Квартира Оксаны напоминала последний круг ада. Не бардак, а катастрофа. Воздух был спертым, с доминирующей нотой прокисшего молока, перебиваемой тошнотворным шлейфом грязных подгузников.
На полу, где когда-то сиял паркет, теперь пролегали тропы среди гор грязной одежды, пустых пачек из-под лапши быстрого приготовления и детских игрушек с оторванными конечностями.
Оксана стояла на пороге кухни, куда боялась заходить уже три дня. Гора немытой посуды в раковине достигла критической высоты, на столе застыли вмерзшие в жирные пятна крошки, а на плите в забытой кастрюльке цвела неведомая бурая субстанция.
Где-то под грудой пеленок на диване, вероятно, спал ее племянник, полуторагодовалый Тимофей.
— Макс! Алевтина! – голос Оксаны, обычно мягкий, сейчас дрожал от сдерживаемой ярости. — Сколько можно?! Я же не просила многого! Просто элементарный порядок!
Из спальни, которая теперь была их логовом, послышалось шарканье. Появился брат Оксаны.
Его некогда опрятная футболка была в пятнах, волосы сальные, взгляд мутный и раздраженный.
— Оксана, ну что ты опять? – он зевнул, почесывая живот. – Устали мы. Тимка ночью орал без остановки. Алевтина еле на ногах стоит. Ну подумаешь, посуда. Помоем потом…
— Потом? Макс, ты издеваешься? – Оксана ткнула пальцем в сторону кухни. – Я прихожу в квартиру, за которую плачу ипотеку, и чувствую себя не хозяйкой, а уборщицей в общежитии для… для свиней! И это не только посуда! Посмотри вокруг!
Из спальни вышла Алевтина. Высокая, когда-то стильная, сейчас она выглядела измученной и неопрятной.
Волосы были собраны в небрежный пучок, на халате – явные следы детского питания.
— Оксана, ну что ты так кричишь? Тимка испугается, – начала она с придыханием. – У нас временные трудности… Ты думаешь, мне легко в этом бардаке, но сил ни на что не остается…
— Временные? – Оксана горько рассмеялась. – Вы здесь уже четыре месяца, Аля! Четыре! И «временные трудности» только усугубляются! А ты… ты даже пеленки за собой не убрать не можешь! Они в ванной валяются! Плесень на стенах в углу уже растет! Я не просила вас быть стерильными, я просила элементарного уважения к моей квартире…
— Ой, какая правильная выискалась! – фыркнул Максим, закуривая прямо в комнате, несмотря на открытое окно. – Квартира твоя? Так помоги родне! Убери, помой, если тебе что-то не нравится, но молча… нет настроения слушать твое нытье…
— Ты шутишь? Убери? Помой? Да вы в конец обнаглели! Я уже сто раз пожалела, что пустила таких, как вы!
— Значит, мы тебе обуза? – Алевтина надула губы, ее глаза наполнились театральными слезами. – Родной брат и племянник – обуза? Ну спасибо, родненькая! Мы все поняли. Чистота тебе дороже всего на свете…
— Да, я хочу, чтобы в моей квартире было чисто! — выпалила женщина. — Я вас приютила из жалости, а вы… вы сели мне на шею и свесили ноги!
— Оксана, успокойся! – Максим сделал шаг вперед, пытаясь взять ее за плечо, но она резко отшатнулась. – Ну что ты раздуваешь? Сейчас Аля приберется немного… Мы исправимся…
— Нет, Макс, – Оксана выпрямилась, глядя брату прямо в глаза. — Это уже не в первый раз. Мне надоело терпеть.
В ее взгляде уже не было гнева, только ледяная усталость и непоколебимая решимость.
– Вы не исправитесь. Вы уже доказали это. Собирайте свои вещи. Забирайте ваши сумки, ваши грязные тряпки, ваши игрушки. У вас есть неделя. До следующей субботы. Вы съезжаете!
Наступила гробовая тишина. Даже Тимка, проснувшийся от криков, притих на диване.
Максим и Алевтина посмотрели на Оксану так, как будто увидели ее впервые. Их лица исказились не раскаянием, а неподдельной, глубокой обидой.
— Что?.. – прошептал Максим.
— Ты… ты нас выгоняешь? – голос Алевтины дрожал уже не от фальши, а от настоящего шока и возмущения. — Куда?! На улицу? С ребенком?! Родная сестра… вот это да!
— Не на улицу, – холодно ответила Оксана. – К маме, в деревню, к друзьям, в хостел. В конце концов, снимайте комнату на те деньги, что Макс тратит на сигареты и интернет! Я не ваша мать и не ваша нянька. Я дала вам четыре месяца.
— Так вот ты какая… – Максим покачал головой, его взгляд стал колючим и чужим. – Сестренка… В беде родного брата кинуть. За грязную тарелку. Ну давай, живи одна в своем чистом дворце. Посмотрим, кто к тебе в старости стакан воды подаст.
— Лучше одна, чем в свинарнике с… с такими родственниками, – Оксана отвернулась, чтобы они не увидели предательскую дрожь в ее губах. – Суббота. Ключи на столе. Если квартира не будет пуста, я вынесу ваши вещи на лестничную клетку и поменяю замки. Я не шучу.
Женщина повернулась и пошла к двери. Ей нужно было срочно выйти на воздух.
— Оксана! – закричала ей вдогонку Алевтина, и в ее голосе уже не было слез, только злоба. – Да как ты смеешь?! Мы тебе ничего плохого не сделали! Мы просто жили! А ты… ты эгоистка! Бессердечная!
Оксана не обернулась. Она вышла на лестничную площадку, прислонилась спиной к холодной стене и зажмурилась.
Из квартиры доносились приглушенные, яростные голоса брата и его жены, перемежающиеся с всхлипами Тимки.
Супруги строили из себя обиженных. Как будто это не они превратили ее жизнь в кошмар, а она предала их светлую веру в семейный долг.
Через неделю квартира опустела. После ухода брата и невестки остались горы мусора (который Оксане пришлось выносить пятью пакетами), жирные разводы на мебели, пятно неизвестного происхождения на ковре и тяжелый, въевшийся запах чего-то протухшего.
Спустя час зазвонил ее телефон. Голос матери дрожал от негодования и злости:
— Оксанка, что же ты наделала?! Максим в слезах звонил! С ребенком на руках, на улице оказались! Как ты могла родную кровь выставить?! Алевтина
вся извелась! Им же некуда было податься! Ты же знаешь, у меня в деревне
места нет! Ты эгоистка, дочка! Сердце мое кровью обливается!
Оксана молча выслушала поток упреков, не оправдываясь. Она знала эту старую песню.
Мать всегда оправдывала Максима, его безответственность списывая на
«тяжелую судьбу».
— Мама, они жили у меня 4 месяца и превратили квартиру в помойку. У меня
больше нет сил. Они взрослые люди, пусть решают свои проблемы сами, — проговорила она и положила трубку.
Однако на этот натиск от родственников не прекратился. К концу недели Оксана заглянула в соцсети и наткнулась на пост Алевтины, без упоминания имен, но понятный ей: «Вот так вот, родная кровь тебя и предаст в трудную минуту. Когда думаешь, что есть на кого опереться, а оказывается – только чистота и порядок в доме дороже родного брата и маленького племянника. Урок жизни: не верь никому, даже самым близким. Спасибо тем, кто не дал пропасть с малышом на руках».
Под постом – десятки поддерживающих комментариев от подруг Алевтины и
дальних родственников: «Ужас!», «Какая же стерва!», «Боже, как тебе
тяжело!», «Держись, солнышко!».
Максим ограничился мрачным статусом: «Как показала жизнь, кругом одни лицемеры. Проверено».
Оксана почувствовала, как на нее накатывает волна тошноты от этой лжи и показухи.
Они мастерски переписали историю, сделав себя невинными жертвами ее «бессердечия».
Она не стала комментировать, просто вышла из соцсетей на несколько дней. Борьба с их версией правды была бессмысленна.
Через две недели неожиданно позвонил Максим. Его голос был холодным и официальным.
— Оксана, мы кое-что забыли. Детская коляска Тимки на балконе и парочка его игрушек. Когда можно заехать?
— Все, что осталось в квартире на момент вашего ухода и не было вынесено в
мусор, я выбросила. Коляска была сломана, игрушки грязные. У меня больше ничего вашего нет, — холодно проговорила женщина.
В трубке на пару минут повисло молчание, затем у Максима вырвался сдавленный вздох:
— Понятно все с тобой… этого и следовало ожидать…
Потом раздался резкий гудок, что означало: мужчина бросил трубку. На этот раз это точно был конец.
Брат и сестра прекратили всяческое общение. Остальная родня, узнав о том, кому именно был посвящен пост Алевтины, возмутилась.
Половина из них перестала общаться с Оксаной, посчитав ее поведение предательством.
— Ты где лазишь, овца? Мы уже час стоим под твоей квартирой, жрать хотим! — раздался грубый голос тетушки