Не драматизируй
Утро вторника встретило Людмилу Григорьевну ноющей болью в коленях. Погода за окном не ладилась, отчего суставы ныли особенно сильно. Она медленно разложила на льняной скатерти свои ле карства — красные, белые, круглые, овальные — и пустую таблетницу. В аптечке оставалось всего три таб летки от давления, а до пенсии ещё десять дней.
Вздохнув, она придвинула к себе потёртый кнопочный телефон. Каждое нажатие отдавалось внутренним сопротивлением, но номер Артёма она помнила наизусть.
— Да, мам, — голос сына звучал отрывисто, на фоне слышался офисный шум.
— Артёмушка, — Людмила Григорьевна теребила бахрому старенькой скатерти, — у меня тут совсем на лекарства не хватает… Тысяч пять перехватить бы до пенсии.
Короткое молчание на том конце показалось вечностью.
— Мам, — наконец ответил Артём. — Ты же не на грани, зачем драматизировать? У тебя пенсия приличная, а у нас у самих туго.
— Но Артём, это же…
— Извини, у меня совещание. Перезвоню.
Гудки резали слух. За окном дождь усилился, барабаня по стеклу, словно подтверждая жестокую правду — она больше не мать, а попрошайка.
Подарки закончились, интерес тоже
Людмила Григорьевна ещё долго сидела у телефона, машинально перебирая таблетки. На душе было пусто и холодно. Она встала, достала из серванта старый фотоальбом в потёртой обложке.
Вот Света, её дочь, встречает шестнадцатилетие — счастливая, с новым кулоном, который они с Петей выбирали целый месяц. Вот Артем получает аттестат. Сколько раз она помогала ему с уроками, сидела над задачками до позднего вечера. Откуда эта холодность теперь?
А тут они все вместе с Петей на даче пять лет назад — последнее совместное фото. Муж улыбается, держа корзину с яблоками. Через неделю у него случился инфа ркт, он «уйдет», оставив её одну в трёхкомнатной квартире в центре города, с дачей в посёлке и воспоминаниями, которые никак не хотели становиться прошлым. Жизнь словно разделилась на «до» и «после».
Людмила вздохнула, вспоминая, как первые годы после смер ти мужа старалась удержать семью. Дети приезжали часто — особенно когда Даше, дочери Светы, понадобились деньги на репетитора, а Коле, сыну Артёма, — на новый телефон. Она никогда не отказывала. Откладывала с пенсии, затягивала пояс потуже.
— Мамочка, ты только скажи, если что нужно, — говорила Света, забирая очередной конверт с деньгами на «кружки для Дашеньки».
Вспомнилось, как три года назад Артем прибежал взволнованный: «Мама, банк одобрил ипотеку, но первый взнос…» Она тогда не раздумывала — сняла последний вклад, открытый еще при Петре Сергеевиче. Шестьсот тысяч отдала сыну, махнув рукой: «Поднимайте детей, обустраивайтесь».
А когда у Светы прорвало трубы в ванной, разве не она, Людмила, заплатила за ремонт? Конечно, без лишних разговоров.
— Спасибо, мамуль, — говорила тогда дочь, целуя ее в щеку. — Ты у нас золото.
Золото… Людмила горько усмехнулась. Золото ценно, пока его можно потратить.
А потом что-то изменилось. Визиты стали реже. На день рождения в прошлом месяце не пришёл никто. «Извини, мам, завал на работе«, — бросила Светлана в трубку.
Может быть, иссякли её возможности помогать? И телефон затих.
Две недели назад она звонила дочери с той же просьбой о помощи с лекарствами.
— Мам, — в голосе зазвучало знакомое раздражение, — у тебя же трёшка в центре, дача. Тебе многие позавидуют. А у меня кредит за машину.
Людмила Григорьевна подошла к окну. По улице шли молодые пары, дети с родителями. Кто-то куда-то спешил. А она стояла одна в пустой квартире, где когда-то был дом. Реальность оказалась проста и жестока: пока она могла давать — была нужна. Теперь — нет.
Никому я не нужна
Вечером Людмила Григорьевна заварила чай — крепкий, как любил Петя. Стареньким пледом укутала колени. За окном зажигались уличные фонари, а она всё сидела в кресле, разглядывая семейные фотографии.
Тишина квартиры вдруг показалась оглушительной. Раньше эти стены помнили детский смех, разговоры за ужином, звон бокалов на праздники. Теперь только шаги соседа сверху нарушали мертвую тишину.
«Никому я не нужна», — мысль пришла внезапно, острая, как игла. Людмила отставила чашку, руки дрожали.
В серванте до сих пор лежали детские рисунки, школьные тетради, первые открытки — «Любимой мамочке». Теперь же в голосе детей сквозило только раздражение.
Людмила встала и подошла к зеркалу. Седые волосы, морщины вокруг глаз, усталый взгляд. Шестьдесят семь — не девочка, но и не старуха еще. А ощущение, будто жизнь закончилась.
— А что бы ты сделал, Петенька? — спросила она у пустой комнаты.
Фотография мужа молчала, но ей вдруг вспомнилось, как он говорил: «Люся, никогда не позволяй на себе ездить. Никому».
Она распрямила плечи. «А зачем мне держаться за тех, кому я не нужна?» — мысль, пришедшая внезапно, не испугала. Наоборот, принесла странное облегчение.
— Хватит, — сказала она вслух, и голос прозвучал твердо. — Теперь только я и моя жизнь. Пора начинать заново.
Я никого не спрашивала
Утро понедельника началось не с кофе, а с телефонного звонка в агентство недвижимости. Голос Людмилы Григорьевны звучал твёрже, чем она ожидала:
— Хочу продать дачный участок. Шесть соток, дом кирпичный, все документы в порядке.
Риэлтор из агентства недвижимости, Марина Вячеславовна, приехала через час. Цокала каблуками по дорожкам между яблонь, фотографировала, что-то помечала в планшете.
— Отличное место! Рядом озеро, транспорт… Думаю, за две недели управимся.
Сделка прошла быстро. Шесть соток земли, дом с мансардой, беседка с резными узорами, которую Пётр Сергеевич доделывал ещё за месяц до сме рти. Она медленно обошла участок, касаясь рукой шершавой коры деревьев, вдыхая запах влажной земли и роз, высаженных вдоль забора.
— Прощай, — прошептала она, стоя посреди двора, где каждый уголок хранил воспоминания.
Молодой покупатель, бородатый мужчина лет тридцати пяти, ждал в машине, деликатно давая ей время попрощаться. Документы были подписаны вчера, деньги переведены. Два миллиона семьсот тысяч — не так уж и мало за участок в пятидесяти километрах от города.
Через неделю Людмила сидела в офисе банка, подписывая договор на открытие вклада.
— Вы уверены, что хотите оформить его только на себя? — спросила сотрудница, глядя поверх очков.
— Абсолютно, — кивнула Людмила Григорьевна. — Никаких дополнительных распорядителей.
Когда деньги были надёжно размещены, она вновь позвонила Марине Вячеславовне.
— Нашла интересный вариант, — сказала та при встрече, раскладывая перед Людмилой Григорьевной фотографии. — Обмен вашей трёшки на две однокомнатные в соседних районах. Одна — для проживания, вторая — под аренду. Разница в вашу пользу — почти миллион.
Вечером на пороге появились Светлана и Артём.
— Мама, это правда? — голос Светы звенел от напряжения. — Ты продала дачу?! Там же папины руки везде…
— Мы узнали от соседки Клавдии Петровны. Почему ты нам ничего не сказала? — нахмурился Артём, проходя в квартиру. —Ты не можешь продать квартиру без нашего разрешения. Это же семейная собственность.
— Это моя собственность. Всё оформлено на меня, по завещанию отца, — твёрдо сказала Людмила Григорьевна. — Разве я спрашивать разрешение распоряжаться своим имуществом?
— Просто… ты сделала всё втихаря, — Света нервно теребила ремешок сумки. — Как будто мы чужие.
Людмила внимательно посмотрела на своих детей.
— А разве я не была для вас чужой последние месяцы? Когда просила помочь с лекарствами?
В комнате повисла тяжелая тишина.
— Я собираюсь продать еще и квартиру. Верней, обменять на две, — сказала она наконец.
В глазах детей Людмилы читался шок. Они смотрели на мать как на незнакомку.
Я вам ничего не должна
Из чайника поднимался пар, заполняя кухню уютным ароматом мяты. Людмила Григорьевна неспешно расставляла чашки — три, как в старые времена. Артём нервно постукивал пальцами по столу, Светлана ходила из угла в угол, изредка бросая взгляд на мать.
— Нам нужно серьёзно поговорить, — начал Артём тоном, которым обычно разговаривал с подчинёнными. — Ты не подумала о внуках? О нас, в конце концов?
Людмила Григорьевна разлила чай и села напротив детей. Она подняла глаза и спокойно посмотрела сначала на дочь, потом на сына.
— Я всё обдумала, — её голос звучал негромко, но твёрдо. — Все эти годы, пока я готовила обеды на всю семью, нянчила внуков, отдавала последние сбережения, я была хорошей матерью. Как только перестала быть полезной — стала проблемой.
— Господи, мама, ты драматизируешь, — закатила глаза Света. — У всех свои…
— Не перебивай, — мягко, но настойчиво остановила ее Людмила Григорьевна. — Я просто констатирую факт. Посмотрите правде в глаза. Когда в последний раз кто-то из вас спрашивал, как я себя чувствую? Не для того, чтобы потом попросить посидеть с детьми. А просто так?
Артем взглянул на часы.
— Слушай, нам пора. Наташа одна с детьми. Но ты подумай насчет квартиры — может, стоит всё-таки обсудить.
Людмила смотрела на своих детей и знала точно: ничего не изменится. Они уже взрослые, сформировавшиеся люди. И этот момент — не начало новых отношений, а конец иллюзий.
— Я всё для себя решила, — произнесла она, вставая. — Вы всегда можете прийти в гости. Но решения о своей жизни я буду принимать сама.
Уже в дверях Света вдруг обернулась:
— Кстати, мам, мы в следующую пятницу в театр идем. Можешь с Мишенькой побыть?
Людмила улыбнулась — спокойно и отстраненно.
— Нет, дорогая. В пятницу я записалась на курсы рисования. Позвоните няне.
Один плюс один
Полгода после переезда пролетели незаметно — новая жизнь оказалась наполненной мелкими, но важными делами. Светлые обои с едва заметным узором, кремовые занавески и маленький фикус на подоконнике превратили стандартную однушку в уютное гнездо. На стене висела картина с морским пейзажем — первая собственная работа Людмилы с курсов рисования.
Телефон звякнул сообщением. Марина, квартирантка из второй квартиры, перевела ежемесячную плату. Аккуратная девушка-третьекурсница медицинского факультета, она всегда платила вовремя и относилась к съемному жилью бережно. Людмила улыбнулась — еще двадцать восемь тысяч к пенсии. Не богатство, но на лекарства и маленькие радости хватало.
Звонок телефона разорвал утреннюю тишину.
— Мам, ты как? — голос Светы звучал торопливо, словно дочь звонила между делами.
— Прекрасно, — ответила Людмила, глядя на календарь, где была отмечена завтрашняя дата поездки в Суздаль на выходные.
Разговор, как обычно, длился недолго. Визиты детей стали редкими — раз в месяц, не чаще. Иногда они приезжали с внуками, но теперь эти встречи проходили иначе: Людмила была рада их видеть, но уже не строила вокруг этих визитов всю свою жизнь.
— Ничего не забыла? — спросила она себя, проверяя сумку. Этюдник, кисти, альбом… Сегодня у их группы «60+» был выезд на пленэр в городской парк.
Парк встретил ее запахом сирени и щебетом птиц. Группа уже собиралась возле старой беседки.
— Люда! — окликнул ее Василий Петрович, поднимая руку. — Я тебе место занял, с видом на пруд.
Высокий, с аккуратной седой бородкой и внимательными серыми глазами, он преподавал историю в университете до выхода на пенсию. На курсы рисования пришел по совету врача — «для моторики после инсульта». Кисть в его руке все еще иногда дрожала, но упорства историку было не занимать.
— Спасибо, Вася, — улыбнулась Людмила, раскладывая принадлежности. — Ты давно пришел?
— Полчаса назад. Хотел свет поймать, он сейчас идеальный.
Они молча работали рядом, изредка перекидываясь парой слов. Солнце лениво катилось по небу, отражаясь в зеркальной глади пруда.
— Знаешь, — вдруг сказал Василий, не отрываясь от своего холста, — в воскресенье в Пушкинском открывают новую выставку. Импрессионисты, из частных коллекций.
— Интересно, — отозвалась Людмила, смешивая краски.
— Может, сходим вместе? А потом в то кафе на Чистых прудах, где играет живая музыка.
Людмила перевела взгляд на него. Его профиль чётко выделялся на фоне зелени — морщинки у глаз, мягкая улыбка, спокойный, внимательный взгляд. И вдруг она поняла, что ждала этого момента.
— С удовольствием, — просто сказала она и снова вернулась к своему пейзажу.
Жизнь шла дальше — неожиданно яркая, тёплая, полная новых красок и тихого смысла.
– Пусть сама разбирается, – сказала его мать, и я застыла, понимая, что он поддерживает её