Сначала я не обращала внимания. Ну сидит — и сидит. У нас тут вообще много кто сидит: бабушки на лавочках, школьники у подъезда, кошки на капотах. Город обычный, двор обычный. Дом пятиэтажный, магазин «Продукты» внизу, почта через дорогу. А он — всегда у крыльца, чуть в стороне. Старый пёс.
Не то чтобы совсем облезлый, но видно: жизнь пожевала. Глаза — выцветшие, как старый плюш. Шерсть клочьями, лапа одна будто подволакивается. Хвост вечно на асфальте, как веник. Не лает, не воет. Просто сидит.
Каждое утро — я мимо. С сумкой, в пальто, с пакетами, с зонтом — по-разному. А он — всегда одинаковый. Как фонарь. Как лавочка. Как мусорка, что никогда не закрывается.
— Это он тут давно, — как-то сказала соседка Валентина Петровна. — Лет шесть уже. Кто-то выкинул, видно. А он остался. Место выбрал.
И правда. Как будто место его держит. Ступенька у входа в магазин — его. Утром сидит, днём дремлет, вечером глядит в сторону остановки.
— Может, хозяина ждёт? — спросила я тогда.
— Может. Или просто прижился. Люди подкармливают. Я ему косточку вчера дала, говяжью. Хоть бы хвостом повёл.
Он действительно почти не реагировал. Даже когда мимо дети — с криками, с самокатами. Даже на кошек, что пробегали мимо. Только глянет. И снова в себя.
Прошло пару недель. Погода испортилась — дождь, слякоть. Я купила себе новые сапоги, и вдруг подумала: а как же он? Вода льёт с крыши, ветер воет, а он где?
А он там. На месте. Только хвост мокрый, и капли с ушей свисают. Смотрит — в сторону дороги. Как будто всё равно.
— Не замёрзнет? — спросила я у продавщицы.
— Неа. Мы ему коробку поставили за углом. И тряпку. Умный он. Когда дождь — туда уходит. Когда солнце — обратно.
И вот однажды утром, прохладное, серое утро, я торопилась, как обычно. Работа, отчёты, звонки — всё в голове вперемешку. Прошла мимо магазина, к остановке. И вдруг — словно толчок в спину.
Обернулась.
А он смотрит. Прямо. В глаза. Не просто взгляд — взгляд, как будто он меня знал. Ждал. Надеялся. Не тянул лапу, не выл, не вилял хвостом. Просто — сидел. И смотрел.
Я не знаю, что было в этом взгляде. Но мне стало не по себе. Не жалко, нет. Стыдно. Будто я прошла мимо чего-то важного.
На работе весь день крутилась одна мысль: он ведь просто сидит. И всё. Ни на что не претендует. Ни с кого не требует.
А потом — вечер. Возвращаюсь, темно уже. Иду мимо — он всё там. Под фонарём. Морда — как у старика. Глаза не блестят, но смотрят. Я замедлила шаг.
— Привет, — сказала тихо. — Ты чего? Голодный?
Он не шелохнулся.
На следующий день я купила пакет дешёвого сухого корма. И миску. Поставила за углом, в его коробке. Он подошёл, понюхал, ел медленно. Потом сел рядом.
— Ну вот, — пробормотала я. — Привязался теперь.
Следующим утром я уже сама смотрела: на месте ли. Был. Смотрел.
Так началось.
Я покупала корм раз в неделю. Сначала обычный, потом — подороже. Заметила, что после еды он немного бодрее. Иногда подходил к детям. Раз позволил мальчику почесать за ухом.
Потом я купила ошейник. Просто так. Красный, с железной пряжкой. Подошла, надела. Он не сопротивлялся.
— Теперь ты с именем, — сказала я. — Назовём тебя… ну, допустим, Борис. Бори́с, слышишь?
Он моргнул.
Соседи переглядывались. Кто-то крутил пальцем у виска, кто-то хмыкал. А мне было всё равно. Потому что каждый вечер — он. Каждое утро — он.
А однажды я не нашла его. Ни у магазина, ни за углом.
В груди — пустота. Я обошла двор. Звала. Смотрела под машины. Заглядывала в подъезды. Никого.
Вернулась домой — как будто что-то забыла. Воду выключить? Газ? Нет. Просто — его.
Он появился на третий день. Весь в пыли, хромает сильнее.
— Где ты был, Борис? — спросила я. — Я думала, всё…
Он подошёл. Уткнулся в ногу. Впервые. Просто приложил морду. Я стояла и не могла пошевелиться.
Теперь он не просто сидел. Он ждал. Утром — встречал. Вечером — провожал.
Соседи начали приносить ему лакомства. Продавщица магазина дала старый коврик. Я купила дождевик. Да, для собаки. Красный, как ошейник.
Иногда он исчезал на пару часов. Наверное, ходил по делам. Но всегда возвращался. Садился. Смотрел. Молчал.
Я ловила себя на том, что рассказываю ему новости. Спрашиваю совета. Жалуешься.
Однажды кто-то спросил:
— Ваш пёс?
Я замялась. Потом кивнула.
— Мой.
Зимой он переместился поближе к подвалу. Я с местным дворником договорилась: положили старый матрас, натянули полиэтилен от снега. Он, конечно, не совсем «домашний», но уже не один.
Я стала носить ему варёную гречку с мясом. Он ел с достоинством, не хватал, не торопился. Всегда сначала смотрел — в глаза. Как будто спрашивал: точно можно?
Соседка одна раз сказала:
— А ведь преобразился твой Борис. Прям собака, а не тень.
И правда. Шерсть стала ровнее. Глаза — живее. Иногда даже хвост поднимал. А один раз на моё «пошли!» он встал и… пошёл. Просто так, рядом, без поводка.
Мы гуляли в сквере. Он нюхал кусты, останавливался у фонарей, один раз залаял — неожиданно даже для себя. А потом устал и сел.
— Ну да, возраст, — сказала я и присела рядом. — Но ничего. Возраст — это не диагноз. Это просто время, которое ты заслужил.
Я подумывала взять его домой. Но наш подъезд — с консьержкой. С собаками нельзя. А главное — он сам не шёл. До лестницы — да. А дальше — разворачивается. Как будто говорит: моё — здесь.
Так мы и жили. Он — на улице, я — рядом.
И тут случился снегопад. Такой, что завалило всё. Дороги, дворы, тротуары — сугробы выше колена.
Я бежала утром — опаздывала на работу. И вдруг остановилась. Его не было.
Ни у подвала, ни у магазина. Ни за углом.
Я бросила сумку и пошла искать. Шла, как во сне. Промокла до пояса. Люди удивлялись. Кто-то крикнул: «Вы что потеряли?»
— Друга, — ответила я.
Нашла я его в овраге, между гаражами. Лежал. Дышал тяжело.
— Борис! — я упала рядом. — Ты чего? Что случилось?
Он поднял голову. Молча. Без стонов, без скулежа. Только глаза — как тогда, в первый раз. В них было всё.
Я позвонила волонтёрам. Потом ветеринару. Приехали, помогли, увезли. На обследование.
Три дня я ходила как потерянная. Звонила каждые полчаса.
— Слаб, — говорили. — Но борется. Старый он уже. Но шансы есть.
Он вернулся через неделю. Волонтёр привёз. Открывает багажник — а там он. С ошейником, в пледе, с взглядом — узнал.
Я плакала. Он молчал. Просто положил морду на мои колени.
С тех пор я каждый вечер забираю его домой. Не через подъезд — через двор, через чёрный вход. Консьержка ворчит, но я ей приношу пирожки. У нас с ней свой договор.
Дома у него свой угол — у батареи. Миска. Подстилка. Мячик. Иногда он храпит, как паровоз. Иногда смотрит на меня — и я понимаю: он уже никуда не уйдёт.
А утром мы всё равно выходим. Он садится у магазина. Потому что это его место. Его история. Его путь.
И каждый раз кто-то спрашивает:
— Это вы его подобрали?
А я улыбаюсь.
— Нет. Это он меня.
Потому что иногда любовь сидит у самого порога. Только надо увидеть глаза.
— А почему суп холодный и пирогов нет? — возмущалась свекровь, когда мы не ожидали гостей