— Мне плевать, что у твоей сестрицы опять финансовые проблемы! Я больше помогать ей и разгребать их не буду! Сама пусть крутится

— Кать, срочно! Деньги нужны. Пятьдесят тысяч. До вечера.

Слава ввалился в квартиру, не сняв куртки и не разуваясь, оставляя на чистом ламинате мокрые следы от растаявшего уличного снега. Воздух в прихожей сразу наполнился запахом холодной синтетики и тревоги. Екатерина даже не повернула головы. Она сидела в глубоком кресле в гостиной, на её коленях лежал планшет, на экране которого застыла страница с характеристиками стиральной машины Bosch Serie 6. Она методично, с неторопливым удовольствием сравнивала классы энергопотребления и количество оборотов при отжиме. Старая «Индезит» в ванной при отжиме начинала издавать звуки, похожие на предсмертный рёв раненого зверя, и Катя решила, что с неё хватит.

— Слава, разуйся, пожалуйста. Ты наследил.

Он проигнорировал её просьбу. Прошёл в комнату, остановился посредине, тяжело дыша. Его лицо было бледным, почти серым, а глаза беспокойно бегали, не в силах сфокусироваться на чём-то одном.

— Ты слышала, что я сказал? Пятьдесят тысяч. Это очень серьёзно. У Ленки проблемы.

Екатерина медленно провела пальцем по экрану планшета, пролистывая вниз, к отзывам покупателей. Её спокойствие было настолько демонстративным, что казалось почти неестественным, выверенным. Она не спеша дочитала короткий абзац про тихую работу инверторного двигателя, а затем аккуратно положила планшет на кофейный столик экраном вниз. Только после этого она подняла на мужа глаза. Взгляд был ясный, холодный и совершенно спокойный.

— Нет.

Одно короткое слово, произнесённое ровным, лишённым всяких эмоций голосом. Оно ударило Славу сильнее, чем если бы она начала кричать. Он ожидал чего угодно: упрёков, вздохов, долгого и нудного допроса с пристрастием, но не этого мгновенного, глухого отказа.

— Что значит «нет»? — он сделал шаг к ней, его голос сорвался на нервный фальцет. — Ты не понимаешь, это не шутки! Там люди такие… они ждать не будут. Ей такие проблемы сделают, Кать! Настоящие проблемы!

— А кто их ей виноват, Слава? — Катя слегка наклонила голову, рассматривая его так, словно видела впервые. Как энтомолог изучает странное, хаотично дёргающееся насекомое. — Я? Или ты? Может быть, наша старая стиральная машина, на замену которой я отложила эти деньги, виновата в том, что твоя сестра в очередной раз связалась с какими-то подонками?

Он отшатнулся, словно от пощёчины. Упоминание стиральной машины в контексте угрозы жизни его сестры показалось ему чудовищным, верхом цинизма.

— При чём тут машина?! Речь о человеке! О моей сестре! У тебя вообще есть что-то святое? Она в беде!

— Лена в беде перманентно. Это её нормальное состояние, — отчеканила Катя, и в её голосе впервые прорезались металлические нотки. — Давай я тебе напомню. Два года назад мы закрывали её «срочный» кредит в конторе «Быстрые деньги», потому что ей не хватало на новый телефон. Год назад мы отдавали тридцать тысяч её «хорошей знакомой», которой она задолжала за какие-то шмотки. Прошлым летом я лично ездила выкупать из ломбарда мамины серьги, которые Лена туда заложила, потому что ей «очень нужны были деньги на один проект». Каждый раз это был «последний раз». Каждый раз ты клялся, что больше этого не повторится.

Она говорила это не как обиженная женщина, а как бухгалтер, зачитывающий годовой отчёт с удручающими показателями. Каждое слово было фактом, каждая цифра — гвоздём, который она методично вбивала в его попытки вызвать жалость. Слава молчал, лишь тяжело сопел, потому что возразить было нечего. Всё это было правдой. Но правда сейчас не имела значения. Сейчас имело значение только отчаяние.

— Это другое, — наконец выдавил он. — Сейчас всё по-другому. Всё гораздо хуже.

— Хуже для кого, Слава? — уточнила Катя, и её спокойный вопрос заставил его вздрогнуть. — Для неё — да, возможно. Но для нашего бюджета это выглядит абсолютно так же, как и всегда. Очередная дыра, которую мы должны заткнуть своими деньгами. Моими деньгами. Так вот, я не буду. Хватит.

— Ты говоришь о деньгах, когда на кону может стоять её жизнь? — Слава наконец остановил своё бессмысленное хождение по комнате и уставился на жену. В его взгляде смешались отчаяние и упрёк. Он пытался пробить брешь в её ледяном спокойствии, воззвать к чему-то человеческому, что, как он верил, всё ещё должно было в ней оставаться. — Это моя сестра, Катя. Моя кровь. У меня никого больше нет. Мы должны помогать друг другу, это же основа семьи.

Катя поднялась с кресла. Она не подошла к нему, а, наоборот, отошла к окну, создавая между ними ещё большее физическое и ментальное расстояние. Она смотрела не на улицу, а на его размытое отражение в тёмном стекле.

— «Семья», — повторила она это слово так, будто пробовала на вкус что-то прогорклое. — Давай поговорим о семье, Слава. Когда твоя «семья» в лице Лены три года назад «одолжила» у меня кредитную карту, чтобы вложиться в «суперприбыльный стартап» по продаже косметики, и спустила тридцать пять тысяч на пирамиду, кто потом полгода выплачивал банку долг с процентами? Наша с тобой семья. А когда она решила, что ей срочно нужен отдых, и взяла билеты в Таиланд на деньги, которые мы с тобой откладывали на первый взнос по ипотеке, обещая «всё вернуть через месяц с первой зарплаты», кто в итоге остался и без денег, и без отпуска? Тоже мы.

Она повернулась к нему. Её лицо было абсолютно спокойным, но глаза горели холодным, сфокусированным огнём. Она наступала, а он инстинктивно пятился назад, пока не упёрся спиной в книжный шкаф.

— Каждый раз, Слава, каждый чёртов раз ты приходил ко мне с этим самым лицом. С лицом побитой собаки и рассказывал, что «Лену надо спасать». И я спасала. Не её. Тебя. Твои нервы. Нашу с тобой видимость нормальной жизни. Я платила за то, чтобы ты перестал ходить по квартире тенью и мог спать по ночам. Я покупала твоё спокойствие. И знаешь что? Оно стало слишком дорогим.

Его аргументы рассыпались в пыль под этим методичным напором фактов. Он открыл рот, чтобы что-то сказать про то, что она всё усложняет, что это были просто ошибки молодости, но она не дала ему вставить ни слова.

— Ошибки? Когда она привела в наш дом своего очередного «жениха», который, уходя, прихватил мой ноутбук, — это была ошибка? Или когда она устроилась на работу к нашему общему знакомому и через две недели её уволили за недостачу в кассе, которую нам пришлось покрывать, чтобы не портить отношения? Это тоже ошибка? Лена — это не человек, который совершает ошибки. Она и есть одна сплошная, ходячая ошибка. Чёрная дыра, которая поглощает деньги, время и нервы всех, кто оказался рядом.

Слава обмяк. Он сполз по стенке шкафа и сел на пол, обхватив голову руками. Все её слова были правдой, жестокой, неприкрытой правдой, которую он сам от себя гнал все эти годы. Но сейчас, произнесённая вслух холодным и ровным голосом Кати, эта правда обрела физический вес и просто раздавила его.

— Но что мне делать? — прошептал он в свои ладони. — Они её не отпустят. Просто не отпустят…

Катя подошла и остановилась над ним. Она смотрела на его трясущиеся плечи без малейшего сочувствия. Она видела не страдающего мужа, а лишь очередное звено в порочной цепи, которое вот-вот снова замкнётся на её кошельке. И она разомкнула эту цепь.

— Мне плевать, что у твоей сестрицы опять финансовые проблемы! Я больше помогать ей и разгребать их не буду! Сама пусть крутится и ищет себе работу уже, наконец-то!

— Но она ведь…

— Этот дом — зона, свободная от Лены и её криминальных дел. И точка. — её голос не сорвался на крик, он стал тише, но приобрёл твёрдость стали.

Слова Кати повисли в воздухе, плотные и тяжёлые, как пыль в заброшенном доме. Они не просто отказали в помощи, они перечеркнули всю его систему координат, в которой он — заботливый брат, а она — понимающая жена. В этой новой, обрисованной ею реальности, он был пособником паразита, а она — донором, у которого закончилось терпение. Он сидел на полу, прислонившись к холодной полировке шкафа, и чувствовал себя совершенно опустошённым. Спорить было нечем. Все её аргументы были неопровержимыми фактами из их общей биографии.

И в этот самый момент, когда тишина в комнате стала густой и вязкой, на полу, рядом с его ногой, завибрировал телефон. Резкое, настойчивое жужжание по ламинату прозвучало оглушительно. На экране высветилось то, чего он боялся и ждал одновременно: «Ленуся». Он рвано выдохнул и, неуклюже потянувшись, схватил аппарат. Пальцы не слушались, он с трудом провёл по экрану, чтобы ответить.

— Да, Лен, да… — его голос был хриплым шёпотом. Он бросил быстрый, затравленный взгляд на Катю. Она стояла у окна, не двигаясь, но он чувствовал её внимание каждой клеткой кожи. — Я пытаюсь! Я говорю с ней!.. Нет, я понимаю, что времени нет… Подождите ещё немного, пожалуйста, я почти… — он запнулся, потому что врать, глядя в холодные глаза жены, было физически тяжело. — Я всё решу! Слышишь? Всё решу! — почти выкрикнул он в трубку и нажал отбой.

Звонок подействовал на него, как удар дефибриллятора. Апатия исчезла, сменившись животным, паническим страхом. Он вскочил на ноги. Лицо его потеряло последние краски, теперь оно было цвета мокрого асфальта.

— Ты это слышала? Они не отстанут! Это не просто долг, Катя, это… это другое! Ты сидишь тут, в своём чистеньком, уютном мирке, с новой стиральной машиной в мыслях, и судишь её! Ты хоть представляешь, каково это, когда тебя загнали в угол и нет никакого выхода?!

Он наступал на неё, сокращая дистанцию, которую она так старательно выстраивала. Теперь уже не он был просителем, а она — бессердечным препятствием на пути к спасению.

— Это и мои деньги тоже! Мы семья, значит, всё общее! Я имею право на половину! Мы должны продать что-то, взять кредит, неважно! Но мы должны найти эти деньги!

Он остановился в шаге от неё, тяжело дыша. Он выложил свой последний козырь — «общий бюджет», «семья», «мои права». Он ждал, что она взорвётся, начнёт кричать в ответ, и тогда у него появится шанс продавить её в этом хаосе. Но Катя не взорвалась. Она спокойно выдержала его взгляд, дождалась, пока он выдохнется, и молча развернулась.

Она не сказала ни слова. Просто прошла мимо него в прихожую. Он услышал, как щёлкнула молния на её сумке. Потом она вернулась в комнату. В её руке был её кошелёк. Она подошла к кофейному столику, на котором всё ещё лежал её планшет, и открыла его. Её движения были медленными, до ужаса спокойными и выверенными. Она вытащила три купюры и аккуратно, одну за другой, положила их на глянцевую поверхность столика. Три новеньких, хрустящих тысячерублёвых банкноты.

— Ты прав. Ты должен спасти сестру, — сказала она тихо, но каждое её слово врезалось в его сознание. — Вот. — Она кивнула на деньги. — Здесь три тысячи. На билет до твоего родного города.

Слава тупо уставился сначала на деньги, потом на неё, не в силах понять, что происходит. Это была какая-то жестокая, непонятная шутка.

— Поедешь к ней, — продолжила Катя всё тем же ровным голосом, будто диктовала бизнес-план. — Найдёшь там вторую работу. Или ночную. Будешь грузчиком, охранником, кем угодно. И будешь лично отдавать её долги. Защищать её. Быть рядом, как и положено брату. Это и есть твой выход, Слава. Единственно правильный и логичный. Потому что здесь, в этом доме, денег для неё больше нет. Никогда не будет. А теперь бери и иди. Дверь закроешь с той стороны.

Три тысячи рублей на полированной крышке столика казались насмешкой, плевком, оформленным в виде аккуратной стопки банкнот. Это была не помощь, это было оскорбление, доведённое до абсурда. Слава смотрел на эти деньги, и внутри него что-то оборвалось. Панический страх за сестру, который гнал его сюда, сменился холодной, всепоглощающей яростью, направленной на женщину, стоящую перед ним.

— Ты издеваешься? — прошипел он, и его голос, до этого срывающийся и умоляющий, обрёл твёрдость и угрозу. — Ты думаешь, можно вот так просто откупиться от меня, как от назойливой мухи? Ты забыла, что мы муж и жена? Всё, что в этом доме, всё, что на наших счетах — это общее! Моя половина здесь есть, и ты не имеешь права ею распоряжаться в одиночку!

Он сделал шаг к ней, полный уверенности, что сейчас-то он прав. Закон, мораль, элементарные понятия о браке — всё было на его стороне. Он вцепился в этот аргумент, как утопающий в последнюю щепку.

— Я требую свою долю! Пятьдесят тысяч — это меньше, чем моя часть. Отдай мне мои деньги!

Катя не отступила. Она посмотрела на него так, как смотрят на ребёнка, который в магазине устраивает скандал, требуя купить ему дорогую игрушку. Во взгляде не было ни страха, ни гнева. Только усталость и какая-то окончательная, холодная решимость.

— Хорошо, — спокойно произнесла она, и это спокойствие напугало его больше, чем любой крик. — Ты прав. Ты имеешь право на свою половину. Давай её посчитаем.

Она обошла его, села в своё кресло и взяла со столика планшет. Но открыла не каталог бытовой техники. Её пальцы уверенно застучали по экрану, открывая приложение банка. Слава замер, ожидая, что она сейчас покажет ему их общий семейный счёт и они начнут делить скромные накопления. Но она открыла совсем другую вкладку.

— Смотри, — сказала она, не повышая голоса, и повернула экран к нему.

Он нехотя подошёл и заглянул. На экране была сумма. Сумма с таким количеством нулей, что его мозг на секунду отказался её воспринимать. Она была в десятки раз больше тех пятидесяти тысяч, которые он просил. Она была больше стоимости их машины и всего, что он мог себе представить.

— Это что? — выдавил он.

— Это мой личный счёт, — так же ровно пояснила Катя. — Я открыла его за два года до нашего знакомства, когда продала бабушкину квартиру в центре. А теперь давай считать. Вот, видишь эту транзакцию? — она ткнула пальцем в строчку. — Это первоначальный взнос за эту квартиру, в которой ты сейчас стоишь и требуешь свою долю. Он был внесён с этого счёта за месяц до нашей свадьбы. Квартира, Слава, юридически и фактически моя.

Он молчал, тупо глядя на цифры.

— Идём дальше, — она смахнула экран. — Наша машина. Помнишь, я получила крупный годовой бонус? Вот он, зачислен. А вот списание на ту же сумму в автосалоне. Машина тоже моя. Все крупные покупки, вся мебель, вся техника… всё это куплено отсюда. С моих денег, которые я заработала или получила до тебя.

Её голос был монотонным, как у аудитора, зачитывающего акт проверки. Она не обвиняла, она констатировала. И это было страшнее любых обвинений.

— А теперь давай посмотрим на «наш общий бюджет», — она переключилась на другой счёт, где оставалась совсем небольшая сумма. — Сюда поступала твоя зарплата. И моя, та часть, что шла на текущие расходы. Посмотрим, куда уходила твоя половина. Вот перевод Лене на погашение микрозайма. Вот возврат долга твоему другу за неё же. Вот оплата её штрафа. А вот покупка ей нового телефона. Слава, — она подняла на него глаза, и в них не было ничего, кроме пустоты, — ты никогда не был партнёром в этой семье. Ты был иждивенцем с обременением в виде сестры, которого я содержала, покупая твоё хорошее настроение и наше общее спокойствие. Но товар закончился.

Она положила планшет на стол. Затем взяла свой телефон, снова открыла банковское приложение, и он услышал характерные щелчки по экранной клавиатуре. Через секунду на его собственном телефоне раздался короткий сигнал уведомления. Он машинально вытащил его из кармана. На экране горело сообщение от банка: «Зачисление 3 000.00 руб. От Екатерины В. Сообщение получателю: «На дорогу к семье»».

Слава посмотрел на три бумажки, лежащие на столе. Потом на уведомление в телефоне. И вдруг понял. Это не был ультиматум. Это был расчёт. Полный. Окончательный. Его только что уволили из этой жизни, выплатив выходное пособие. Он больше не кричал. Он просто стоял посреди комнаты, которая никогда не была его, и осознавал, что у него не осталось ничего. Ни денег, ни прав, ни даже иллюзии, что он здесь хоть что-то значил…