— На посиделки с друзьями ты же находишь средства, вот и на всё остальное тоже ищи сам! А я тебе больше не дам ни копейки ни на что

— Викусь, а ты чем это тут так увлечённо занимаешься? — его голос, как всегда, был пропитан беззаботной, почти мальчишеской теплотой.

Егор вплыл на кухню, принеся с собой запах улицы и едва уловимый аромат дорогого кофе, которым он иногда баловал себя после своей «работы для души». Он подошёл к ней сзади, пока она, сгорбившись над столом, смотрела на бездушные цифры на экране ноутбука. Счета за ипотеку, коммунальные услуги, выписки с кредитной карты — всё это было расписано перед ней аккуратными столбиками, словно пасьянс, в котором она никак не могла найти выигрышную комбинацию. Его руки легко легли ей на плечи, тёплые и уверенные.

— У меня же скоро день рождения, помнишь? Я тут присмотрел просто отличный коттедж, на берегу озера. С баней, мангалом, всё как мы любим. Хочу с парнями на три дня махнуть, отметить как следует. Скинь мне тысяч шестьдесят, а? Я уже со Стасом почти договорился. Мы сами в магаз съездим, купим, что надо и сниму тот домик.

Виктория не ответила. Она даже не вздрогнула. Она просто медленно, с какой-то отстранённостью сняла его руки со своих плеч и положила их по бокам от себя на стол, будто это были не части её мужа, а просто два посторонних предмета, мешающих ей смотреть на цифры. Мягкий щелчок закрывшегося ноутбука прозвучал в тишине кухни оглушительно резко.

— Шестьдесят тысяч, Егор? — она повернула к нему голову. В её взгляде не было ни злости, ни упрёка. Только холодная, бесконечная усталость. — У нас машина третий месяц просит новый аккумулятор, а на приборной панели горит ошибка, которую ты обещал посмотреть ещё в августе. У тебя зимние ботинки расклеились, помнишь, ты на прошлой неделе ноги промочил?

Он отмахнулся от её слов, как от назойливой мухи. Его лицо, только что сиявшее предвкушением праздника, слегка нахмурилось от этого занудного напоминания о серой реальности.

— Да ладно тебе, ботинки подождут, похожу пока в этих. И с машиной ничего не случится. День рождения — он раз в году! Надо же отметить так, чтобы потом было что вспомнить. Ты же не хочешь, чтобы я как нищеброд с тортиком дома сидел?

— Как следует, — повторила она его слова, но уже не как вопрос, а как констатацию факта. Её взгляд скользнул по выписке с его дебетовой карты, которую он небрежно оставил на столе. — «Как следует» — это как в прошлую пятницу, когда ты с ребятами пошёл «на часок пива» и оставил в баре пять тысяч? Или как месяц назад, когда вы ездили на рыбалку и потратили десять тысяч на снасти, которые теперь пылятся на балконе? Или как тот спонтанный поход в караоке, счёт из которого я оплачивала со своей карты, потому что на твоей «внезапно закончились деньги»?

Егор перестал улыбаться. Он выпрямился, и в его глазах появилось знакомое выражение обиженного превосходства. Выражение человека, которого незаслуженно отчитывают за сущие пустяки.

— Вик, ну ты начинаешь. Это же совсем другое! Это отдых, общение с друзьями. Я не могу им сказать: «Пацаны, извините, жена денег не дала». Это же позор!

Именно в этот момент что-то внутри Виктории, долго и мучительно натягивавшееся, с сухим треском лопнуло. Она встала. Медленно, распрямляя затёкшую спину. Она была ниже него на полголовы, и сейчас, глядя на него снизу вверх, она вдруг увидела не любимого мужчину, а капризного, эгоистичного подростка в теле тридцатилетнего мужика.

— На посиделки с друзьями ты же находишь средства, вот и на всё остальное тоже ищи сам! А я тебе больше не дам ни копейки ни на что!

Она произнесла эту фразу ровно, без крика. И от этого спокойствия слова прозвучали как приговор. Она протянула руку, взяла со стола свою банковскую карту, ту, на которую приходила её зарплата, и демонстративно убрала её в кошелёк. Потом посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде он впервые увидел нечто новое и пугающее — абсолютное, железобетонное безразличие.

— С этой минуты у нас раздельный бюджет, Егор. Официально. Моя зарплата уходит на ипотеку, еду и нужды дома. На мои нужды. А ты своими деньгами распоряжайся как хочешь. Можешь копить на свой шикарный день рождения. Можешь купить себе новые ботинки. Решай сам, что тебе важнее.

Первые пару дней Егор держался так, будто ничего не произошло. Он даже счёл всю эту ситуацию забавной игрой, этаким капризом уставшей женщины, который рассосётся сам собой через день-другой. Он по-прежнему подходил к ней, пытался обнять, отпускал шуточки, но натыкался на вежливую, непробиваемую стену. Виктория не скандалила, не упрекала, она просто существовала в отдельной от него вселенной. Она двигалась по квартире, занятая своими делами, и его присутствие, казалось, волновало её не больше, чем шум холодильника.

Первый звонок прозвенел в среду вечером. Всплывающее окно на экране его ноутбука сообщило, что доступ в интернет будет заблокирован через 24 часа из-за неуплаты. Обычно этим занималась Вика, просто списывая нужную сумму с карты.

— Вик, там за интернет надо кинуть, — бросил он небрежно, не отрываясь от просмотра какого-то видео. Она молча подошла к своему ноутбуку, несколько раз щёлкнула мышкой, а затем так же молча вернулась к чтению книги на диване. Егор подождал минут десять, обновил страницу. Уведомление никуда не делось.

— Ты заплатила?

— Да, — ответила она, не поднимая глаз от книги. — Свою половину. Он ошарашенно посмотрел на неё, потом на экран. Он впервые за много лет задумался, сколько вообще стоит их интернет. Он зашёл в личный кабинет провайдера и увидел сумму: 800 рублей. И пометку: «Поступил платёж: 400 рублей». Егор хмыкнул. Это было уже не смешно. Это было мелко и унизительно. Он демонстративно достал телефон, с трудом нашёл нужное приложение и с явным неудовольствием перевёл недостающие 400 рублей со своей карты — карты, на которую капали его скромные гонорары от «работы для души».

С этого момента тихий саботаж приобрёл материальные очертания. Утром он зашёл в душ и обнаружил, что его дорогой гель для душа, который он так любил за запах сандала, закончился. Он выжал из флакона последнюю жалкую каплю и поставил его на самый видный край бортика ванны — немой укор, который должен был сработать безотказно. Вечером пустой флакон всё так же стоял на своём месте. Рядом с ним красовался новый, но женский, с ароматом ванили, принадлежавший Виктории.

Его тактика изменилась. Он начал давить на жалость.

— Представляешь, последний нормальный носок порвался, — жаловался он, ковыряясь в ящике комода. — Хоть босиком иди.

Виктория, проходившая мимо, лишь мельком взглянула на него:

— В торговом центре на втором этаже есть хороший отдел. Там сейчас скидки.

Вечером того же дня он открыл холодильник. Его полка, которую она молчаливо определила под его продукты, была девственно пуста. Лишь одинокий, заветренный кусок сыра лежал в углу. Зато её полки ломились от контейнеров с едой, от свежих овощей, йогуртов и бутылки белого вина. В воздухе витал густой, сводящий с ума аромат чеснока и запечённого мяса. Виктория сидела за столом и спокойно ужинала, отрезая кусок от сочной куриной грудки с румяной корочкой.

— А мне? — вырвалось у него прежде, чем он успел подумать. Она подняла на него глаза, медленно прожевала и ответила с убийственным спокойствием: — Я готовила на одного.

Это был удар под дых. Его не просто лишили денег. Его лишили базовой заботы, привычной, как воздух. Его вычеркнули из быта. Униженный и злой, он натянул куртку и пошёл в ближайший супермаркет. Он бродил между рядами, растерянно глядя на ценники. Он понятия не имел, сколько стоят макароны или сосиски. В мясном отделе он с тоской посмотрел на кусок мраморной говядины, мысленно прикинул, сколько таких кусков ему нужно, чтобы наесться, и с тяжёлым вздохом взял уценённую упаковку сосисок, пачку макарон дешовых и пачку своих любимых пельменей. На кассе он протянул свою карту, и когда терминал списал с неё 1 230 рублей, в его желудке завязался тугой, холодный узел. Это были деньги, которые он мог бы потратить на два коктейля в баре. А теперь они превратились в пакет с едой, которую ему ещё предстояло самому себе приготовить. Вернувшись домой, он молча сварил себе макароны, бросил их на тарелку, сверху кинул бледные, разварившиеся сосиски. Он ел, сидя на той же кухне, где ещё час назад пахло праздником. А теперь здесь пахло его личным, персональным поражением. И он понял — она не шутила. И она не отступит. Значит, пора было доставать тяжёлую артиллерию.

План с пассивной агрессией и молчаливым бойкотом провалился с оглушительным треском. Егор понял это окончательно, когда, доев свои безвкусные сосиски, увидел на кухонном столе новый чайник. Электрический, красивый, из нержавеющей стали. Старый уже давно барахлил, и он сам пару раз говорил, что надо бы поменять. И вот Виктория его поменяла. Купила сама, на свои деньги. И теперь этот блестящий, чужой предмет был самым красноречивым символом её новой, отдельной жизни, в которой для него не было места даже в таких мелочах. Глухая обида внутри него начала переплавляться в холодную, расчётливую ярость. Если она не понимает намёков и не поддаётся на манипуляции, значит, придётся зайти с козырей. И у него был один козырь, который ещё ни разу не давал осечки.

Звонок в дверь прозвучал в субботу днём. Виктория открыла, совершенно не ожидая увидеть на пороге свою свекровь. Анна Борисовна, женщина с мягким голосом и глазами геолога, способными с одного взгляда определить состав любой породы, стояла на коврике с широкой, лучезарной улыбкой. В руках она держала большую плетёную корзину, прикрытую вышитым полотенцем, из-под которого шёл божественный аромат печёных яблок.

— Вика, здравствуй, дорогая! А я мимо вашего района проезжала, решила заглянуть. Егорушка дома?

— Здравствуйте, Анна Борисовна. Проходите. Дома, — Виктория отступила, впуская её в квартиру. Она знала, что свекровь никогда не проезжала «мимо». Каждый её визит был спланированной военной операцией, цель которой Виктории только предстояло выяснить.

Егор выскользнул из комнаты, изображая на лице искреннее удивление, которое, впрочем, было сыграно довольно скверно. Он бросился к матери, обнял её, с детским восторгом заглянул в корзину.

— Мам, ты как всегда вовремя! Как же я по твоей еде соскучился!

Пока они проходили на кухню, Анна Борисовна успела своим цепким взглядом оценить и новый чайник, и сиротливо стоявшую на полке Егора пачку макарон, и общее ледяное напряжение, которое, казалось, можно было потрогать руками. Они сели за стол. Виктория молча разлила чай. Первые несколько минут прошли в ритуальных расспросах о здоровье, погоде и делах на работе. Егор в этом спектакле играл роль мученика: он почти не говорил, тяжело вздыхал и с тоской смотрел в окно, всем своим видом показывая, как тяжело ему живётся.

Анна Борисовна, сделав глоток чая, начала артподготовку.

— Что-то ты совсем сдал, сынок. Бледный какой-то, уставший. Мужчине же отдых нужен, смена обстановки. Особенно такому творческому, как ты. Нельзя же всё время в четырёх стенах сидеть, вдохновение пропадёт. Она перевела взгляд на Викторию. Улыбка её оставалась мягкой, но глаза превратились в два стальных буравчика. — Скоро ведь у него день рождения. Такой важный день. Мужчина в этом возрасте себя по-новому ощущает, ему важно чувствовать, что его ценят, что он глава, опора. Хорошая, мудрая жена это всегда понимает. Она всем пожертвует, но сделает так, чтобы её мужчина почувствовал себя королём. Хотя бы раз в году.

Виктория медленно поставила чашку на стол. Она не стала спорить. Не стала оправдываться. Она молча встала, подошла к комоду в углу кухни и вернулась со старым калькулятором и стопкой счетов, которые так и лежали там с их последнего разговора. Она положила всё это на стол рядом с благоухающим контейнером с жирными пирожками, который так заботливо привезла переживающая мать своему великовозрастному чаду.

— Давайте посмотрим на это с другой стороны, Анна Борисовна. Не с точки зрения мудрости, а с точки зрения математики. Она взяла верхний лист — квитанцию по ипотеке. — Вот моя зарплата. А вот ежемесячный платёж, он составляет ровно половину. Вот коммуналка, вот кредит за машину, на которой мы оба ездим. А вот расходы на продукты на месяц. Её палец скользил по цифрам. Затем она взяла выписку с карты Егора. — А вот доходы Егора. От его «работы для души». А вот его расходы за последний месяц. Бар — пять тысяч. Рыбалка — десять. Ресторан с друзьями — семь. И ещё по мелочи, набегает прилично. Как видите, Анна Борисовна, я не просто жертвовала всем. Я, по сути выжала себя без остатка.

Анна Борисовна смотрела на разложенные перед ней бумаги. Логика цифр была беспощадной, и спорить с ней было невозможно. Не найдя, что ответить по существу, она перешла на личности, и её голос утратил свою вкрадчивую мягкость.

— Так вот оно что… Ты, значит, всё считаешь. Каждый рубль, каждую копейку. Ты ему не жена, ты ему бухгалтер! Думаешь, счастье в этих бумажках? Любовь чеками не измеряется, деточка! У тебя сердца нет, один калькулятор в груди. Ты его просто душишь своей правильностью, своей этой… мелочностью!

Егор тут же подхватил знамя.

— Вот видишь, мама! Я же тебе говорил! С ней невозможно разговаривать! Для неё цифры важнее человека!

Виктория обвела их обоих долгим, тяжёлым взглядом.

— Вы ошибаетесь. Для меня важен не калькулятор, а реальность, которую он показывает. А реальность такова, что вы, Анна Борисовна, вырастили тридцатилетнего мальчика, который хочет жить жизнью рок-звезды, получая зарплату мальчика, раздающего листовки у метро. И вы оба искренне удивляетесь, почему в дома не хватает денег на очередной праздник. Проблема не в моём сердце, а в том, что ваши аппетиты давно перестали совпадать с нашими возможностями. Точнее, с моими.

Анна Борисовна встала так резко, что стул за ней качнулся. Её лицо окаменело. Миссия была провалена, союзник разгромлен на её глазах.

— Ты ещё пожалеешь об этом, Виктория. Своим эгоизмом ты разрушаешь семью.

Она развернулась и, даже не взглянув на сына, пошла к выходу, оставив на столе свои жирные пирожки, нелепый памятник её сокрушительному поражению. Егор смотрел ей вслед, а потом перевёл взгляд на Викторию. В его глазах больше не было обиды или растерянности. Там плескалась тёмная, холодная решимость. План «Б» провалился. Значит, оставался только последний вариант. Тот, после которого обратной дороги уже не будет.

Визит свекрови оставил после себя густую, вязкую тишину. Корзина с остывающими пирогами на столе выглядела как нелепый надгробный памятник провалившимся переговорам. Егор, не сказав ни слова, схватил куртку и ушёл, хлопнув входной дверью с такой силой, что в серванте жалобно звякнула посуда. Виктория не вздрогнула. Она методично убрала со стола чашки, выкинула нетронутые пироги в мусорное ведро вместе с корзиной и вымыла посуду. Она двигалась как автомат, выполняя привычные действия, которые больше не несли в себе никакого смысла. Внутри неё было пусто и тихо, словно после мощного взрыва, который выжег всё до самого основания, оставив лишь гладкую, холодную поверхность.

Егор вернулся спустя несколько часов, ближе к полуночи. Виктория сидела на кухне и ужинала рисом с овощами, которые приготовила днём. Он вошёл необычно тихо, без своего обычного шума и суеты. В нём не было ни капли алкоголя, его взгляд был трезв и до ужаса ясен. Он молча сел на стул напротив неё. Она не подняла головы, продолжая методично подносить вилку ко рту. Эта его новая, змеиная тишина была гораздо страшнее любых криков.

Он выложил на стол три предмета. Сначала — толстую пачку денег. Затем — один-единственный ключ от машины с брелоком. И, наконец, свой телефон, на экране которого светилась страница какого-то сайта.

— Вот, — его голос был ровным и лишённым всяких эмоций. — Тут сто двадцать тысяч. Даже чуть больше. Можешь пересчитать, если хочешь.

Виктория медленно дожевала рис и только тогда подняла на него глаза. Она посмотрела на деньги, на ключ, а затем на него. Он смотрел на неё в ответ с ледяной, мстительной улыбкой победителя.

— Я продал машину, — сообщил он, наслаждаясь каждым словом. — Ту самую, на которой ты так любила ездить на свою работу. Ту, за которую мы ещё, кажется, не до конца выплатили кредит. Помнишь, ты говорила про ремонт? Больше не нужно. Новый владелец сам разберётся. Нашёлся отличный парень, оформили всё за час. Денег как раз хватит на коттедж, выпивку, закуску и даже, представляешь, на новые зимние ботинки. Так что праздник состоится. Я же говорил, что отмечу, как следует.

Это был его триумф. Он не просто нашёл деньги. Он уничтожил то, что было для неё важно и удобно. Он нанёс удар по её комфорту, по их общему прошлому и будущему, чтобы доказать свою правоту и устроить себе трёхдневный пьяный угар с друзьями. Он ждал её реакции: криков, обвинений, слёз. Он хотел увидеть её сломленной, раздавленной его поступком.

Но Виктория не закричала. Она спокойно положила вилку на тарелку. Её лицо было абсолютно непроницаемым. Она смотрела на него так, как смотрят на незнакомого человека, который вдруг заговорил с тобой на улице. Затем она взяла свою тарелку, встала, подошла к раковине и спокойно ополоснула её. Вытерла руки полотенцем. И только потом повернулась к нему.

— Хорошо, — произнесла она. Её голос был таким же спокойным и ровным, как и его. — Тогда твою половину долга по кредиту за эту машину я вычту из твоей доли при разделе квартиры.

Он замер, его победная улыбка сползла с лица. Он смотрел на неё, не понимая. Она не кричала, не билась в истерике, она не играла в его игру. Она просто перешагнула через его мелкую месть и уже решала следующую, гораздо более глобальную задачу, в которой он был лишь досадной финансовой помехой. В этот момент он понял, что проиграл. Проиграл не машину и не деньги. Он проиграл всё. И его шикарный день рождения, который он только что себе обеспечил, внезапно превратился в поминки по его собственной жизни.

Он сам начал кричать, что никакого раздела не будет, что она мелочная бабень, что он не позволит ей с ним развестись, но Вике было абсолютно наплевать на эту великовозрастную истерику, потому что она уже подала документы на развод и на раздел имущества за день до этого, потому что ей уже эта «семейная жизнь» просто не была нужна…