А что врачи? — она пожала плечами. — Возраст, говорят. Сердце изношенное.
В дверь позвонили. Инна пошла открывать, и я услышала голос Алексея.
Громкий, с характерными интонациями человека, который привык, что его слушают и не перебивают.
— О, племяшка приехала! — он появился на кухне, всё такой же грузный, с красным лицом и редеющими волосами.
На нём была потёртая рубашка в клетку и старые джинсы.
— Сколько лет, сколько зим! Москва-то как? Не съела ещё?
— Здравствуй, дядь, — я поднялась, чтобы поздороваться. — Москва нормально. Привыкла уже.
— Ну-ну, — он отхлебнул из бутылки. — А мы тут, понимаешь, бьёмся как рыба об лёд. Мать болеет, работы нет нормальной, денег не хватает. Еле концы с концами сводим.
Я промолчала. Начинается. Всегда одно и то же — жалобы, нытьё, намёки. Ничего не изменилось. Совсем ничего.
***
Утро началось с крика. Бабушка Галя звала кого-то, её голос, слабый и надтреснутый, разносился по квартире.
Я вскочила с дивана в гостиной.
— Что случилось, бабушка? — я склонилась над ней, поправляя сбившуюся подушку. — Воды… — прошептала она, облизывая сухие губы. — Пить хочу.
Я налила воды из графина, стоявшего на тумбочке, и поднесла стакан к её губам, придерживая голову.
Она сделала несколько глотков, закашлялась, но продолжила пить.
— Лилька, — сказала она, глядя куда-то мимо меня. — Ты не уезжай больше. Останься. Со мной.
— Я ненадолго приехала, бабушка, — я присела на край кровати, поглаживая её руку. — У меня работа в Москве, муж. Я не могу всё бросить.
— А меня не станет скоро, — она произнесла это так просто, словно говорила о погоде. — Кто за оградкой присматривать будет? Инка не станет, у неё своих забот полон рот. А Лёшка и подавно.
Я не знала, что ответить. Разговоры об этом вызывали оцепенение.
Она закрыла глаза, и я тихонько вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.
На кухне уже сидели Инна и Алексей, пили чай.
— Ну что, накричалась? — спросила Инна. — Она теперь так каждое утро. То воды просит, то ещё что-нибудь. Покоя нет.
— Ей тяжело, — сказала я, наливая себе черный чай из чайника.
— А нам легко? — Алексей стукнул кружкой по столу так, что чай выплеснулся на клеёнку. — Я на двух работах пашу. Инка с ней сидит целыми днями, ни отдыха, ни продыха. А толку? Денег всё равно не хватает.
Я молча пила чай, глядя в окно. Там, во дворе, на старой карусели качались дети.
Мне вдруг захотелось оказаться там, среди этих беззаботных малышей. Не здесь, в этой квартире, пропитанной горечью и обидами.
— Слушай, Лилька, — Алексей придвинулся ближе, его голос стал тише, почти заговорщицким. — У тебя же в этом доме своя доля…
— Да, — я отставила чашку.
— Тебе она зачем? У тебя своя жизнь, своя квартира в Москве. Небось, шикарная? В центре?
— Обычная, — я пожала плечами. — Однушка в спальном районе. Мы с Мишей в ипотеку взяли.
— Ну вот видишь! А тут твоя доля пропадает. Комната пустует, никто в ней не живёт.
— Это бабушкина квартира, — я посмотрела ему прямо в глаза. — Она хотела, чтобы часть досталась мне. Это её решение.
— Да какая часть? — он махнул рукой, словно отгоняя муху. — Комната твоя, шесть квадратов. Что с ней делать? Сдавать? Кому она нужна, такая каморка?
Я пожала плечами. Но это была моя комната, мой кусочек прошлого. С детством, которое, несмотря ни на что, было счастливым. По крайней мере, иногда.
— Продай нам свою долю. По-родственному.
Я удивлённо посмотрела на них.
— А как же бабушка? Может, сиделку нанять?
— Так мы и будем ухаживать! — Алексей развёл руками, как будто я сказала что-то абсурдное. — Мы и так ухаживаем, куда деваться? Комнату сдадим, а все деньги будем тратить на нее!
— Я подумаю, — сказала наконец, отводя взгляд.
— Чего тут думать? — Алексей хлопнул ладонью по столу, снова расплескав чай. — Тебе эта доля зачем? Ты в Москве живёшь, у тебя там муж, работа. А нам реальная помощь будет. Иннке тяжело одной с ней справляться.
— Я сказала, подумаю, — мой голос стал тверже. — Дайте мне время.
Весь день они не давали мне покоя. То Инна подходила с разговорами о том, как им тяжело, то Алексей начинал рассказывать о своих проблемах на работе.
О том, как начальник придирается, как коллеги подсиживают, как зарплату задерживают.
Бабушка Галя большую часть времени спала, изредка просыпаясь, чтобы попросить воды или позвать кого-то.
К вечеру я сдалась. Не потому, что поверила им — просто устала от постоянного давления, от этой атмосферы нытья и жалоб.
— Хорошо, — сказала я за ужином, отодвигая тарелку с недоеденным супом. — Я продам вам свою долю. Но не за бесценок. — Какие деньги, Лилька? — Алексей развёл руками, изображая крайнее удивление. — Ты же видишь, как мы живём. Еле концы с концами сводим.
— Символическую сумму, — уточнила я, глядя в окно, где уже сгущались сумерки. — Чтобы всё было по закону.
— Вот это другой разговор! — он просиял, и в его глазах мелькнуло что-то, похожее на торжество. — Завтра же к нотариусу поедем! Я уже и документы подготовил, и нотариуса нашёл. Всё будет чин по чину!
Инна улыбнулась, но глаза остались холодными, расчётливыми. Я поймала её взгляд и вдруг почувствовала себя обманутой.
Но отступать было поздно. Я дала слово, а слово нужно держать. Даже если дал его не тем людям.
***
Утром я проснулась с тяжёлой головой. Всю ночь снились кошмары.
Я металась по каким-то тёмным коридорам, пытаясь найти выход, но всё время возвращалась туда, откуда начала.
Встала, умылась холодной водой, пытаясь прогнать остатки сна, и пошла проверить, как там бабушка. В квартире было тихо, только часы тикали на стене да где-то капала вода из неплотно закрытого крана.
Она не спала. Сидела в кровати, опираясь на подушки, и смотрела в окно.
— Доброе утро, бабушка, — я присела на край кровати, поправляя её одеяло.
— Доброе, Лилька, — она повернула ко мне голову, и я заметила, что глаза её были ясными. — Ты уезжаешь сегодня?
— Нет ещё. Мы с Инной и дядей Лёшей к нотариусу едем.
— Зачем? — она нахмурилась, и на лбу проступили глубокие морщины. — Я решила продать им свою долю в квартире.
— Зачем? — повторила она, и в её глазах мелькнуло что-то похожее на тревогу, даже страх.
— Им нужны деньги, чтобы ухаживать за тобой.
В дверь постучали, и в комнату заглянула Инна. С уложенными волосами, свежим макияжем и красными губами.
— Лиль, собирайся. Через час поедем к нотариусу.
— Поняла, — я поцеловала бабушку в щёку. — Я скоро вернусь.
— Возвращайся, — прошептала она, сжимая мою руку.
Но я уже приняла решение. Я дала слово, и я его сдержу. Даже если потом пожалею об этом.
Я вышла во двор, обошла дом и направилась к старой карусели.
Детей не было, и карусель тихо поскрипывала на ветру, словно жалуясь на одиночество.
Я присела на скамейку рядом, закрыла глаза, вдыхая запах осени.
И тут услышала голоса. Они доносились из-за угла дома, где стояли гаражи. Голос Инны, резкий и громкий, с характерными интонациями.
— Ну всё, квартира будет наша! Можно продавать!
— Погоди ты, — это был Алексей, его голос звучал немного приглушённо, словно он говорил, прикрывая рот рукой. — Мать ещё жива.
— И что? — фыркнула Инна. — Она уже ничего не решает. А эта Лилька свою долю продала за копейки.
Я прижалась к стволу дерева, боясь, что они меня заметят, и продолжила слушать.
— Главное, чтобы она не передумала, — продолжал Алексей, и в его голосе слышалось беспокойство.
— Не передумает, — усмехнулась Инна, и я почти физически ощутила её презрение. — Она всегда была мягкотелой. Жалостливой.
Я сидела, не двигаясь, чувствуя, как внутри всё холодеет. Они обманули меня. Использовали. Снова.
Как и раньше, как всегда. Ничего не изменилось. Они не изменились.
— Машину-то какую брать будем? — голос Алексея звучал возбуждённо. — Я присмотрел «Киа Рио», неплохая тачка. И не дорогая, и надёжная.
— Да хоть «Мерседес», — рассмеялась Инна, и её смех был похож на карканье вороны. — Денег-то теперь хватит.
Я встала и тихо пошла обратно к подъезду. Внутри всё кипело от ярости и обиды.
Всё те же лживые, манипулятивные, жадные люди. И я снова попалась на их удочку. Снова поверила. Снова дала себя обмануть.
***
Я не стала устраивать сцен. Но и так всё оставлять нельзя. Они не должны думать, что им всё сойдёт с рук.
И тут меня осенило. Я улыбнулась, представляя их лица, когда они поймут, что я приготовила им в ответ.
Тут же позвонила Никите. Другу детства.
— У меня есть комната. Шесть квадратов, но для репетиций вполне подойдёт. Стены толстые, соседи не будут жаловаться.
— Но ты же вроде хотела её продать? Ты же за этим поехала, разве нет?
— Передумала.
Никита был солистом рок-группы «Адреналин», и им действительно нужно место для репетиций.
Их выгнали из подвала, где они занимались раньше, после жалоб соседей на шум.
Бабушку я забрала к себе. Пусть теперь наслаждаются музыкой.
— Ты моя жена, значит, и моей маме помогать обязана! — заявил муж, словно это прописано в брачном договоре