— Мама сегодня опять спрашивала, — начал Виктор, лениво ковыряя вилкой варёную картошку. Он не смотрел на Марину, его взгляд был устремлён в тарелку с остывающим ужином, словно самые важные ответы были написаны на жирных разводах от подливы. — Ну, про внуков. Говорит, сколько можно тянуть, нам же не по восемнадцать лет. Под тридцать уже.
Марина замерла. Она держала вилку на весу, прямо над своей идеально круглой котлетой. На кухне их очередной съёмной квартиры натужно гудел старый холодильник, и этот монотонный, дребезжащий звук был единственным, что нарушало повисшую над столом тишину. Она медленно опустила взгляд на свою тарелку. Потом на его. Потом обвела глазами убогую кухоньку с выцветшими обоями в мелкий цветочек и линолеумом, протёртым до дыр у самого порога.
Свершилось. Она знала, что этот разговор неминуем, она чувствовала его приближение уже несколько недель, как чувствуют приближение грозы по духоте и сгущающимся тучам. И вот он грянул.
Она с силой, вложив в это движение всё своё накопившееся раздражение, воткнула вилку в плоть котлеты. Зубцы прошли насквозь и с резким, неприятным стуком ударились о керамику тарелки. Виктор вздрогнул и наконец поднял на неё глаза. В его взгляде читалась смесь упрямства и вины. Он был лишь гонцом, принёсшим дурную весть, но он полностью разделял позицию отправителя.
— Витя, — произнесла она ровно, без тени эмоций, но в этом спокойствии было больше металла, чем в любой истерике. — Мы с тобой за пять лет сменили три квартиры. Три. Из последней, если ты забыл, нас попросили съехать, потому что хозяевам не нравился шум от твоего дня рождения. Не от плача ребёнка, заметь. От компании твоих друзей. Куда ты предлагаешь принести младенца? Сюда? В эту халупу с тараканами и соседом-алкоголиком за стеной, откуда нас могут выгнать в любой момент, потому что хозяйке срочно понадобится продать «бабушкино гнездо»?
Она говорила негромко, но каждое слово падало на стол, как тяжёлый камень. Это были не эмоции. Это были факты. Холодные, неоспоримые, как счета за аренду, которые она исправно оплачивала каждый месяц.
— Ну как-то же люди живут, — не нашёлся с ответом он. Это был его коронный аргумент, слабый и универсальный, которым он прикрывался всегда, когда не хотел решать реальную проблему. — Не у всех же сразу свои хоромы. Начинают как-то, крутятся…
— Вот пусть «как-то» живут другие! — она всё-таки повысила голос, и в нём зазвенела сталь. — Пусть крутятся другие! А я так не хочу! Я не хочу стирать пелёнки в общем тазу, потому что в ванной не помещается машинка. Я не хочу с коляской тащиться на пятый этаж без лифта. Я не хочу вздрагивать от каждого звонка в дверь, думая, что это хозяйка пришла сообщить, что у нас есть месяц на сборы!
Она резко отодвинула тарелку. Аппетит пропал окончательно. Она посмотрела ему прямо в глаза, и её взгляд был твёрдым, как гранит. Она произнесла это медленно, чеканя каждое слово, чтобы он понял, чтобы дошло не только до него, но и до его мамы, которая незримо присутствовала сейчас за их столом.
— Пока у нас не будет своего жилья, я детей заводить не собираюсь! Я не хочу мотаться по съёмным квартирам с ребёнком!
— Вот как?
— Именно! Передай это своей маме. Дословно. Если ей так не терпится понянчить внуков, пусть купит нам квартиру. А до тех пор эта тема закрыта. Окончательно.
Марина встала из-за стола. Её стул с противным скрипом проехался по линолеуму. Она не стала убирать посуду. Она просто развернулась и вышла из кухни, оставив его одного. Наедине с его остывшей котлетой, гудящим холодильником и ультиматумом, который теперь нужно было как-то донести до главной заказчицы этого провального ужина.
Виктор сидел за столом один. Тишина, нарушаемая лишь назойливым гулом холодильника, давила на него сильнее, чем любой крик. Он смотрел на свою тарелку. Котлета, которую он так ждал, превратилась в безжизненный кусок остывшего мяса, а картофельное пюре застыло, покрывшись желтоватой плёнкой. Он ткнул в него вилкой. Холодное. Всё было холодным. Как и взгляд Марины перед тем, как она вышла.
Он чувствовал себя так, словно его публично выпороли. Она не просто отказала. Она выставила его ничтожеством. Слабаком, который не может обеспечить свою семью элементарным — собственным углом. А потом, как вишенку на торте унижения, отправила его с этим к маме. Как мальчика, который прибежал жаловаться, что его обидели в песочнице. Она знала, куда бить. Она прекрасно знала, что для него разговор с матерью на эту тему — худшее, что можно придумать.
В груди закипала смесь обиды и злости. Злости на Марину за её жёсткость, на себя — за свою неспособность что-то изменить, и на весь мир — за эту несправедливость. Люди ведь как-то живут. А он чем хуже? Он работает, не пьёт, старается. Но ипотека — это кабала на двадцать лет, первоначального взноса нет и не предвидится. Что он мог сделать?
Он медленно достал из кармана телефон. Пальцы сами нашли в списке контактов номер «Мама». Это был поступок отчаяния. Он понимал, что делает только хуже, что впускает в их хрупкий мир третью силу, неуправляемую и разрушительную. Но другого выхода он не видел. Он не мог справиться с Мариной один. Ему нужен был союзник. Или, по крайней мере, тот, кто разделит с ним праведный гнев.
— Мам, привет, — пробормотал он в трубку, когда на том конце ответили.
— Витенька, что-то случилось? Голос у тебя какой-то… — голос Светланы Игоревны был, как всегда, бодрым и полным деятельной энергии.
— Да нет, всё нормально. Просто… мы тут поговорили с Мариной, — он сделал паузу, подбирая слова. Врать не хотелось, но и выставлять себя полной мямлей тоже. — Насчёт внуков. Как ты и просила.
На том конце провода повисло молчание. Внимательное, выжидающее. Светлана Игоревна умела молчать так, что это заставляло собеседника выкладывать всё без остатка.
— Ну и что она? — наконец спросила она.
— Она… — Виктор замялся, а потом выпалил, придавая голосу как можно больше трагизма. — Она мне ультиматум поставила. Представляешь? Набросилась, наговорила всего. Что она не собирается рожать в нищете, мотаться по съёмным углам. Что ей это всё надоело.
Он говорил, и с каждым словом его собственная обида разрасталась, заслоняя первоначальную причину конфликта. В его пересказе Марина выглядела жестокой и расчётливой мегерой, а он — несчастной жертвой её эгоизма.
— И в конце заявила… — он понизил голос до заговорщицкого шёпота. — Сказала, чтобы я тебе передал. Если, говорит, тебе так нужны внуки, то покупай нам квартиру. А до тех пор, мол, тема закрыта.
Он замолчал, ожидая взрыва. Но его не последовало. Светлана Игоревна снова помолчала, и это молчание было страшнее любого крика.
— Ясно, — произнесла она наконец. Голос был спокойным, но в этом спокойствии Виктору послышался лязг стали. — Значит, вот как. Квартиру ей. А ты что ей ответил, сынок?
— А что я мог ответить? — жалобно протянул Виктор. — Она просто встала и ушла. Оставила меня одного…
— Хорошо, — голос матери стал твёрдым и деловым. Она не сочувствовала. Она принимала решение. — Я поняла. Ничего ей не говори. Веди себя как обычно. Я завтра приеду. После работы. Нам нужно всем вместе серьёзно поговорить.
Виктор положил трубку, и по его спине пробежал холодок. Фраза «серьёзно поговорить» в исполнении его матери означала только одно: будет война. Он не решил проблему. Он просто нажал на красную кнопку и теперь мог только сидеть и ждать, когда прилетит ответный удар. И он почему-то был уверен, что главная цель этого удара — вовсе не он.
На следующий день, ровно в семь вечера, в дверь позвонили. Не позвонили — надавили на кнопку звонка долго и требовательно, так, что его дребезжащая трель, казалось, ввинтилась прямо в мозг. Виктор, сидевший на диване и безучастно смотревший в тёмный экран телевизора, подпрыгнул. Он бросил на Марину, которая читала книгу в кресле, испуганный, почти умоляющий взгляд. Она не ответила. Она медленно, с подчёркнутым спокойствием, положила закладку между страниц, закрыла книгу и встала. Она знала, кто это. Она была готова.
На пороге стояла Светлана Игоревна. Воплощение праведного гнева, облачённое в строгое кашемировое пальто и идеально уложенную причёску. В руках она держала большой свёрток, от которого исходил тёплый, домашний запах печёного теста. Она не стала дожидаться приглашения. Сделав шаг вперёд, она вынудила Марину отступить вглубь тесной прихожей.
— Здравствуй, Марина, — её голос был обманчиво спокоен. Она окинула прихожую быстрым, цепким взглядом, который, казалось, замечал всё: и потёртости на старом комоде, и одинокую мужскую куртку, висящую на крючке. — Витенька дома?
— Дома, Светлана Игоревна, проходите, — ровным тоном ответила Марина, закрывая за ней дверь.
Светлана Игоревна прошествовала на кухню так, будто это была её собственная квартира. Она без церемоний положила свёрток на стол. — Вот, гостинец вам принесла. А то питаетесь, небось, одними магазинными котлетами.
Это была первая атака. Непрямая, замаскированная под заботу, но оттого не менее ядовитая. Марина сделала вид, что не заметила укола.
— Спасибо. Чай будете?
— Буду, — кивнула свекровь, усаживаясь на стул и проводя пальцем по клеёнке на столе. Она не смотрела на Марину, её взгляд изучал обстановку: обшарпанные фасады кухонного гарнитура, старую газовую плиту, единственную чахлую герань на подоконнике. — Витя мне вчера звонил. Расстроенный такой. Говорит, у вас тут… недопонимание вышло.
В кухню бочком протиснулся Виктор. Он выглядел как школьник, которого привели к директору на разбор полётов.
— Мам, привет.
— Привет, сынок. Садись, — она указала на стул рядом с собой. — Поговорить надо.
Марина поставила на стол три чашки и чайник. Она двигалась плавно, без суеты, словно опытный сапёр на минном поле. Она знала, что любое резкое движение может привести к взрыву.
— Никакого недопонимания, Светлана Игоревна. Был прямой и ясный разговор, — спокойно сказала она, наливая кипяток. — Я высказала свою позицию. Виктор, видимо, донёс её до вас.
Светлана Игоревна медленно повернула к ней голову. Её глаза, до этого изучавшие обстановку, теперь впились в лицо невестки.
— Позицию? Мариночка, это не позиция, это каприз. Мы с его отцом, царствие ему небесное, в коммуналке начинали. В одной комнате на две семьи. И ничего, родили Витю, вырастили. И счастливы были. Потому что семья — это не квадратные метры. Семья — это когда люди вместе, когда любят друг друга, когда род продолжают.
— Времена были другие, — парировала Марина, ставя чашку перед свекровью. Она не прикоснулась ни к чаю, ни к пирожкам. — И люди были другие. Тогда у вас была стабильность. Уверенность, что вас завтра не выкинут на улицу, потому что племяннице хозяина нужно где-то жить. У нас этой уверенности нет.
— Марин, ну что ты такое говоришь, — вмешался Виктор, но его голос прозвучал так жалко, что обе женщины проигнорировали его.
— Уверенности ей нет, — усмехнулась Светлана Игоревна, но это была не весёлая усмешка. — А желание жить для себя, значит, есть? По клубам ходить, наряды покупать, в отпуск ездить? На это уверенности хватает? А как долг женский исполнить, так сразу проблемы, квартиры нет. Ребёнок — это не проблема, это счастье.
Накал нарастал. Воздух на маленькой кухне становился плотным, тяжёлым. Марина чувствовала, как под рёбрами начинает медленно разгораться холодный огонь.
— Ребёнок — это ответственность, — отчеканила она. — Огромная. И я не готова брать на себя эту ответственность, зная, что не могу дать ему базовой безопасности. Я не хочу, чтобы мой сын или моя дочь росли в постоянном стрессе из-за переездов. Я считаю, что ребёнок заслуживает большего, чем вечный страх, что завтра его вещи окажутся на улице.
Светлана Игоревна отставила чашку. Она смотрела на Марину долго, изучающе, словно пыталась прожечь в ней дыру. Её маска вежливой заботы окончательно треснула.
— Ты хорошо подумай, девочка, — произнесла она тихо, но с отчётливой угрозой в голосе. — Витя — мужчина. Ему наследники нужны. А природа не терпит пустоты. Особенно такое святое место.
Угроза, высказанная тихим, почти будничным тоном, повисла на кухне, как дым от сгоревшего пороха. «Природа не терпит пустоты». Это было уже не предложение, не спор. Это был прямой удар, нацеленный на то, чтобы сломать, заставить почувствовать себя временной, заменимой. Светлана Игоревна откинулась на спинку стула, её поза выражала полную уверенность в своей правоте и силе. Она бросила на стол последний козырь и теперь ждала капитуляции.
Марина молчала. Она не смотрела на свекровь. Её взгляд, холодный и до ужаса спокойный, медленно переместился на мужа. Виктор сидел, вжав голову в плечи, его глаза бегали от матери к жене, словно он был зрителем на теннисном матче, от которого зависела его жизнь. Он был бледным, и на его лбу выступили крошечные капельки пота.
— Витя, — произнесла Марина. Её голос был ровным, без единой дрогнувшей ноты. В наступившей тишине он прозвучал оглушительно громко. — Твоя мама только что сказала, что если я не рожу тебе ребёнка, ты найдёшь ту, которая родит. Ты это слышал? Я хочу услышать, что ты думаешь по этому поводу. Прямо сейчас.
Это был не вопрос. Это был вызов на дуэль. Она поставила его точно между двух огней, не оставив ни малейшего пространства для манёвра. Светлана Игоревна победно усмехнулась, ожидая, что сын сейчас, как и положено, поддержит мать и поставит на место зарвавшуюся жену.
Виктор открыл рот. Закрыл. Он посмотрел на мать, и в его взгляде была мольба. Потом на Марину — в её глазах он не увидел ничего, кроме презрительного ожидания. Он был в ловушке, и инстинкт самосохранения, выработанный годами, подсказал ему самый простой, самый привычный путь.
— Марин, ну… — промямлил он, не глядя ей в глаза. — Мама же дело говорит. Она волнуется за нас, за… продолжение рода. Не надо так резко всё воспринимать.
И в этот самый момент для Марины всё закончилось. Не квартира, не дети, не их совместная жизнь. Закончился Виктор. Он перестал для неё существовать как мужчина, как муж, как союзник. Он сделал свой выбор. И она сделала свой.
На её лице не дрогнул ни один мускул. Она медленно, с какой-то отстранённой грацией, повернулась к Светлане Игоревне. И впервые за весь вечер улыбнулась. Улыбка была лёгкой, почти вежливой, но от неё веяло могильным холодом.
— Вы правы, Светлана Игоревна.
Свекровь и сын замерли, ошарашенные такой внезапной сменой тона.
— Вы абсолютно правы, — продолжила Марина, её голос обрёл странную, почти весёлую твёрдость. — Я всё поняла. Дело ведь не в квартире. И не в детях. Дело в том, что вашему сыну не нужна жена. Ему нужна мама. Вторая мама, которая будет решать его проблемы, оберегать от трудностей и указывать, как жить. Но у него уже есть одна мама. Вы. И вы прекрасно справляетесь с этой ролью. Две ему ни к чему.
Она встала. Её движения были выверенными и окончательными. Она посмотрела на Виктора, но уже не как на мужа, а как на чужой, неинтересный предмет интерьера.
— Так что забирайте его. Он ваш. Всегда был вашим, я просто какое-то время брала его в аренду. Можете воспитывать его дальше. Можете найти ему другую женщину, которая родит вам внуков в следующей съёмной халупе. А я ухожу.
Она не повысила голос. Она просто констатировала факт. Потом её взгляд упал на стол, на свёрток с пирожками, который так и остался нетронутым.
— И пирожки свои заберите. Ему понадобится домашняя еда.
Марина развернулась и вышла из кухни. Не хлопнув дверью, не бросив прощальных фраз. Она просто исчезла, оставив их двоих сидеть в оглушительной тишине, посреди убогой съёмной кухни. Светлана Игоревна смотрела на пустое место, где только что сидела её невестка, и её победное выражение медленно сползало с лица, уступая место растерянности. Она выиграла битву, но только что поняла, что проиграла войну. Виктор поднял глаза на мать. Он смотрел на неё так, будто видел впервые. На женщину, которая только что вернула себе своего сына и разрушила его жизнь…
Ты что, правда думала, что я буду платить за квартиру, если она оформлена на тебя? – удивил меня муж, после очередного обеда у матери