— Моя дочь Карина, будет ЖИТЬ с нами! — спокойно сказал муж. — А ты, Маша, МОЖЕШЬ НЕ ОРАТЬ в моём доме. Это МОЯ квартира!

Маша слушала, как снежная крупа с шорохом стучит по подоконнику. В чайнике вскипал зелёный чай — любимый, с жасмином. Она надеялась, что проведёт этот вечер в тишине: Жорик уже улёгся с мультфильмами, Костя обещал задержаться на работе. По крайней мере, так он сказал.

Но стоило ей поднести чашку ко рту, как дверь хлопнула с таким звуком, будто к ним влетела не весна, а ураган в лице бывшей жены.

Вместо жены вошла Карина. С чемоданом. С широкой улыбкой. И с розовыми волосами.

— Приветик! — как будто они не виделись сто лет. — А где мой папа?

Маша встала, не отрывая глаз от чемодана, который уже стоял в прихожей как приглашённый гость. Не сказать, что она ненавидела Карину. Нет. Но за два года брака с Костей, ни разу эта девочка не проявила желания познакомиться с мачехой. И вдруг — вуаля. Семейная идиллия, только без предупреждения.

— А ты чего тут? — тихо, но резко. Голос Маши прозвучал не как вопрос, а как вызов на дуэль.

— Я теперь здесь жить буду. Папа сказал, что ты в курсе, — спокойно отрезала Карина, снимая пуховик. — Ты не в курсе?

— Нет, не в курсе. Мне, наверное, голубь должен был принести письмо. Или он на перекуре?

Карина не ответила. Маша прищурилась: девочка не выглядела виноватой. Она выглядела… довольной. Спокойной. Как человек, который знает: её не попросят.

Дверь открылась во второй раз. Костя.

— Ну что, девочки, познакомились? — весело. Как будто это не его вторая жена стоит с чайником в руке, а первая — с чемоданом в коридоре.

— Мы уже давно знакомы. Только раньше хотя бы приличия соблюдали, — буркнула Маша, ставя чашку на подоконник.

Костя подошёл, поцеловал её в щёку — на автомате. Он всегда так делал, когда хотел что-то замять. И это его «замять» пахло новой главой в семейной саге под названием «Живи, как хочешь, но не мешай».

— Маша, ну о чём ты… Карина поступила, будет учиться, надо где-то жить. Мы с тобой это обсуждали.

— Когда?! — всплеснула руками Маша. — Мы говорили, что она приедет на пару дней! На ОТЕЛЬ, пока общежитие освободится. А ты притащил её сюда с чемоданом и заявил, что она теперь живёт с нами?! Ты в своём уме?

Костя вздохнул. Этот вздох был не просто тяжёлым. Он был таким, будто ему пришлось пересечь Сахару босиком.

— Маша, это МОЯ квартира. И МОЯ дочь. Ты ведь знала, что у меня есть ребёнок.

— Да, и я тебе на свадьбе говорила, что у меня нет привычки жить с чужими детьми под одной крышей. Зачем ты это делаешь, Костя?

Карина стояла в стороне, делая вид, что изучает обои. Но взгляд бросала, как снайпер. Аккуратно, точно — и по больному месту.

— Может, я пойду в свою комнату? — спросила она, не глядя на Машу.

— Какую — свою? — холодно уточнила Маша.

— Ну… Папа сказал, что я могу занять комнату Жорика, а Жорик пока с вами поживёт. Это ведь нормально, да? Он маленький, ему без разницы.

Маша почувствовала, как по позвоночнику пошла дрожь.

— Ты отдала комнату моего сына под проживание твоей взрослой дочки?! — медленно, почти шёпотом. — Без моего ведома?

— Это временно, Маша! — повысил голос Костя. — Ты раздуваешь из мухи слона!

— Нет, Костя. Ты, как обычно, молча переставляешь мебель, людей и ответственность, а потом удивляешься, что у тебя всё падает.

Она вышла на кухню. Захлопнула дверь. Поставила чайник снова. И трясущимися руками достала пачку печенья. Хруст был громче мыслей. Она не плакала. Ещё нет. Но внутри всё было в клочья.

Дверь приоткрылась. Карина.

— Слушай, я не хочу скандала. Просто папа сказал, что так будет лучше.

— Лучше для кого? — Маша даже не повернулась.

— Для всех. Мне тяжело в общаге будет. Я не умею жить в тесноте, с чужими. У меня аллергия на кошек, а там у девочек кошка. А тут у вас уютно. Ну и, я думала, мы сможем наладить общение.

— Ты думала… — Маша усмехнулась. — А спросить меня ты не подумала? Или это вообще стало необязательным?

— Ну ты же жена моего отца… Типа… автоматически родня.

— Я не «типа», я жена. Но не тебе судить, насколько автоматически я должна принимать взрослую девушку, которая даже не позвонила за два года. А теперь приходит как хозяйка. Ты — не ребёнок. И я — не твоя подруга.

— Знаешь… — Карина на мгновение замялась, — а может, ты просто боишься, что я заберу у тебя его?

Маша медленно повернулась.

— Ты думаешь, у тебя есть шанс забрать у меня мужчину, которого я уже два года пытаюсь отдать с тапками?

Карина рассмеялась. С неподдельным весельем.

— Окей. Поняла. Будем жить как соседи. Без претензий.

— Претензии у меня не к тебе. А к твоему папе, который решил, что он снова холостяк и может приводить кого угодно, куда угодно.

Позже, когда наступила ночь, и Жорик, обиженно хлюпая носом, пересел на матрас рядом с их кроватью, Маша смотрела в потолок. И слушала, как Карина в соседней комнате стучит по клавишам ноутбука. Видимо, писала пост о своей новой чудесной жизни.

Костя ворочался рядом.

— Не молчи, Маш. Давай обсудим.

— Поздно. Обсуждать надо было до того, как вы вдвоём с чемоданом ввалились. Теперь… живите. Я вам мешать не буду.

Он встал, включил ночник.

— Только не устраивай трагедию. Ты же взрослая женщина.

— А ты — взрослый мужик. Только ведёшь себя, как пацан, у которого мама уехала в отпуск и теперь можно устроить вечеринку. Только я тебе — не няня. Я — твоя жена.

— Ну раз ты моя жена, поддержи меня. Это непростой период. Я пытаюсь быть отцом.

— Ты никогда им не был. Ты всегда был только человеком, у которого есть дочь. А теперь решил, что она важнее всех. Хорошо. Пусть будет так.

— Маш…

— Всё, Костя. Спать.

Она выключила свет. И впервые за долгое время почувствовала, как всё внутри сжимается от одиночества. Несмотря на то, что в квартире теперь на одного человека больше.

Утро началось не с кофе, а с тихого крика. Из ванной.

— Ну что за… кто поставил гель для душа на зубные щётки?! — голос Маши дрожал от злости.

Карина вяло выглянула из-за двери кухни, жуя хлеб с авокадо.

— Я, наверное. Там просто полочка узкая. Сорри.

— Сорри? Ты, может, ещё туда кошачий лоток поставишь, если полочки мало?

— Я думала, ты не пользуешься этой щёткой. Она ж с другим цветом…

Маша не ответила. Просто вышла из ванной, прихватив с собой щётку и клок нервов. Костя в это время натягивал рубашку в спальне.

— Ты ей вообще объяснил, как тут у нас всё устроено? Или у неё сразу статус «владелица квартиры» включился?

— Маш, ты серьёзно? Это просто щётка.

— Это просто напоминание, что в моём доме теперь чужой человек. В каждой дыре. Даже в зубной.

— Не преувеличивай, пожалуйста.

— А ты не преуменьшай. У тебя дочь, у меня истерика. Всё честно.

Костя вздохнул. И пошёл пить кофе, как будто проблемы растворялись в сахаре.

День прошёл как сквозняк. На работе Маша злилась на всех подряд, урывками перечитывала чат с подругой и кидала гифки с котами, чтобы не сорваться. После обеда она полезла в «Авито», вбила в поиск «аренда однушки недорого» и зависла. Мысли не давали покоя: а если просто уйти? С Жориком. Съехать. Пусть поживут с доченькой, познакомятся ближе. А я посмотрю со стороны. На расстоянии всегда всё яснее.

Вернувшись домой, она первым делом увидела коробку от пиццы на диване.

— У нас ужин теперь в гостиной? — с язвой, снимая куртку.

Карина даже не повернулась, щёлкнула пультом:

— Мы с папой не успели убрать. Извини. Он сказал, ты не любишь запах сыра.

— Да. Особенно когда он у меня на подушке.

Костя вышел из спальни, как обычно — не вовремя.

— Маш, давай без скандалов, а? Устал.

— А я, Кость, по-твоему, на спа-курорте живу? Я прихожу домой, где меня встречает дочь твоей бывшей, пицца с подушкой и ванна с сюрпризами.

— Карина — моя семья.

— А я кто, извините? Временное явление?

Он промолчал.

— Молчание — знак согласия? — Маша прищурилась. — Или ты просто не знаешь, что сказать?

— Я не знаю, как с тобой разговаривать, Маш. Ты каждый день будто ищешь повод поскандалить.

— А ты каждый день приносишь повод в пакете, с сыром и «авокадо на скидке».

Карина встала, пошла к двери.

— Может, я в кафе схожу. Всё равно у вас тут напряжение, как в бомбоубежище.

— Да иди, иди. И приходи попозже. Или лучше вообще завтра. — Маша не смотрела ей вслед. — Или через неделю. Через год — идеально.

Когда дверь захлопнулась, наступила гробовая тишина. Жорик спал. И только мультики из планшета играли роль фоновой музыки для очередной сцены семейного разрушения.

— Я не понимаю тебя, Маш, — тихо сказал Костя, садясь на край дивана.

— Конечно не понимаешь. Тебе удобно. Две женщины под одной крышей. Твоя дочь приносит уют, я — проблемы. И ты, как обычно, не выбираешь. Ты просто смотришь со стороны, как оно само решится.

— А ты хочешь, чтоб я выгнал дочь?

— Нет. Я хочу, чтобы ты сначала спросил меня. Обсудил. Объяснил. А не ставил перед фактом, как будто я здесь домработница, которой не положено слово иметь.

— Да ты с ней с первого дня на ножах! Ты с Жориком проще общий язык нашла, чем с ней.

— Потому что Жорик — ребёнок. А она — взрослая. Ей двадцать лет, Костя. Она не беззащитная девочка, которой надо срочно искать ночлег. Она приехала хозяйничать. И ты ей позволил.

Он встал. Протёр лицо ладонями.

— Я тебе так скажу, Маша. Если ты не можешь принять её — может, тебе и правда лучше съехать.

— Серьёзно?

— Да.

— Ты выгоняешь меня?

— Я прошу тебя подумать. Мне тяжело между вами. А она — моя дочь.

— А я — кто? — голос Маши дрогнул. — Мать твоего ребёнка?

— Ты — женщина, которая всё усложняет.

Вот оно. Всё стало ясно. Он сделал выбор. Причём давно. Просто до сегодняшнего дня не было случая это озвучить. Теперь был.

Она кивнула. Без слов. Просто пошла в спальню. Собрала сумку. Жорика разбудила осторожно, прошептав:

— Поехали к бабушке. Сегодня мы там переночуем.

— А папа?

— Папа останется с сестрой.

— С какой сестрой?

Маша замерла.

— Потом объясню.

Она вышла из квартиры, не глядя на Костю. Он стоял в коридоре, как статуя равнодушия. Ни слова. Ни жеста. Только тень на лице, будто кто-то в нём что-то выключил.

Позже, у матери, Маша рассказывала всё от начала и до конца. Не плача, не драматизируя. Просто — по фактам.

— А ты что думала, Маш? — спросила мать, наливая чай. — Женишься на мужике с багажом, и он багаж сдаст в камеру хранения?

— Я думала, он хотя бы предупредит. Спросит. Поговорит.

— Мужики не разговаривают. Они действуют. А ты либо принимаешь, либо уходишь. Ты правильно сделала, что ушла.

— А если он не позвонит?

— Тогда ты узнала его настоящим. Не в «дожде из лепестков», а в быту, в кризисе. Вот и радуйся. Лучше сейчас, чем через десять лет, когда Жорик школу закончит.

Маша кивала. Но в груди всё равно было пусто. Не потому, что она любила Костю. А потому что снова оказалась не первой. Не главной. Не нужной.

На следующее утро он не позвонил.

Карина не написала. Ни слова.

А вечером Маша пришла к своей квартире. Взяла с собой маму — как свидетеля и моральную опору. Пока мама держала Жорика за руку, Маша звонила в дверь.

Открыла Карина.

— О. Привет. Ты вернулась?

— Нет. Я пришла забрать кое-что. И кое-кого.

Карина недоумённо смотрела на неё.

— Жорик поживёт у меня. Пока.

— А папа…?

— Папа выбрал. Он теперь в твоей команде.

Карина открыла дверь шире, пропуская внутрь.

— Хочешь, я соберу его вещи?

— Не надо. У меня всё своё.

Когда она уходила, Костя стоял у окна. Он не подошёл. Не сказал ни слова. Он просто смотрел, как Маша уводит сына. Как уходит семья. Настоящая.

Прошла неделя.

Тишина оказалась громче всех скандалов, через которые Маша прошла за эти дни. Жорик спал теперь спокойно — не просыпаясь ночью от топота в коридоре, от разговоров на повышенных тонах, от Карининого смеха, который в два часа ночи звучал как вызов.

Костя не звонил. Ни разу.

«С гордостью до могилы», — прошептала Маша себе под нос, закидывая постельное в стиральную.

На работе она стала резкой. Подруги — одной фразой: «Я в норме, просто не лезьте». Мама наблюдала молча, но однажды, за чаем, сказала:

— Ты не злая, Маш. Ты раненая. Большая разница.

— Да мне уже всё равно, — буркнула Маша, допивая горький чай. — Пусть живут. Пусть там хоть свадьбу сыграют, если им так хорошо вместе.

Но на самом деле — было не всё равно. Сердце откатывало, когда Жорик спрашивал:

— А папа теперь будет только Каринин?

Она отвечала, глядя в окно:

— Папа… просто запутался. Такое бывает. Главное, что у тебя есть я. И бабушка. И дедушка. А это целая команда.

Жорик кивал, но в глазах всё равно оставалось обиженное «почему».

На десятый день позвонила Карина. Маша сначала не хотела брать. Но потом подумала: А что ещё они придумают? Забрать Жорика? Подать в суд?

— Алло.

— Привет… Это Карина. Ты можешь говорить?

— Ты уже говоришь, Карин. Что случилось?

— Я просто… Папа заболел. Температура, лежит третий день. Ни к кому не идёт. Ни врача, ни еду не берёт.

— И?

— Я не знаю, что делать. Я не справляюсь. У него какой-то приступ был ночью. Он рыдал. Сказал, что потерял вас обоих. Я не видела его таким никогда.

— Вызывай скорую, — сухо ответила Маша.

— Он не пускает никого. Только про тебя говорит.

Маша замолчала. Карина вздохнула:

— Я знаю, ты на меня злишься. И я многое сделала не так. Но он… он просто не умеет быть между двух женщин. Ему проще молчать, чем выбрать. Но он тебя любит, Маш. Он просто идиот.

— С этим не поспоришь.

— Приди. Пожалуйста. Не ради него. Ради себя. Чтобы хотя бы знать, что всё не зря было.

Когда Маша зашла в квартиру, запах был глухой — влажный, застоявшийся. Костя лежал в спальне, щёки впали, волосы взъерошены, глаза — пустые.

— Ну что, герой? — спросила она, снимая пальто.

Он с трудом повернул голову.

— Маш…

— Не Машкай. Врачей вызывали?

— Нет.

— Соседи слышали, как ты выл. Карина запаниковала. Я пришла не потому, что ты мой муж, а потому, что ты отец моего ребёнка. А ещё потому, что, как бы ты ни был дурак, я человек. Не ты.

Он попытался улыбнуться, но вышло жалко.

— Я всё испортил, да?

— Да. И даже не заметил, как именно.

Он замолчал. Потом, с трудом, сел, облокотившись на кровать.

— Я хотел быть хорошим отцом. Просто… я испугался, что снова кого-то предам. Как в первом браке. Я не хотел выбирать между вами. Но в итоге предал всех.

Маша села на край кровати.

— Ты знаешь, что хуже предательства? Безразличие. Ты не защищал. Не отстоял. Не остановил. Ты смотрел, как всё рушится — и молчал. Это трусость, Костя. А не отцовство.

Он кивнул.

— Прости.

— За что именно?

— За всё.

— Не получится просто так. Это не «стереть». Это «переписать». Сначала объясни всё Жорику. Потом — маме. Потом — себе.

Он закашлялся. Маша подала стакан воды. Он дрожал, как подросток. Слабый, незащищённый.

— Я больше не вернусь, Костя. Даже если ты позовёшь. Даже если ты поймёшь.

Он посмотрел ей в глаза:

— Я уже понял.

— Поздно.

— Но можно я всё равно попытаюсь… хотя бы быть рядом?

Она встала.