Полина терпеть не могла кофе из автомата, но в последнее время пила только его. Утром — на бегу, между Zoom и Asana, днём — в попытке не хлопнуть дверью после разговоров с Макаром, вечером — из злости. Не на себя, нет. На них. На всё это семейное сборище, где у каждого есть план, куда потратить её деньги.
Полина жила с Макаром в её квартире на Ленинском. Два балкона, встроенный шкаф и кухня с островом — гордость её пяти лет в ИТ. Он, как обычно, был в поиске себя. То коворкинг откроет, то гитарный мастер-класс, то консультант по бизнесу для таких же потерянных. Сейчас вроде опять что-то с подкастами… или с кофейней. Главное, чтобы мама одобрила.
Анна Васильевна, его мама, появлялась как проливной дождь в августе — внезапно и навсегда. Могла зайти «на минутку», принести засохшие сырники и между делом сообщить, что «у неё всё рушится, а вы тут жируете». За последний месяц она пять раз «почти умерла» от давления и трижды поднимала тему ремонта своей «убитой хрущёвки». Не напрямую, конечно. Сначала жаловалась на грибок в ванной, потом на трубы, потом уже прямо сказала:
— Полин, я знаю, у тебя сейчас премии. Я не прошу многого — только на ванну и кафель. Ну, и проводку заодно поменять. Ты ж понимаешь, это ж безопасность.
— Понимаю. Но ты же понимаешь, что я не банк, — Полина даже не повернулась от ноутбука.
— Я-то, может, и понимаю. А вот Макар… — многозначительно вздох. — Он переживает, что ты совсем отдалилась от семьи.
Полина хлопнула крышкой ноутбука.
— Мама, — отозвался Макар из кухни. — Ну не начинай опять.
— А что опять? Что я должна ждать, когда мне из соседей зальют всю квартиру? Или помру под проводами советскими?
Полина медленно встала, подошла к шкафу и стала молча выбирать капли для глаз. Спокойствие. Дышим.
— У тебя пенсия и квартира в собственности. Ты можешь взять кредит, если срочно. Или продать дачу. Ты же каждый год жалуешься, что туда не ездишь, — сказала она наконец, глядя ей в глаза через зеркало.
— Это моё! Я не собираюсь продавать имущество! Это семейное!
— А я, значит, не семья? — с усмешкой уточнила Полина.
Анна Васильевна поджала губы.
— Ты просто пришлая. Ты зашла в наш дом — и всё себе. Макара у меня забрала, теперь ещё и квартиру свою выставляешь, как крепость.
— Я её купила. — Голос Полины был резкий, как январская наледь под ботинком. — За свои. Твоему сыну было тридцать, и он не знал, где налоговая находится. И сейчас не знает.
Макар, вернувшись с кружкой кофе, сел на край дивана и потер виски.
— Девчонки… давайте без обострений. Полин, это ж мама.
— Она не девочка из подземки. Она взрослая, манипулирующая женщина. И я не обязана ей.
Анна Васильевна вскочила.
— Значит, так ты со мной разговариваешь? После всего? Я же с тобой как с дочкой…
— А я с тобой — как с ипотекой, — парировала Полина. — Одни обязательства.
Макар вскочил.
— Прекрати! Обе! Я сейчас просто уйду, если вы не можете нормально.
Полина скрестила руки.
— Уйди. Разберитесь с мамой, как взрослые.
Анна Васильевна всплеснула руками.
— Вот! Вот она! Ей главное — власть. Деньги, квартира, а ты — при ней. И я — на побегушках.
Полина вздохнула. В груди сжималось — как будто у неё внутри кто-то натянул струну, и теперь она дрожит от каждого слова.
— Макар, ты собирался открыть кофейню. У тебя был план?
— Был, — тихо кивнул он. — Но там аренда…
— Ага, и ты не хотел брать у меня. Но у мамы просить — норм. У мамы, которая по факту — я. Потому что это мои деньги. Всегда мои. И на кафель, и на кофе, и на трусы тебе.
Он побледнел.
— Ты перегибаешь.
— Нет, — Полина уже говорила спокойно. — Я просто называю вещи своими именами. Усталость — усталостью. Манипуляции — манипуляциями. И ты — не партнер. Ты посредник между мной и её требованиями.
Анна Васильевна подошла почти вплотную.
— Знаешь, что, девочка. Ты ещё пожалеешь. Такие, как ты, потом остаются одни. Ни семьи, ни детей. Только айтишечка и таблетки.
Полина наклонилась к ней и улыбнулась.
— Я лучше одна, чем с вами двумя. Я не выбирала вас, но теперь — выбираю себя.
Макар швырнул кружку в раковину.
— У тебя камень вместо сердца.
Она даже не посмотрела. Просто вернулась к своему ноутбуку. Потому что иногда молчание — самый громкий ответ.
Полина не верила, что когда-нибудь окажется в ситуации, где будет спорить с взрослым мужчиной о том, почему нельзя брать деньги у его жены… на ремонт его маме. Но, видимо, дно было пробито, и теперь можно было копать глубже.
— Это временно, — снова тянул Макар. — Ну чё ты зациклилась? Мы потом с мамой всё вернём. Ты ж понимаешь…
— Понимаю, — перебила она. — Что я в этом доме — только ресурс. Деньги, забота, техника, вот только чувства — нет, они как-то остались в другом браке, видимо. Не в этом.
Он шагнул ближе, сжал кулаки. Впервые. Но не для удара — для беззвучной злости.
— Ты всё превращаешь в торг. Ты не человек — ты банковская система с паролем на эмпатию.
— А ты — недоразвитая альфа-версия мужчины. Мечтаешь о бизнесе, но не можешь даже сходить в МФЦ без мамы.
Он резко развернулся, и стеклянная ваза, случайно задевшая его локоть, полетела на пол. Разлетелась. Символично.
— Молодец, — хрипло сказала Полина. — Только разбивать ты умеешь. Ни создать, ни построить, ни удержать. Ни женщину, ни семью.
— Заткнись! — взревел он. — Просто заткнись! Я не хочу слушать этот твой монолог каждую неделю!
— А я не хочу слушать, что твоя мать опять чуть не умерла, потому что у неё раковина плохо смывает. Купите лопату — и роете друг другу яму в ванной!
Он схватил пульт, замахнулся — не бросил. Бросил рядом. По-детски. Как будто обиделся. Но был уже на взводе.
Анна Васильевна, как по заказу, влетела в квартиру, не позвонив.
— Что вы тут орёте как на базаре?! Соседи звонят! Мой сын! Он добрый! А ты его сгрызла! Словами, как собака бешеная!
— А вы — кто? — Полина подошла к ней на расстояние вытянутой руки. — Моральный терминатор? Ходите, разрушаете границы и потом удивляетесь, что люди держат дверь ногой?
— Ты не жена. Ты чужая. И ты ещё заплачешь. Мой Макар — не для тебя. Ему нормальная нужна.
— Вот и заберите его. И кормите, и одевайте, и обнимайте, если силы хватит. Только я — выхожу из этой игры.
— Никуда ты не выйдешь, — прошипела свекровь. — Ты подписала брак. И эту квартиру оформляли, когда вы уже вместе были.
— На мои деньги. И с моим адвокатом. Можете повертеть свидетельство, но юридически — вы никто. Даже в суд не подадите. Не с чем.
Анна Васильевна побледнела. Потом шагнула вперёд — и резко толкнула Полину в плечо.
— Ты испортила моего сына!
Полина качнулась, но устояла. Ответила зеркально — тоже толкнула. С той же силой. Но не от злости. От усталости.
— Нет. Он испортился сам. А вы — просто не замечали, что рядом с вами рос не мужчина, а зависимая, трусливая копия вашей обиды на жизнь.
Макар снова вошёл в комнату. Красный, вспотевший, с пульсом под сто сорок.
— Прекратите. Обе. Мне стыдно.
— Тебе должно быть стыдно, что ты тридцатипятилетний безработный мужчина, живущий за счёт жены. А не потому, что у женщин тут истерика.
— Она мать! — прошипел он. — Мать! Ты должна уважать её!
— Уважение не выдают по факту рождения. Его зарабатывают. И если уж на то пошло — она должна уважать и меня. Или хотя бы не бить.
Макар молчал. Полина смотрела в его глаза — и в них было только одно: страх. Не за неё. Не за мать. За себя. Что потеряет комфорт.
— Ты уходишь? — наконец спросил он.
— Да. Только не я — ты. Это моя квартира. И пока ты не научишься быть взрослым — дверь для тебя закрыта.
— И ты думаешь, так легко всё бросить? — тихо, почти жалобно.
— Нелегко. Но я больше не могу. Я выбираю боль — но не унижение. Свободу — но не липкую вину.
Он кивнул. Потом выдохнул и взял ключи. И вышел.
А Анна Васильевна стояла, будто потеряла опору. Минус сын, минус влияние, минус сцена.
— Вы ещё пожалеете, — прошипела она. — Такие, как вы, всегда остаются одни.
— Да хоть бы и так. Но зато с собой, а не с чужими призраками.
Она закрыла за свекровью дверь. Медленно. И впервые — с облегчением.
Прошла неделя. Семь дней тишины. Макар не писал, не звонил, не приходил. Анна Васильевна, судя по всему, тоже залегла на дно. Впервые за три года — ни одной угрозы, ни одного пассивно-агрессивного сообщения с намёками на гроб и одиночество.
Полина ждала. Не звонка — нет. Ждала, когда боль уляжется. Она не уляглась. Она просто стала частью фона — как старый холодильник, который громко гудит, но ты уже не слышишь.
Вечером в пятницу зазвонил домофон. Она машинально сняла трубку.
— Это я, — сказал голос. Мужской. Молодой.
— Кто «я»?
— Денис. Брат Макара.
Полина зависла. Медленно нажала кнопку открывания.
Денис был тем редким родственником, о которых все знали, но никто не видел. Жил в Питере, программист, никогда не участвовал в семейных сборах. Полина встречала его пару раз — на свадьбе и один раз случайно в кафе. Они тогда даже поболтали — про Kubernetes и книги Рубиной. Было ощущение, что у него в глазах живёт настоящая жизнь.
Сейчас он стоял в дверях. Усталый. Лицо — как после дороги или бессонницы. В руке — чёрная сумка.
— Можно? — спросил просто.
— Конечно. Что-то случилось?
Он вошёл. Осмотрел квартиру — как чужую, как временную гостиницу.
— Мне Макар звонил. Сказал, что ты выгнала его и маму. Что он ночует у друга, а мама хочет в суд.
Полина уселась на диван. Медленно.
— Уточни: его мама. И да, я их попросила уйти. Я не выгнала, я просто прекратила абсурд.
Он молча сел на край стула.
— Я знал, что рано или поздно это случится. Ты продержалась дольше, чем кто-либо.
— Кто-либо?
— У Макара до тебя была Лена. Пять лет. Ушла, когда Анна Васильевна начала на неё писать жалобы в ЖЭК — якобы та громко хлопает дверями и плохо гладит рубашки сыну.
Полина сжала подушку. Почему никто об этом не говорил?
— Мне казалось, ты сильная, — продолжил Денис. — Но даже сила, оказывается, не выдерживает системного абьюза. Только психопат может держаться под этим прессом. Или человек с железным равнодушием.
— Спасибо. За комплимент, — выдохнула она. — Только знаешь… меня уже не греет правда, даже если она в мою пользу. Меня просто больше нет в этом.
Он встал, прошёлся по комнате. Взял фотографию со свадьбы. Посмотрел. Усмехнулся.
— Тебя там почти нет.
— Что?
— На фото. У тебя улыбка, но глаза другие. Как будто ты уже знала, что всё это — спектакль. А выхода тогда не было.
Полина вздохнула.
— А зачем ты пришёл, Денис?
Он сел рядом.
— Я хочу забрать мать. Я нашёл для неё пансион — нормальный, с врачами. Она сама туда не поедет, но если ты официально потребуешь её выселения — как владелец квартиры — то я смогу забрать её через суд.
Полина не верила в то, что слышит.
— Ты… хочешь взять ответственность?
— Да. Потому что Макар — нет. Он вечно в режиме ребёнка. А я устал быть сторонним наблюдателем.
— А она согласится?
— Нет. Но я справлюсь. Я просто не хочу, чтобы она разрушала ещё одну жизнь. Или две. Я, кстати, с Леной до сих пор общаюсь. Она говорит, что год после развода спала по три часа — боялась, что свекровь придёт ночью.
Полина закрыла лицо руками. Сначала она смеялась. Потом — плакала. Впервые по-настоящему.
— Я всё пыталась быть хорошей. И умной. И правильной. Помогала, терпела, прощала…
— А в итоге осталась без энергии и с ощущением, что виновата.
— Да! — крикнула она. — Как будто я — проблема. А не они. Как будто быть самостоятельной — это преступление.
Они сидели молча минут десять. Потом она встала. Подошла к ноутбуку. Набрала в поисковике: «доверенность на выселение». Потом повернулась к нему.
— Я подпишу. Сделаю всё, чтобы она уехала. Но я не хочу суда. Я просто… хочу жить. Не в страхе.
Он кивнул.
— Я разберусь. Дай мне пару дней.
— А Макар?
— Макар останется с ней. Или будет ныть, как обычно. У него, кажется, шрам от пуповины до сих пор не зажил.
Полина улыбнулась. Впервые искренне.
— Ты не похож на своего брата.
— Знаешь, а ты — не похожа на тех, кто сдается.
Он ушёл. А она осталась. В квартире, где было тихо. Где никто не рыл ей душу руками. Где можно было просто жить — и не бояться.
Конец.
— Но это же не мне надо ехать за тридевять земель, а твоей матери! Почему я должна везти её к её подружке? Есть автобусы, поезда! Вот и пусть