После смерти мужа я вообще ничего не хотела. Ни новых людей, ни новых забот, ни тем более — кого-то, кто снова станет близким. Потому что потом — боль. А я устала болеть.
Но дочка настояла.
— Мам, тебе нужно за кем-то ухаживать. Нужно, чтобы кто-то дома ждал.
— Я тебя жду, — попыталась я отшутиться.
Она покачала головой.
— Ты меня не ждёшь. Ты просто… существуешь. А я хочу, чтобы ты жила.
Через неделю она привезла коробку. Положила на пол, открыла — и там… Он.
Крошка. Комочек. Бежевый, пушистый, с белым пятнышком на носу. Такой маленький, что я сначала подумала — игрушка.
Он вильнул хвостиком, пискнул и залез мне на тапок. Просто так.
— Он твой, — сказала дочка. — Из приюта. Его мать сбила машина. Остался один.
Я хотела возразить. Сказать, что возраст уже не тот, что я не справлюсь, что холодно, грязно, хлопотно.
Но щенок поднял голову, посмотрел прямо в глаза — и всё.
Назвала я его Платон. Не знаю, почему. Просто в голову пришло.
С Платоном жизнь понемногу начала возвращаться.
Мы вставали рано. Шли гулять. Я брала с собой термос с кофе, садилась на лавочку у озера, а он бегал. То за листиком, то за голубем, то просто кружил вокруг, прикусывая воздух.
Он был удивительно смешной. Лапы — длинные, как у жеребёнка. Глаза — как у старика. И при этом такой азартный, такой… настоящий.
Я начала улыбаться чаще. Говорить с соседями. Даже с Ларисой Георгиевной с пятого этажа — а мы с ней лет десять не разговаривали, после того как она на собрании меня обвинила в том, что я бельё не так развешиваю.
Платон стал моим якорем. И моим мотором. Всё сразу.
Прошло одиннадцать лет. Мы прожили их почти незаметно. А Платон всё был рядом.
Зима тогда выдалась снежной, но мягкой. Озеро у нашего двора покрывалось льдом, но местами всё ещё виднелась тёмная вода. Я всегда держала его на поводке, особенно возле берега. Но в тот день… я отвлеклась.
Позвонила дочка. Мы говорили, смеялись.
И я отпустила карабин. На пару минут.
— Платоша, не далеко, слышишь? — крикнула я.
Он обернулся, как будто кивнул, и побежал вперёд. На лёд.
Всё произошло за секунды. Я не закричала. Я не успела. Просто услышала — треск. Потом — всплеск.
Платон провалился.
Я подбежала. Лёд растрескался вокруг чернеющей полыньи. Он барахтался, лапами грёб вперёд, визжал…
И тут внутри всё оборвалось.
Я не думала. Не оценила, как нужно было. Не вспомнила, что у меня больная спина и остеохондроз.
Я просто шагнула. Потом второй. И прыгнула.
Вода была ледяная. Как ножами. Сначала не дышишь. Потом кричишь. Потом уже ничего — только цель.
Я доплыла. Обхватила его. Пыталась поднырнуть под пузико, вытолкнуть к краю. Но он скользил.
В этот момент я подумала, что мы оба останемся тут. Что глупо, нелепо. Что… глупая смерть. Из-за собаки.
А потом — чьи-то руки. Голос. Ремень.
Меня вытаскивали. Он захрипел. Но был рядом.
Я лежала на берегу, дрожала. Сквозь стук зубов слышала, как кто-то звонил в скорую. Кто-то укрывал курткой. А Платон…
Он лежал рядом, прислонившись. Маленький. Мокрый. Но живой.
Нас забрали обоих. В больнице я лежала сутки. Обошлось без воспалений, спасибо закалке. А он — у ветеринара. В лёгком шоке, но без последствий.
Когда мы снова были вместе, он тёрся носом о мою руку и подвывал, как будто извиняясь.
И знаете, что странно? Я не жалела.
Да, было страшно.
Да, могла не выбраться.
Но я бы снова прыгнула.
Потому что в ту секунду — он был важнее всего.
Прошло пару недель. Я уже почти забыла о той жути, как вдруг — в аптеке ко мне подошла женщина.
— Это вы за собакой в воду прыгнули?
Я кивнула, смущённо. А она — улыбнулась.
— Вы храбрая. И добрая.
А я — не храбрая. Я просто не смогла иначе.
С Платоном мы сблизились ещё сильнее. Он будто понял что-то. Смотрел в глаза дольше, ложился ближе, не отходил в комнате.
Раньше мог уйти в коридор — на коврик, или на кухню. А теперь — только рядом. Даже в туалет пытался за мной ходить.
— Он теперь твой телохранитель, — смеялась дочка.
— Он теперь моя жизнь, — говорила я.
И это была правда.
Потом пришла весна. Лёд сошёл, трава проклюнулась. Мы снова гуляли у озера. Я — с термосом. Он — с палкой, которую тащил, спотыкаясь.
Однажды к нам подошёл мужчина. Немолодой, с рюкзаком.
— Это ваша собака под лёд тогда ушла?
— Моя.
— А вы — за ним?
— Ну… да.
— Я это видел. Я — тот, кто вас тянул.
И он протянул руку. Я вспоминала. Лицо показалось знакомым, но всё тогда было, как в тумане.
— Спасибо вам, — сказала я. — Я даже не знала, кого благодарить.
Он присел рядом. Платон обнюхал его, махнул хвостом.
— Я тогда сам испугался. Но когда увидел, как вы за ним… Не смог стоять.
Мы немного поговорили.
А на следующий день он снова подошёл. Принёс мячик для Платона.
— Пусть гоняет, — сказал.
Я улыбнулась.
Так начались наши прогулки втроём.
Сначала просто у озера. Потом — до рынка. Иногда — в парк. Он не был навязчив. Не давил. Просто был рядом. Говорил спокойным голосом. Угощал меня пирожками с картошкой. Рассказывал истории из детства. А я — слушала.
Платон между нами крутился, будто соединяя.
Я поймала себя на том, что жду этих встреч. Что начинаю причесываться перед выходом. Надевать не старую куртку, а пальто. Красить губы. Пусть слегка, но — всё равно.
— Мам, — сказала дочка, — ты влюбилась?
— Что ты, — махнула я рукой. — Просто друг.
Но сердце билось чаще.
Потом Николай сказал:
— Вы ведь одна живёте?
— Да.
— Я тоже. Может, как-нибудь… чаю попьём?
Я молчала пару секунд. Потом кивнула.
Чай у нас перешёл в борщ. Борщ — в пирог. А пирог — в субботние ужины.
Иногда он приносил рыбу. Иногда — я делала блины. Мы не называли это «свиданиями». Просто… вместе.
А потом он пришёл не один.
С коробкой.
— Что это?
— Тебе подруга.
Там была кошка. Рыжая, пушистая. С белым подбородком. Он нашёл её на улице, выхаживал неделю.
— Я подумал… Платону не скучно будет. Да и тебе.
Я рассмеялась.
— У нас теперь целая семья.
Семья.
Звучало страшно. И тепло.
Платон не сразу принял кошку. Фыркал, обижался, пытался утащить её плед. Но потом смирился. А потом — полюбил. Теперь они спят рядом, хвост к хвосту. Иногда даже лижет ей ухо.
Мы жили.
Неспешно, по-своему. С прогулками, домашними обедами, беседами за чаем.
С Николаем мы не обсуждали, кто кому кто. Просто были.
И это было достаточно.
Пока однажды…
Пока однажды он не пришёл.
Не Николай. Платон.
А именно не пришёл.
Обычно в шесть вечера он уже начинал суетиться. Смотрел в глаза, приносил поводок, стонал, крутился. Но в тот день — лежал. На своём месте. И не вставал.
Я подошла, присела, позвала.
— Платоша. Ну что ты? Пойдём?
Он не двигался. Только моргнул. Медленно. И всё.
Я надела пальто, взяла поводок, вернулась — а он всё так же лежал. Даже ушами не повёл.
— Платон, — я присела рядом, дотронулась до уха, до лапы. Он был тёплый. Но какой-то… не такой.
Я запаниковала. Позвонила Николаю. Он пришёл через десять минут.
Потом — поехали в ветеринарку. В ночь.
Врач осмотрел. Помолчал.
— Печень. Старость. Возможно, он ещё будет с вами — пару месяцев. А может, и год. Но активность уже не та.
Старость.
А я и не заметила. Казалось, ещё вчера он скакал по снегу, нёсся с палкой наперевес.
А теперь — тяжёлый взгляд. И тяжёлое дыхание.
Мы вернулись домой. Он лёг у моей кровати. Николай остался. Сидел рядом. Просто держал меня за руку. Без слов.
— Он уходит, — сказала я. — А я не готова.
— Никто не готов, — ответил он. — Но он ещё здесь. И он счастлив.
Мы прожили с Платоном ещё пять месяцев.
Каждый день был как подарок.
Я готовила ему еду сама — курицу, рис, немного овощей. Он ел с аппетитом. Смотрел внимательно. Не бегал, но гулял понемногу.
Кошка ложилась к нему в лапы. Николай приносил ему новые игрушки, хотя тот уже не играл.
В один из дней — он просто заснул.
И не проснулся.
Я сидела рядом. Долго. Очень. Потом накрыла пледом. Потом позвонила дочке. Потом — Николаю.
Мы похоронили его в саду. За городом. Где цветы. Где тишина.
А потом… мы поехали на озеро. В тот самый берег. Я села на лавочку. Николай рядом. Долго молчали.
— Ты знаешь… — сказала я. — В тот день, когда я прыгнула за ним, я думала, что потеряю себя. А на самом деле — нашла.
— Ты нашла нас обоих, — сказал он. И взял меня за руку.
Теперь тишина в доме — не про одиночество, а про покой.
Кошка мурчит по утрам. Николай читает газеты вслух. Я вяжу.
А в рамке — фото. Платон. С мячиком. На фоне озера.
Я подхожу иногда. Смотрю.
И шепчу:
— Спасибо, что был. Спасибо, что научил меня снова жить.
Теперь я всегда закрываю окно. Даже если на минуту.
Теперь я всегда проверяю поводок. Даже на пустой улице.
Потому что любовь — это не страх потерять. Это забота. До самого конца.
Две вдовы