Михаил сидел за столом, обхватив голову руками и локтями упираясь в клеенку с выцветшими розами.
– Миша! – Рината стояла в дверном проеме, опираясь о косяк.
Лицо ее, обычно полное энергии, было серым и осунувшимся. Правая рука непроизвольно прижималась к боку.
– Миша, слышишь?! Продавай дачу! Мне же операция нужна! Срочно!
Михаил медленно поднял голову. Его уставшие глаза встретились с ее горящим взглядом. В голосе женщины не было просьбы – это был ультиматум.
– Рината… – начал он тихо, но голос предательски сорвался. – Опять об этом? Мы же говорили…
– Говорили! Говорили! – она шагнула ближе, и Михаил увидел, как дрожат ее тонкие пальцы. – А что изменилось, а? Боль не уходит! Таблетки эти… они как мертвому припарка! Врач сказал – только операция! Денег у нас, Миша, нет! Где их взять? Зарплаты твоей на лекарства и еду еле хватает!
Михаил отвернулся к окну. Дачу в шесть соток он не хотел продавать. Ее в семидесятых годах построил его отец, плотник с золотыми руками.
– Это же… это же не просто дача, Рината, – выдохнул он, глядя куда-то вдаль. – Это папино… все, что от него осталось. Я там… я там его чувствую. Каждый гвоздь он забивал… Продажа дачи ради операции? Нет…
– А я?! – голос Ринаты взорвался слезами и гневом.
Она обессиленно опустилась на стул напротив, схватившись за бок. Лицо исказила гримаса боли.
– А я тебе не нужна?! Твой отец – он там, в земле, Миша! А я – вот она! Живая! И мне больно! Мне страшно! Ты думаешь, я хочу просить?! Хочу тебя заставлять?! У меня просто выбора нет!
Она замолчала на мгновение, тяжело дыша. Смахнув ладонью предательскую слезу, Рината добавила:
– Или дача… или я. Понимаешь? Или дача, или я.
Слова жены ударили Михаила прямо в сердце. Он вскочил, стул с грохотом отъехал назад.
– Не говори так! – крикнул мужчина, впервые за вечер повысив голос. – Как ты можешь?! Это же не выбор! Это же… кошмар! — он зашагал по тесной кухне из угла в угол, то и дело сжимая и разжимая кулаки.
Перед глазами мелькали образы: улыбающийся отец за верстаком; Рината, смеющаяся на дачной террасе десять лет назад; и сейчас – ее измученное, испуганное лицо.
– Я знаю, что это папино наследство, – голос женщины внезапно стал тише, но жестче. – Я уважаю его память, но, Миша, он бы первый тебя за волосы оттаскал и сказал бы: «Сынок, ты что, дурак? Человека спасать надо! Земля – она никуда не денется!»
Михаил остановился, упершись лбом в прохладную плитку стены. Она права? Отец… да, отец был практичным. Суровым, но справедливым. Он бы не стал церемониться.
– Земля никуда не денется…– пробормотал Михаил. – А если денется? Продадим – и все. Чужие люди… Они сломают папин сарай, спилят дуб… построят какую-нибудь… хоромину…
– А если я денусь? – не сдержавшись, выкрикнула Рината. – Ты об этом подумал?! Что будет с твоей памятью, если меня не станет?! Будешь сидеть на этой проклятой даче и плакать по нам обоим?!
На кухне повисла тишина. Михаил почувствовал, как земля уходит из-под ног. Дача была его корнями, его прошлым, а Рината – его настоящим.
Пожертвовать одним, чтобы сохранить другое? Это было как отпилить себе ногу.
– Сколько? – спросил он глухо, не отрываясь от стены. – Сколько нужно… на операцию? Полностью.
– Да! – в голосе Ринаты прорвалась надежда, смешанная с отчаянием. – Врач назвал сумму. Большую, Миша. Очень большую. Продажа дачи… это единственный шанс. Единственный реальный шанс.
Она встала, подошла к нему, осторожно положила руку на его сведенную судорогой спину.
– Я не прошу для себя роскоши. Я прошу жизни… Если бы я могла еще что-то продать, то продала бы… У меня нет ничего!
– Как нет? У тебя столько одежды… ненужных шмоток… косметики, продавай их, – мгновенно оживился мужчина.
– Ты думаешь, я таким образом наберу нужную сумму? Миша, это шестьсот тысяч рублей! – не выдержала Рината. – Я не понимаю, тебе совсем на меня плевать?
– Глупости говоришь какие-то, ей Богу, – пробасил Михаил и отвел в сторону глаза.
– Хочешь сказать, что нет? А я вижу обратное, – чуть не плача проговорила с обидой женщина.
Муж насупился и сделал вид, что о чем-то усиленно думает. Немного помедлив, он произнес:
– Может, займем у кого-нибудь?
– У кого? У банка? Давай под залог твоей машины? – неожиданно предложила женщина.
– Чего? – Михаил побледнел и растерянно захлопал глазами. – Машины? Ты и ее решила отнять?
– Отнять? То есть, тебе машина дороже меня? Мы в браке десять лет, Миша! Слава Богу, что детей нет, иначе бы они от стыда сгорели, узнав, какой ты на самом деле… – эти слова Рината произнесла с такой болью в голосе, что муж невольно покраснел.
– Знаешь, я боюсь, что толку не будет, – понуро произнес Михаил.
– С чего не будет толку? С меня? – женщина обмерла от удивления. — Вот как ты заговорил?
– Я не это имел ввиду… я про то, что деньги спустим, а вдруг не поможет? – почти шепотом задал вопрос муж.
Рината несколько минут сверлила Михаила глазами, а потом, не сдержавшись, зарыдала.
Слова мужа – «а вдруг не поможет?» – повисли в воздухе как ядовитый газ. Они убивали последнюю надежду, превращая ее в сомнительную инвестицию.
– Значит… вот как, – выдохнула она сквозь слезы. – Значит, я для тебя – рискованное вложение? А дача и машина – это гарантированные активы? Она резко встала, отшатнувшись от него, как от прокаженного. — Хорошо, Михаил. Очень хорошо.
Она вытерла лицо краем халата, ее взгляд стал острым и безжалостным. Вся слабость, вся мольба испарились, сожженные презрением.
– Не трогай свою драгоценную дачу и свое железное корыто тоже береги. Я сама разберусь, как смогу, а ты… ты оставайся со своим «наследством»…
Она развернулась и вышла из кухни, громко хлопнув дверью в спальню. Михаил остался стоять у стены, почувствовав, как стыд и растерянность смешиваются с тупым облегчением: дача спасена.
Машина – тоже. Он убедил себя: операция, действительно, могла быть напрасной тратой, а он просто-напросто «бережливый».
Прошло три недели
Атмосфера в квартире была ледяной. Михаил спал на диване. Рината с ним не разговаривала.
Она исчезала рано утром и возвращалась поздно ночью, истощенная, с еще более впалыми щеками, но с каким-то невероятным упорством в глазах.
Михаил видел, как она продавала все. Не просто «шмотки» и косметику. Она выставила на онлайн-барахолках украшения (даже обручальное кольцо, что стало для Михаила ударом), старую технику, коллекцию книг, которую собирала годами. Пустые полки в шкафу кричали о ее отчаянной решимости.
Она работала до изнеможения, брала двойные смены на своей основной работе медсестрой в поликлинике.
Вечерами и в выходные подрабатывала сиделкой – ухаживала за тяжелобольными стариками, меняла памперсы и терпела их капризы за гроши. Михаил видел, как она засыпала, стоя у плиты, как тряслись ее руки от усталости.
Он слышал, как она тихо, срывающимся голосом просила денег в долг у дальних родственников и старых подруг, клятвенно обещая вернуть, хотя сроки операции уже поджимали.
Мужчина слышал, как она сдерживала стоны по ночам, как глотала обезболивающие горстями, чтобы просто встать и идти работать.
Ее лицо стало землистым, глаза ввалились, но упрямство не исчезало. Михаил женщине предлагал какие-то жалкие суммы, намекал на кредит поменьше – но это было уже не нужно.
Рината брала деньги у мужа молча, без благодарности, записывая каждую копейку в толстую тетрадь.
Взгляд ее говорил: «Это не помощь. Это долг. Я все верну». С горем пополам женщине удалось набрать нужную сумму. Пришлось даже взять заем.
В день операции Рината уехала в больницу на такси, которое заказала сама. Михаил остался дома.
Он суматошно заметался по квартире, неожиданно почувствовав себя последним подлецом.
Мужчина представил Ринату на операционном столе, борющуюся за жизнь, которую он счел менее ценной, чем старые бревна и кусок железа.
Мысль о том, что она может не вернуться, и что ее последними чувствами к нему были презрение и обида, сводила с ума.
Рината вернулась домой через неделю после операции, бледная, исхудавшая, передвигающаяся с трудом.
Операция прошла успешно, но реабилитация предстояла долгая и дорогая. Она молчала.
Михаил пытался ухаживать за ней, варил бульон, но Рината непроизвольно отстранялась от него и отказывалась от помощи. Единственная фраза, которую она сказала, глядя мимо него, была:
– Деньги на операцию и первые лекарства я собрала. Шестьсот тридцать тысяч. Без твоей дачи и без твоей машины, — голос был ровным, без эмоций, и от этого было еще страшнее. – Это мой долг. Я его отдам. Все до копейки. А ты… ты теперь свободен от меня и моих проблем.
Прошло полгода
Рината, окрепнув, снова стала работать на износ, чтобы отдать долги всем, кто помог ей в трудной ситуации.
Михаил был первым, кому она вернула шестьдесят тысяч рублей — все ее вложения в операцию.
Отдав деньги, Рината съехала в крошечную комнатушку, которую снимала с еще одной медсестрой, и подала на развод.
Михаил пару месяцев мучился от стыда за свой подлый поступок и обесценивание жизни и здоровья жены, но потом это чувство притупилось, и он стал забывать о том, как поступил с Ринатой.
— Ты всегда прощала, простишь и сейчас — заявил муж