Ты представляешь, Лидка, она даже чай со мной не стала пить. Сказала, что я — «кустарная предпринимательница». Как будто это диагноз!
Я вбежала к Лидке на кухню прямо с улицы, с каблуками в руках и полным сердцем злости. А она — как всегда — с пирожками и с ухмылкой, будто ждала, что снова жизнь меня где-то прищемит.
— Ты чего, Улька, опять в битву пошла? Кто на этот раз — налоговая или свекровь?
— Свекровь. Хотя с налоговой хотя бы можно договориться. А эта, понимаешь, интеллигенция на духоподъёме!
С Галиной Павловной у нас с самого начала не сложилось. Знаешь, бывает — женщина улыбается, но ты чувствуешь, как она мысленно тебе ставит «трояк» и вычитает баллы за каждую минуту общения.
— Ну, расскажи, Ульяна… Вы, кажется, занимаетесь… производством?
Она тогда произнесла это слово, как будто я на самогонной точке стою. С каким-то томным отвращением, будто я принесла в дом грязные перчатки и положила их на рояль.
— Сувенирное производство, Галина Павловна. Двадцать сотрудников, экспорт в три страны. В прошлом году вошли в топ-10 малого бизнеса региона.
— О, как интересно… А у нас в роду все с красными дипломами.
Денис в тот вечер молчал. Он всегда так: умный, начитанный, не конфликтный. Даже когда мама в открытую подковыривала меня, он делал вид, что это просто «особенности характера». Хотя у неё эти особенности были, как у перца чили — по десятибалльной шкале.
Мы с Денисом вместе уже пять лет. Познакомились случайно — он пришёл на одну из деловых встреч моего партнёра. Сидел в уголке, пил воду, потом подошёл, смущённо сказал, что никогда не видел «такой женщины, которая говорит с таким огнём».
Я тогда засмеялась:
— Это у меня от налоговой выработалось. Там без огня никак.
Он был другим. Не таким, как те, кто пытался меня «переделать», «поставить на место» или «успокоить». С ним можно было говорить о чём угодно — от логистики до Чехова. Я думала, он — мой человек. А оказалось — он просто хороший слушатель, пока ты не лезешь в святое семейное.
Первый тревожный звоночек прозвенел уже на третий месяц после свадьбы. Мы пришли к его родителям, я, дура, с цветами, с коробкой сладостей из нашей линии — именные шоколадки с ручной росписью. Думаю: ну, покажу, чем я занимаюсь, пусть увидят.
Галина Павловна поджала губы и процедила:
— Шоколад — это, конечно, мило. Но, как говорила моя научная руководительница: «Лучше сдать кандидатский минимум, чем кормить народ сахаром».
Отец Дениса молчал. Он всегда молчит. Но взгляд у него — как у профессора, который слушает глупого студента.
Я еще смеялась потом:
— Денис, у вас в семье даже тосты как лекции. Когда аплодировать-то?
— Не обижайся. Они просто другие. Им нужно время, чтобы тебя понять.
Время шло, но легче не становилось. Если я предлагала поехать вместе в отпуск — мама звонила Денису накануне и напоминала, что у неё давление. Какое совпадение, правда?
Если я приходила на семейные ужины — слышала фразы вроде:
— Вот у Кати, племянницы, защита через месяц. Она, кстати, в Институте философии. Не то, что бизнес…
И всё это — при Денисе. И он — молчал. Только однажды, когда я уже не выдержала и ушла с ужина, он пришёл домой и сказал:
— Ты же знала, что мои родители не такие, как твои… Ну почему ты не можешь просто не обращать внимания?
Вот скажи, как не обращать внимания, когда твоя свекровь пишет пост в «Одноклассниках» о «девках с ногтями», которые «пришли к науке с грязными руками»? А потом невинно говорит:
— Ну ты же не воспринимаешь это на свой счёт, правда?
Я воспринимала. Потому что уже тогда понимала: меня здесь не примут. Не потому что я плохая, а потому что я другая. Потому что я сделала себя сама, а не шла по их маршрутам — сначала универ, потом аспирантура, потом кафедра.
Мне не нужна была их одобрительная кивка. Но знаешь, что мне было нужно? Чтобы мой муж сказал:
— Мама, хватит. Она моя жена, и я горжусь ей.
Но он этого не говорил. Никогда.
— Ты слишком всё принимаешь близко к сердцу, — сказал он как-то.
— Потому что моё сердце — не кафедра философии, где всё по уму, но без страсти!
Он тогда усмехнулся, как будто я опять драматизирую. А я не драматизировала. Я просто чувствовала, как каждый их ужин превращается в экзамен. Только оценки ставят заранее.
На юбилей Галины Павловны я пришла, как на бой. Купила ей золотой браслет — красивый, с гравировкой: «С благодарностью. Ульяна». Думаю: пусть будет символ того, что я стараюсь, несмотря ни на что.
Она открыла коробочку, посмотрела и сказала:
— Это… золото? Как мило. Конечно, мне бы больше понравился томик философских эссе, но я понимаю, это не ваш профиль.
А потом добавила, поправляя браслет на запястье:
— Надеюсь, не из вашей мастерской? Всё-таки это для серьёзного возраста…
И тут я встала. Просто встала. Смотрю на Дениса — он отводит глаза. Даже не шевельнулся. Ни слова. Ни «мама, хватит», ни «Уля, подожди».
Я взяла сумочку и вышла. На улице было холодно, как в январе. А я шла и не чувствовала ни ног, ни рук. Только одно было внутри — ярость. Не на неё. На него. На себя. За то, что терпела.
— Ты ушла? — Лидка налила мне чай. — Ты прямо так и вышла?
— Да. И больше не вернулась. Ни туда, ни к нему.
— Ты уверена, Улька? Это ведь муж…
— Он не муж. Он — статист при маминой пьесе.
И вот я сижу в своей мастерской. Гул машин, запах краски, мои девчонки смеются в цехе. А я сижу и пишу заявление. На развод. Через Госуслуги. Цивилизация, чёрт возьми.
На экране — «подтвердите отправку». Я нажимаю. Руки дрожат. Но не от страха. От облегчения.
С улицы донёсся звук мопеда. Курьер привёз новые образцы для каталога. И вдруг я поняла, что впереди — совсем другая жизнь.
Жизнь, в которой я не прошу разрешения быть собой.
Я знала, что вернусь. Но не туда — к Денису. А в ту самую квартиру, где мы с ним жили шесть лет, и которая по документам — моя. Ну, почти. Купленная на мои деньги, но оформленная «для удобства» на нас двоих. Классика жанра: ты работаешь, вкладываешь, а потом всё становится «общим». И даже твоя свобода.
Я вернулась туда не как жена, а как собственница. Со своим адвокатом, который больше похож на пса охотничьей породы, чем на юриста — низкий голос, быстрая речь и вечное «не вздумайте с ними разговаривать без меня».
Он шёл рядом и повторял:
— Главное — держим лицо. Не орём. Не спорим. Все эмоции — в протокол. А если очень хочется ударить — идём в туалет и кусаем полотенце.
Открыла дверь своим ключом. На пороге — Галина Павловна. В домашнем, в шелковом халате, с выражением лица, как будто я пришла с гранатой в её филармонию.
— Ты… пришла?
— Да. И я не одна. Вот Иван Николаевич. Представитель по имущественным вопросам. Где Денис?
Она промолчала секунду, потом медленно, с таким достоинством, будто вручала орден Победы, сказала:
— Он в университете. У него сегодня лекции. А я… Я бы предпочла, чтобы ты приходила сюда только по повестке. Это уже не твой дом.
— А по закону — ещё мой. Пока что. — я прошла мимо неё, как сквозь тень.
В зале — та же мебель, те же ковры, даже чашка Дениса на столе. Моё кресло стояло в углу — одиноко, как забытый трофей. Я подошла, села. Адвокат начал бумажную церемонию: акт приёма-передачи имущества, фиксация бытовой техники, фотофиксация. Всё строго, вежливо, противно.
Галина Павловна стояла, сложив руки. Потом вдруг выдала:
— Ты правда думаешь, что можно просто уйти… и вернуться? Как будто ничего не было?
— Я не думаю. Я знаю, что нельзя. Именно поэтому я вернулась — закрыть вопрос.
— Ты разбила моего сына. Он ночами не спит, читает Сартра. Понимаешь? Уже Сартра!
— Я его не разбивала. Я его… просто оставила на месте. Без меня он стал собой. Умным, пассивным, мягким — как вы и хотели.
И тут началось.
— Да кто ты вообще такая? — вдруг повысила голос Галина Павловна, — Женщина без образования, с грубой манерой речи, с этим… бизнесом своим! Мы ждали, что ты со временем станешь частью семьи, впишешься! А ты всё время выделяешься, лезешь со своими идеями! У нас так не принято!
— Ну так, может, это у вас проблема — если человек с другим укладом вызывает у вас аллергию?
— Ты просто не подходишь к нашему роду, — спокойно сказала она, как будто резала хлеб, — Ты — из других. Ты… базарная.
Я засмеялась. Впервые за всё время — по-настоящему. Адвокат обернулся удивлённо. А я смеялась и не могла остановиться.
— Базарная? Прекрасно! Вот это комплимент, Галина Павловна. Потому что на базаре люди хотя бы честно торгуются. А у вас — всё за улыбкой, всё за спиной. Даже отвращение у вас — с интеллигентной интонацией.
Она, конечно, побелела. Но не сдалась. Как настоящий академик старой закалки, она сделала шаг ближе и прошипела:
— Я тебе одну вещь скажу. Ты унесёшь отсюда свои шмотки, и своё имя забудь. Потому что, если бы не Денис, ты была бы никем. Ты выехала за счёт него. Через наш дом, через нашу фамилию.
— О да, — кивнула я, — А я думала, я просто купила это жильё, вбухала в ремонт, в кухню, в этот ваш мраморный подоконник. Но спасибо, теперь я знаю: вся моя жизнь — это бонус за брак с лектором по философии. Ну вы даёте.
В этот момент дверь открылась. Денис. С портфелем, с уставшими глазами, в этом своём вечно мятом пальто. Он замер, когда увидел меня.
— Уля…
— Не надо. Я только забрать своё. И подписать бумаги.
Он подошёл, медленно, глядя в пол. Вид у него был такой, будто он за пять дней постарел на десять лет. Что-то в нём осело. Потухло.
— Я не хотел, чтобы всё так закончилось…
— Ты ничего не хотел, Денис. Ты просто всё время ждал, что само пройдёт.
Он вздохнул. Сел. Взял ручку. Подписал. Всё. Без истерик, без слов. Только в конце тихо сказал:
— Если передумаешь — позвони.
— Если передумаю — я позвоню себе. Чтобы не забыть, кем я была, когда тебя встретила.
Мы ушли. Я и адвокат. На улице было сыро, начал моросить дождь. Иван Николаевич закурил и спросил:
— Вы уверены, что не хотите оставить ему что-нибудь? Ну, память там, фотографию…
Я посмотрела на серое небо. Подумала. Потом достала из сумки коробку — в ней был тот самый браслет, что я подарила его матери. Вернула.
— Вот. Этого достаточно. Пусть передаст. Как символ их «круга». А я — иду по новой.
Он кивнул. Мы поехали к нотариусу. А в голове у меня звенело только одно:
«Ты не подходишь к нашему роду»…
Как же хорошо.
Что не подхожу.
— Ты правда думаешь, что это победа? — он стоял в дверях моего нового офиса, как будто его туда принесло ветром.
Новый офис — это громко сказано. Третий этаж в бизнес-центре, где ещё пахло штукатуркой, и розетки висели на проводах. Но это было моё. Каждая стена, каждая бумажка, каждый сотрудник — никто мне не намекал тут, что я «не того рода».
Я сидела за столом в джинсах, в растянутой кофте, без макияжа. Усталая, но довольная. С цифрами. С контрактами. С собой.
— Ты в курсе, что за три месяца я вышла в плюс? А за прошлую неделю подписала экспорт в Ригу? Это точно не победа. Это просто… нормальная взрослая жизнь, Денис. Без мамы на поводке. — ответила я, даже не подняв глаз от документов.
Он подошёл ближе. Сел напротив. Молча. Молчание было знакомое: оно всегда шло перед попыткой убедить меня «не сжигать мосты».
— Ты изменилась… — тихо начал он.
— Нет, я просто перестала молчать. А ты остался там, где удобно. Между кафедрой и маминым мнением.
Он поморщился. Как будто я его пощёчину дала. Но не отступил.
— Мама… сейчас неважно себя чувствует. Я не оправдываю, но…
Я отложила бумаги. Посмотрела на него.
— Вот только не начинай. Не про здоровье. Не про то, что ей тяжело. Она была холодной и язвительной, когда у неё было давление 120/80. Она просто не терпит женщин, которые сами себе хозяйки. Ты это знаешь. Ты всё это знал. Просто удобно было закрыть глаза.
Он сжал руки в замок. Губы поджались. Потом вдруг:
— Я скучаю, Уль. Я реально скучаю. Без тебя всё… как будто исчезло. Я стал… пустой.
Я рассмеялась. Горько.
— Ты стал пустой? А я, по-твоему, кем была рядом с тобой? Полкой для твоих книг? Гардеробной для маминых требований? Или просто красивой обложкой к твоей жизни “как надо”?
Он вздохнул. Посмотрел вниз.
Потом поднял глаза — в них была растерянность. Он как будто впервые увидел, кто я. Настоящая. Без фильтров. Без улыбок на ужинах с его семьёй.
— Я не хотел тебя ломать…
— Ты и не ломал. Ты просто медленно закручивал гайки. “Уля, не говори так громко”. “Уля, не носи это на встречу с родителями”. “Уля, не ставь бизнес на первое место”. Ты называл это заботой, а на деле — это была коррекция под ваш формат. А я — не пиджак, чтобы меня ушивать.
Он замолчал. Видно было, что сказать нечего. Всё, что было внутри, уже проговорено. Всё, что не сказано — уже не имеет смысла.
Я встала. Подошла к окну. Там, за стеклом — город. Мой. Живой. Без претензий на идеальность.
— Ты знаешь, чего я боялась больше всего? — не оборачиваясь, спросила я.
— Чего?
— Что в какой-то момент соглашусь. Начну соглашаться. Ради “мира в семье”. Ради тебя. Ради их одобрения. И просто… исчезну.
— Я бы не дал тебе исчезнуть.
— Ты бы и не заметил.
Он встал. Подошёл ближе. Почти вплотную.
— А сейчас… что? Всё? Ты даже не дашь мне шанса?
Я повернулась к нему. Улыбнулась.
— Ты хочешь шанс?
Он кивнул. Глаза просветлели. Мол, сейчас она скажет, что мы всё начнём заново.
Я сделала шаг к двери. Открыла её.
— Вот. Твой шанс. Дверь. Выход. И жизнь без женщины, которая “не из вашего рода”.
Он постоял ещё секунду. Потом вышел.
Без скандала. Без “я ещё вернусь”. Просто ушёл.
Я закрыла дверь. Вернулась к столу. Взяла телефон, набрала номер:
— Алло, Ира? Давай запускаем производство. Да, да, с понедельника. Всё. Я в деле. Я — дома.
И пока в другом конце говорили про логистику и заказы, я вдруг почувствовала странное… спокойствие. Не эйфорию. Не месть. А просто — возвращение к себе. Настоящей. Не в роли чьей-то “жены ученого”. Не “базарной”, как они выражались. А сильной. Уставшей. Но свободной.
Свободной быть собой — даже если это не вписывается в их фамильный стиль.
Торт «Молочная девочка», мой любимый лентяйский способ