Имей совесть, Вадим. Мой отец — инвалид второй группы. А твои, в этом году третий раз на Бали отдохнули

— Имей совесть, Вадим! — Голос Алины дрожал, но звучал громко.

— Мой отец инвалид второй группы. Мы еле тянем, а твои, блин, в этом году третий раз на Бали мотнулись! С отелем «всё включено»!

Вадим, стоявший у окна с чашкой кофе, повернулся медленно. Глаза покраснели от недосыпа, но лицо холодное.

— Мои родители пенсионеры. Они себе сами на всё заработали. А твои вечно с протянутой рукой. Как только лишняя копейка появляется сразу: «Алина, помоги».

— Потому, что у них нет таких накоплений! — Вспыхнула она.

— Потому что они мне дали всё, а теперь даже лекарства себе не могут позволить! А ты? Ты отцу своему новый телефон купил, а мой месяцами на просроченных таблетках сидит!

Вадим мотнул головой и поставил чашку на подоконник:

— Так поезжай к своим родителям, если тебе там уютнее. Чего ты тут вечно страдаешь, как будто я тебя держу?

— Думаешь, не уеду? — Алина шагнула к двери. — Думаешь, ты один такой благородный, а я вечно виновата? Тебя устраивает, что я в этой квартире как домработница, без права голоса?

Он только пожал плечами:

— Делай что хочешь.

Алина ушла без крика. Без хлопанья дверью. Собрала вещи молча. Пальто, рюкзак, паспорт. Отец приехал через час, молча помог донести сумку до машины. Только в дороге, когда они ехали сквозь серый февраль, он тихо спросил:

— Он руку поднял?

— Нет, сказала она. — Только голос. Только равнодушие.

У родителей было тепло. Батареи стучали, на подоконнике старые книги. Отец разложил пасьянс, мать разогревала борщ. Алина сидела за столом и смотрела на обои, те самые, с которыми выросла. Ей было двадцать девять, и она снова жила в детстве.

Отец не спрашивал лишнего. Только однажды за чаем сказал:

— Ты не обязана быть сильной ради кого-то. Только ради себя.

Алина кивнула. Но глаза были пустыми.

На пятый день она набрала номер. Там ответили сразу:

— Да?

— Это Алина, она говорила спокойно. — Хотела поговорить с вашей женой, Ольгой Евгеньевной.

— Сейчас позову.

Ольга Евгеньевна говорила тихо, будто знала зачем звонок.

— Я не хочу вмешиваться, — начала Алина.

— Но у нас с Вадимом сейчас не лучшие времена. Я понимаю, он вам помогает. Это правильно. Но у нас и своих проблем выше крыши.

— Я знаю, вдруг сказала свекровь.

— Мы сами не просим. Это он настаивает. Он говорит, что ты никогда не поймёшь, сколько мы для него сделали.

— Он прав. Но я не прошу, не помогать. Я прошу не всё. Мы живём от зарплаты до зарплаты. Я больше не могу так.

Молчание.

— Знаешь, я сама ему говорила: «Оставляй себе больше, ты женат, у вас семья». Но он упрямый. Считает, что долги перед родителями важнее.

— Я не против помогать. Только не ценой наших отношений.

Ольга вздохнула:

— Я всё понимаю. Я была на твоём месте. Я скажу ему ещё раз. Вы для меня не чужие.

Алина впервые за неделю улыбнулась. Неуверенно, но искренне.

— Спасибо вам. Правда. Это многое меняет.

На следующее утро Алина проснулась с неожиданным чувством спокойствия. Как будто в груди стало больше воздуха.

Она встала, сделала себе крепкий чай и долго глядя в окно, решила: пора возвращаться и поговорить.

Ни оскорблять, ни упрекать, а попытаться построить, что-то новое если ещё есть, из чего строить.

Она набрала Вадима ближе к обеду. Он ответил быстро, будто ждал:

— Привет.

— Привет. У нас с тобой были хорошие дни, начала она.

— Но сейчас всё рушится. Я звонила твоей маме. Мы поговорили.

Пауза. Потом осторожно:

— И что она сказала?

— Что говорила тебе то же самое. Что, ты слишком много на себя берёшь и тебя есть семья — я.

Тишина. Потом он тихо выдохнул:

— Я не знал, что тебе настолько тяжело. Ты никогда не говорила вот так… прямо.

— Потому, что я старалась быть удобной. Чтобы не рушить. А внутри уже всё трещало. Вадим… давай договоримся. Не воевать, а говорить. Не скрывать, а вместе решать.

Он молчал. Долго. А потом сказал, совсем другим голосом — каким-то простым, уставшим:

— Я не хочу без тебя. Приезжай. Давай попробуем сначала. Только… по-настоящему.

— Хорошо. Я приеду вечером.

Дом встретил её запахом пыли и чаем. Было тихо. В прихожей стоял Вадим, ссутулившийся, будто за это время в нём, что-то обломилось. Он взял у неё сумку, положил у входа, посмотрел в глаза:

— Прости меня.

— Я тоже не была святой, — сказала она.

Он обнял её. И в этом объятии не было страсти — только нежность и страх потерять. Тот страх, что приходит позже — когда уже было близко к краю.

— Добро пожаловать домой, прошептал он.

И она знала: это не конец. Это — начало чего-то честного.

Казалось, после возвращения Алины всё стало постепенно налаживаться. Они разговаривали, учились слышать друг, друга, даже завели блокнот с расходами, куда честно записывали все траты. Алина готовила по вечерам, Вадим мыл посуду. Было тихо, почти мирно. Почти.

Пока однажды она не увидела выписку из банка, случайно оставленную в сумке мужа.

— Вадим… её голос дрожал, как в ту самую ночь, когда она ушла. — Ты снял почти всю зарплату в первый же день. Где деньги?

Он застыл, как будто его ударили. Потом попытался пошутить:

— Парни собрались, Женька приехал из Калуги, давно не виделись. Посидели.

— Посидели на всю зарплату?

— Алина не кричала. Она смотрела так, будто между ними снова выросла стена. — Ты что, снова решил быть самым щедрым? Заказал всем по стайку, по бутылке вина? Оплатил счёт?

Он промолчал.

— Знаешь, что самое страшное? — Алина прошла мимо него, будто боясь даже прикоснуться. — Что это уже не впервые. Просто раньше я не хотела видеть.

Через два дня она, молча, поставила перед ним чай и одну тонкую бумагу.

— Что это? Он не понял сразу.

— Тур. Пятидневка. Мама и папа поедут в санаторий. Ты оплатишь.

Он нахмурился:

— Ты издеваешься?

— Нет. Просто если ты такой щедрый докажи.

Докажи, что можешь быть самодостаточным не только перед своими родителями и друзьями, но и перед моей семьёй. Моими родителями, которые всё терпели, молчали, не лезли.

Он сел. Медленно. Как будто под ним исчезла опора.

— Алина… Я… Я ведь с самого начала… ещё когда мы жили в той съёмной дыре, помнишь? С плесенью на потолке. Я тогда уже отправлял деньги маме и папе. Мне было стыдно. Я хотел, чтобы они думали, что у нас всё хорошо.

Что я настоящий мужчина. А ты… ты терпела. Я думал, ты просто сильная.

— Я была глупая, тихо сказала она. — А теперь хочу видеть поступки. Не рассказы. Поступки.

Через неделю родители Алины поехали на юг. Санаторий был не шикарный, но уютный. Сосны, чайки, морской воздух. Алина получила от них фото: мама в смешной панаме, папа на прогулке с тростью у моря.

В тот вечер Вадим пришёл домой с пустыми руками. Без пакетов, без улыбки, без денег. Просто сел напротив.

— Мне не хватает. На оплату тура. Я взял в долг. У коллеги.

— Значит, заплатишь позже.

— Я не хотел, чтобы всё так вышло. Я просто… я всё время что-то доказывал, всем. Кроме тебя. А тебе я врал. Считал, что ты всё стерпишь. Всё поймёшь.

— Я устала понимать, — Алина обхватила чашку руками, как будто она была последней точкой опоры. — Но знаешь что?

Она встала, подошла к нему и заглянула в лицо. В его глаза, в которых впервые — ни равнодушие, ни злость, а что-то человеческое. Неприкрытая боль.

— Может, теперь ты действительно начал понимать, что такое семья.

Он не ответил. Только молча притянул её к себе. И она позволила. Но обняв, не расслабилась. Потому что знала: это ещё не финал. Это только шанс. Один.

И, быть может, последний.