— Мам, а почему ты не ешь бабушкины котлеты? — голос Лёши прозвучал неожиданно громко. Он сидел за столом на кухне свекрови, сжимая в руке вилку.
В комнате воцарилась напряжённая тишина. За столом сидели мой муж Илья, его отец, и сама виновница моего молчаливого бойкота — свекровь.
Свекор аккуратно отодвинул чашку с чаем, будто давая себе время обдумать происходящее. Свекровь же замерла, её рука с салфеткой зависла в воздухе, а на лице появилось выражение тонкой, почти неуловимой обиды. Илья склонился над тарелкой и торопливо жевал, будто надеясь, что если он будет занят едой, этот разговор сам собой затихнет.
— Просто не хочу, зайка, — я постаралась улыбнуться, но улыбка вышла натянутой, словно плохо завязанный бант.
— Ну как это не хочешь? — подала голос свекровь. — Я же готовила с душой! — Она сделала широкий жест в сторону стола, заставленного тарелками с горячим картофелем, котлетами, домашними соленьями.
Я почувствовала, как внутри меня завибрировала привычная волна раздражения. Я уже видела, как она облизывает ложку после того, как попробовала соус, а потом этой же ложкой размешивает всё в сковороде. Как пробует ложечкой борщ, чмокает губами и, не помыв её, опускает обратно в кастрюлю. Эти моменты всплывали в моей памяти яркими, детализированными кадрами, и у меня на языке уже вертелся ответ, но…
— Мам, я же ем, — быстро вмешался Илья, видимо, чуя надвигающийся конфликт. Его голос был неестественно бодрым, с плохо скрытым оттенком беспокойства. Он поднял голову, глотая кусок котлеты, и попытался улыбнуться. — Котлеты отличные!
Свекровь бросила на него быстрый, укоризненный взгляд, словно его похвала не стоила ровным счётом ничего, если её кулинарный труд остаётся невостребованным мною. Её пальцы нервно сжали салфетку, и я увидела, как в глубине её глаз прячется уязвлённость, словно я не просто отказалась от еды, а отвергла её саму.
Я сделала глубокий вдох, чувствуя, как напряжение в комнате становится осязаемым. Воздух наполнился не только ароматом жареных котлет, но и невысказанными эмоциями, которые давили сильнее любого запаха.
***
Когда мы только начали жить вместе, Илья ел ложкой прямо из кастрюли. Я помню, как однажды он макнул кусок хлеба в открытую банку со сметаной, покрутил в руках, будто дегустируя, и отправил в рот. Потом, не задумываясь, взял ещё один кусок, снова макнул. Я застыла, ошеломлённая. Это было для меня чем-то невообразимым.
Тогда я молчала. Я думала, что смогу привыкнуть, что мои собственные привычки не такие уж значимые. Но однажды я просто не выдержала. Это был вечер, я накрывала на стол, и Илья, не задумываясь, попробовал салат прямо из миски. Ложка, которой он только что ел, снова исчезла в общем блюде. Я услышала, как внутри меня что-то щёлкнуло.
— Ты хоть понимаешь, что делаешь? — мой голос дрожал, когда я встала напротив него. — Это… отвратительно, Илья.
Он моргнул, явно не ожидая такого накала.
— Ты преувеличиваешь, Лена. В моей семье все так ели.
— А в моей — нет! — моё терпение лопнуло. — Это просто невежливо. Это неуважение к людям, которые едят после тебя!
Я говорила долго. Слишком долго. Я объясняла, умоляла, в конце концов, требовала. Сначала он ворчал, потом отмахивался, потом хмурился. Но я не отступала.
На это ушли месяцы, но я добилась своего. Теперь он ел нормально.
Но вот со свекровью было сложнее. Как ей сказать, что я не могу есть её еду? Как дать понять, что её привычки — не просто детали, а то, что делает для меня процесс еды невыносимым? Это ведь как признание: «Ты мне противна». А я так не думала. Просто у нас разные привычки, но для неё это был бы удар. Тем более, она помогала нам финансово, подкидывала деньги на продукты, иногда на детские вещи.
И вот теперь Лёша, мой сын, который уже ест за общим столом, наблюдает за тем, как я игнорирую бабушкины блюда. Его детские глаза ловят каждую деталь, и рано или поздно он вновь спросит: «Почему?» И что я ему отвечу?
Я снова посмотрела на свекровь.
— Прости, — тихо произнесла я, наклоняя голову, — просто… не могу.
Свекровь отвернулась, её губы сжались в тонкую линию.
***
— Я просто… привыкла по-другому, — наконец, произнесла я, и мой голос прозвучал слишком тихо, почти теряясь в напряжённом воздухе комнаты.
— Ага, значит, тебе моя еда не подходит! — вспыхнула свекровь, резко поставив ложку на стол. Столовые приборы звякнули, будто поддерживая её негодование.
— Да потому что это гадко! Я не могу есть после того, как кто-то облизывает ложку, а потом этой же ложкой перемешивает! — вырвалось из меня прежде, чем я успела себя остановить. Я увидела, как выражение свекрови сменилось с возмущения на растерянность, а затем — на глубокую обиду.
Тишина. Густая, давящая. Свекровь медленно отодвинула тарелку. Свёкор откашлялся, словно пытаясь разрядить обстановку, но его кашель прозвучал неуклюже, будто не к месту.
Муж посмотрел на меня так, будто я вдруг заговорила на незнакомом ему языке. В его глазах читался вопрос: «Ты правда сказала это вслух?»
— Ты серьёзно? — голос свекрови стал ледяным, он резал, как стекло, ломая последние остатки вежливости между нами.
— Да, мама, серьёзно, — мой голос дрожал, но я не сдавалась. — Я не могу это есть. Не могу смотреть, как Лёша это ест. Мне неприятно.
Свекровь замерла. Её губы поджались, руки напряглись, словно она собиралась сказать что-то резкое, но сдержалась. Потом, с явной демонстративностью, она медленно положила ложку на стол, её металлический звук раздался в комнате, как финальный удар в споре.
— Ой, какая ты у нас неженка, — произнесла она с ядовитой усмешкой. — Раньше никто не жаловался.
— Да? Может, никто просто не говорил вслух? — в моих словах прозвучало больше правды, чем я рассчитывала.
— Ты думаешь, я какая-то грязнуля? — в её голосе была не просто боль, а настоящая рана, нанесённая в самое сердце.
— Нет, мама, просто у нас другие привычки, — вмешался Илья. Я бросила на него удивлённый взгляд. Он вдруг впервые встал на мою сторону?
Но он тут же отвёл глаза. Это не защита, это просто желание избежать ссоры.
Свекровь резко встала, стул скрипнул по полу.
— Ну раз так, раз у нас тут новые порядки, готовьте сами!
Она вышла из кухни, хлопнув дверью.
Я глубоко вдохнула, пытаясь унять дрожь в пальцах. Всё шло по самому плохому сценарию.
***
На следующем ужине у свекрови я заметила, что рядом с плитой лежала отдельная ложка. Я чуть не рассмеялась от неожиданности. Свекровь, с подчеркнутой медлительностью, взяла эту ложку, зачерпнула соус, попробовала и тут же убрала её в раковину. В её движениях сквозила демонстративность, вызов.
— Ну что? Теперь нормально? — её голос был твёрдым, почти металлическим, но я уловила в нём и нечто другое. Скрытую боль? Желание доказать свою правоту?
В горле пересохло. Я не сразу нашла, что сказать. Наконец, кивнула и, преодолевая напряжение внутри, протянула руку к блюду с котлетами. Я знала, что этот жест значил больше, чем просто взятую с тарелки еду.
Лёша радостно захлопал в ладоши.
— Бабушкины котлеты — самые вкусные! Правда, мам? — его голос звенел от восторга, он смотрел на меня с чистой, детской радостью, не подозревая о тех бурях, что только что прокатились по комнате.
Я посмотрела на свекровь. Её губы дрогнули, будто она хотела что-то сказать, но передумала. В её глазах мелькнуло облегчение, но вместе с тем — горечь. Как будто в этот момент она и выиграла, и проиграла одновременно.
Я улыбнулась.
— Правда, Лёш. Самые вкусные.
И в эту секунду, пока мой сын сиял от счастья, а свекровь молча собирала тарелки, я почувствовала, что что-то, пусть совсем чуть-чуть, но изменилось. Может, это был первый шаг к миру. А может — просто передышка перед новой битвой.
Расплата за предательство