Всё началось с повседневных мелких хлопот: фермер зашел в сарай, чтобы найти инструмент, — а вышел оттуда с полной охапкой орущих котят. Они были какими-то уж слишком лохматыми и угрюмыми для обычных деревенских малышей.
На ум сразу пришла мысль: «Что-то тут не так». Через пару дней после этой находки фермер уже не мог поверить собственной удаче — эксперты разъяснили, что эти «котята» стоят дороже некоторых автомобилей.
Это история произошла в самом сердце Забайкалья. Самый обычный фермер как-то утром ищет в сарае привычный инструмент — проза будней, ни капли предчувствия. Сарай этот он терпеть не может: колет нос запахами сена, сырости, углом торчит старая жестянка, кто-то снова повалил коробку с гвоздями. Но сегодня привычный бардак встречает его иначе: где-то в темноте раздается тонкое, несмолкающее «пи-пи-пи-пи». Ни дать ни взять — мышиный переполох, только звучит как крик о помощи.
Фермер протирает глаза (да, он только полдня назад лег после очередной ночной возни с техникой), присматривается: в самом дальнем углу, где стены обиты старым одеялом, — четыре пушистых комка. Совсем одинаковые, цвет будто специально под степной ковер подбирали. Причем не жмутся к стенке, а скорее жмутся друг к другу, отчаянно пищат и ёжатся. Матери рядом и в помине нет.
Даже если у тебя характер — кремень, при виде слепых, голодных, мерзнущих малышей что-то внутри обязательно кольнет. Фермер без лишних эмоций аккуратно подбирает всю четверку в старую фуфайку и несет домой. Фуфайку к батарее, идет греть молоко. Почему-то кажется, что сейчас все решится: выпьют по три капли и оживут — как в кино. Только жизнь, как обычно, идет не по учебнику.
Котята не едят. Вчетвером упрямо отворачиваются, отплевываются от коровьего молока и только хмурятся. Каждый раз, когда мужчина приносит новую пипетку, вид у котят становится все более непримиримым. Даже взрослый бывалый мужчина тут почувствует себя беспомощным.
Тут бы плюнуть и пустить все на самотек — мало ли, скажет кто, найдет подкидышей. Но нет, фермер понимает — это нечто неординарное. Спрашивает у соседки (которая вечно всех бездомных котов приютит), она только руками разводит — не мой профиль.
В этот момент в голове проносится простая мысль: если совсем не знаешь — звони знающим. До ближайшего заповедника не меньше часа на машине по разбитой степной дороге. Ну а что делать. Фермер пихает в импровизированную «переноску» четверых ворчунов и едет — с неуклюжей надеждой, что там любые бурундуки выкормлены, с манулами разберутся.
В заповеднике его встречает инспектор — опыт, спокойствие, рукопожатие, заинтересованный взгляд. Фермер ставит свою ношу на стол, коротко рассказывает ситуацию. Сразу подходит инспектор, берет одного в руки, смотрит внимательно. Потом — вызывает научного сотрудника. Тот молча глядит секунду и зовет ветврача. Цепная реакция: все ахают, но без криков — просто тянутся посмотреть на четверку, будто перед ними что-то опасное и одновременно важное.
— Это же манулы, — наконец слышится от научного сотрудника. Без всякого драматизма, но с четко ощутимой важностью момента.
Фермер молчит — ему, конечно, манулы это как ехать до райцентра три часа: слышал, но не видел. В голове вихрь вариантов — теперь хоть понятно, почему такие странные эти котята. Не обычные, не домашние. Манул же — официально редкий зверь, в Красную книгу записан не для галочки: по оценкам ученых, на всю Евразию остаётся около 50 тысяч взрослых животных, и это с натяжкой.
Дальше начинается консультация в режимае»срочный медблок»: для манулят не подходит никакая обычная смесь. В природе мать-кормилица кормит каждые 2–3 часа, и состав молока совсем другой — больше жирных кислот, меньше лактозы. Если дать коровье молоко или кефир — со всеми вытекающими, причем навсегда для всей четверки.
В заповеднике нет своего «манульего банка молока». С местными фаунистами тоже не сложится. Решают быстро: звонят по экстренной научной линии в зоопарк (где пару лет назад все-таки выкормить мануленка смогли). Советы — по видеосвязи: раствор электролитов, капельный режим, после суток — по капле размоченного мясного фарша, вернуться к имитации материнских кормлений. В первые сутки — круглосуточная забота, караул. Сотрудники сменяют друг друга по графику, манулят взвешивают, записывают каждый грамм набора веса — и всё это без лишних слов.
Только на третий день замечают: глаза чуть более блестящие, морды не такие скукоженные. Ветврач только вздыхает: «Если проживут неделю — есть шанс». Животные редкие, но выносливости, как у дворовых кошек, у манула нет — в природе до взрослой жизни доживают от силы пара из десятка. Остальные не проходят естественный отбор, погибают от холода, болезней, хищников.
С каждым днем малыши становятся злее, подвижнее и наглее. Уже через неделю инспектор рассказывает, что двое из четверки забираются под стол и огрызаются на всех, кто без разрешения хочет погладить. Третий осторожно пробует куриный фарш, четвертый вылизывает шприц с разбавленным молоком. Процесс идет.
Здесь только кажется, что дальше будет цирк с котами. Но манулы — звери иные, и даже спасённые и выкормленные в закрытой популяции, остаются вполне себе диким зверьём. У домашних кошек за поколения вырабатываются покладистость. У манулов— скрытность, подозрительность, реакция «бей/беги», мощная охотничья хватка.
Инспекторы объясняют: манул, хоть и напоминает наглого домашнего кота, иначе чувствует мир. Зачем им человек? Для выживания — только если нет шансов самим. А приручение, не говоря уже о простом сосуществовании, по-настоящему невозможно: любое нарушение границ — когти наружу.
Тем временем по Забайкалью ползет молва: «четверке» прямо сказочно подфартило. Для популяции — сам факт, что фермер не прошел мимо и спас — пример, как человеку вписываться в общую систему без попытки всё приватизировать и вычислить «рыночную цену в долларах за манульего котёнка».
Для науки каждый отдельный случай ценнее золота: взрослого манула получить в неволе крайне сложно. Даже если переправить в зоопарк, там на каждого детёныша — километры бюрократии и годы научной работы.
Между делом, ходят разговор о том, сколько стоит такая четверка на чёрном рынке. Несколько месяцев назад слышали, что детёныш манула за границей может стоить до полумиллиона рублей. В Китае, в специализированных коллекциях или частных зоопарках — еще больше, но официально продажа запрещена во всем мире. Перевозить их нельзя, да и смысл? — вид категорически не приспособлен даже к самой благостной неволе.
Фермер участвует в этих обсуждениях больше как наблюдатель. Его же все спрашивает, вернул бы он котят или предпочёл за них деньги? Его ответ простой:
«Я этих зверей несильно знаю, но если уж выбирать — пусть будут там, где смогут выжить. В доме им не место».
Проходит месяц. Манулята, полностью адаптированные, перебираются в специальный вольер. Осторожно играют друг с другом, при первых признаках беспокойства — мгновенно заныривают в домик, не высовываются. За ними наблюдают ученые — каждый шаг фиксируется. Эксперимент завершился успехом: четверка осталась жива.
Через несколько месяцев, когда специалисты убеждаются, что звери выросли как положено — рефлексы как у манула, чуткость, реакция на запахи и звуки — их готовят к выпуску на охраняемую территорию степи.
Спустя год после этого случая фермер, работая в родном сарае, иногда улыбался, вспоминая, как в его привычную рутину ворвались четверо нахальных, упёртых, слишком диких для домашних стен малышей. Иногда он заглядывал на сайт заповедника: вдруг там новый отчёт с фотографией выжившей четверки? Было приятно верить, что кто-то из них дожил до взрослой жизни и оставил в забайкальской степи свой дикий след.
Чем выше взлетаешь, тем больнее падать