— Сынок, давай-ка уже сам решай свои проблемы с женой! Ты не маленький мальчик, чтобы я бегала и заступалась за тебя!!!!

— Кирилл, это уже даже не смешно!

Голос Анны, глухой от усталости, ударился о стену прихожей. Она только что вошла в квартиру после десятичасовой смены и в полумраке коридора её нога врезалась во что-то твёрдое и неподвижное. Огромная картонная коробка, одна из трёх, что уже вторую неделю исполняли роль молчаливого укора. Скинув туфли, Анна, придерживаясь за стену, обошла препятствие и прошла в комнату. Картина, которую она там застала, была до боли знакома и предсказуема.

На диване, заваленном подушками, в своей любимой позе — поджав под себя ноги и обхватив руками телефон — лежал её муж. Экран светился ему в лицо, отбрасывая холодные блики, а большой палец методично и быстро скроллил бесконечную ленту. Он даже не шевельнулся. Не повернул головы. Будто она была не его женой, вернувшейся с работы, а просто частью интерьера, как фикус в углу.

— Я сейчас чуть не убилась об эти твои завалы, — повторила Анна, останавливаясь посреди комнаты. Ей пришлось встать боком, чтобы протиснуться между журнальным столиком и второй коробкой от шкафа. — Ты ведь обещал, что сегодня всё соберёшь. У тебя был целый выходной. Целый день, Кирилл, с утра до вечера!

— Я отдыхаю, — донеслось с дивана. Голос был ровный, безэмоциональный, полностью поглощённый тем, что происходило на светящемся прямоугольнике. — Я что, не имею права от-дох-нуть? Всю неделю пахал как проклятый.

— Отдыхаешь? — в голосе Анны звякнул металл. Она скрестила руки на груди. — Ты лежишь на этом диване ровно с девяти утра. Я уходила на работу — ты лежал. Я сейчас пришла — ты лежишь. Ты даже не потрудился тарелку за собой в раковину поставить после завтрака. Шкаф сам себя не соберёт, представляешь? Он не встанет на ножки и не скажет: «Ну что, хозяин, куда прикажешь приткнуться?»

Только теперь Кирилл медленно опустил телефон. Он сел, потянулся с нарочитой ленцой и посмотрел на неё взглядом обиженного ребёнка, у которого отняли любимую игрушку.

— Началось. Я так и знал. Стоило тебе порог переступить, а ты уже начинаешь пилить. Ни секунды покоя. Нельзя просто дать мужу прийти в себя после тяжёлой недели? Вечно тебе всё не так.

— Что мне не так, Кирилл? — она обвела рукой комнату, заставленную деталями разобранной мебели. — То, что я хочу ходить по собственной квартире, а не пробираться через полосу препятствий, как в армии? То, что ты даёшь слово и просто на него плюёшь? Я ведь не прошу тебя Эверест покорить. Я прошу выполнить то, о чём мы договорились ещё в прошлые выходные!

— Я бы и выполнил! Позже! — он начал заводиться, его голос приобрёл ноющие, капризные нотки. — Если бы ты не начинала свой концерт! У меня всякое желание что-то делать пропадает, когда ты так со мной разговариваешь! Ты совершенно не ценишь, что я вообще-то работаю, деньги в дом приношу!

— О, великое одолжение! — фыркнула Анна. — Я, по-твоему, на работе бабочек ловлю? Мы оба работаем, Кирилл. Только почему-то после работы я иду готовить ужин и разбирать стирку, а ты идёшь «отдыхать» на диван. И даже в свой единственный, целый день выходного ты не можешь потратить пару часов на то, что обещал сделать! Ты просто лежишь.

— Да потому что я устал! Ус-тал! — он произнёс последнее слово по слогам, будто объяснял ей, неразумной, прописную истину. — Тебе этого не понять, видимо! Ты не на моём месте!

— Мне не понять, как можно устать от лежания на диване, это правда, — жёстко и чётко отчеканила она. — Хватит изображать из себя жертву обстоятельств. Ты просто ленивый, вот и всё.

Это было прямое попадание. Лицо Кирилла исказилось от праведного гнева. Он вскочил с дивана с такой неожиданной резвостью, какой не демонстрировал за весь день.

— Знаешь что? Я не собираюсь это выслушивать! — закричал он. — Раз я такой ленивый и никчёмный, то и сиди тут со своим шкафом одна! Я к маме!

Он пронёсся мимо неё, чуть не сбив с ног, выхватил куртку с вешалки в коридоре, сунул ноги в кроссовки и дёрнул на себя входную дверь. Анна осталась стоять посреди комнаты. Она не побежала за ним, не стала его останавливать. Только когда замок в двери с сухим щелчком провернулся, она устало опустилась на край дивана, на то самое место, где он только что лежал. Она знала, что будет дальше. Сейчас её тридцатидвухлетний муж примчится к маме, чтобы пожаловаться на жену-мегеру. Как он делал это всегда.

Дверь в квартиру Галины Сергеевны распахнулась так, будто её вышибли ногой. Кирилл влетел в прихожую, красный и взъерошенный, бросив куртку на старое кресло. Его мать, сидевшая в гостиной перед телевизором, где шёл какой-то незамысловатый сериал, вздрогнула от шума и недовольно обернулась.

— Что случилось? Пожар? — сухо спросила она, убавляя громкость пультом.

— Хуже! — выпалил Кирилл, проходя в комнату и плюхаясь на диван. — Это просто невыносимо, мам! Я больше так не могу!

Галина Сергеевна молча наблюдала за ним. Она видела это лицо — обиженное, надутое, с дрожащими от негодования ноздрями — уже не в первый раз. Она видела его, когда в седьмом классе его не взяли в футбольную команду, когда в институте ему поставили тройку за курсовую, и вот теперь, когда её тридцатидвухлетнему сыну что-то не понравилось в его собственной жене.

— Я прихожу домой, — начал он свой рассказ, активно жестикулируя, — нет, не так! Я весь день дома! Отдыхаю после адской недели! Пахал как вол, спины не разгибая. И вот я решил полчасика полежать, просто прийти в себя, телефон посмотреть. Она врывается — и с порога на меня! Что я ленивый, что я ничего не делаю, что я обещания не выполняю! Ни одного доброго слова!

Он театрально замолчал, ожидая сочувствия. Галина Сергеевна медленно поднялась с кресла. Её движения были выверенными, немного уставшими. Она молча выключила телевизор. Экран погас, и в наступившей тишине нытьё Кирилла зазвучало ещё громче и нелепее.

— Чай будешь? — ровным голосом спросила она и, не дожидаясь ответа, пошла на кухню.

Кирилл поплёлся за ней, продолжая свой монолог.

— Представляешь, из-за какого-то шкафа! Ну стоит он в коробках, и что? Небо на землю упало? Я бы его собрал! Собрал бы, конечно! Но когда она вот так на меня набрасывается, у меня руки опускаются! Она специально это делает, чтобы потом сказать, что я ничего не делаю! Это же манипуляция чистой воды!

Галина Сергеевна поставила чайник на плиту. Она достала две чашки, её движения были скупыми и точными. Она не смотрела на сына, её взгляд был устремлён на заварочный чайник.

— Она меня не уважает, мам, — голос Кирилла дрогнул от жалости к самому себе. — Совершенно. Для неё моя работа, моя усталость — это всё пустой звук. Главное — её шкаф. Её комфорт. А на меня плевать! Я для неё просто функция — деньги принеси, полку прибей. А как человек я ей не нужен!

Щёлкнула кнопка на закипевшем чайнике. Галина Сергеевна разлила кипяток по чашкам, бросила в них пакетики с чаем. Поставила одну чашку перед Кириллом, который уже уселся за кухонный стол. Он даже не поблагодарил.

— Я так устал от этого, мам. Я просто хочу прийти домой и чтобы меня никто не трогал. Чтобы мне дали спокойно выдохнуть. А вместо этого я получаю скандал на ровном месте. И всё из-за чего? Из-за того, что я посмел отдохнуть в свой собственный выходной!

Он отхлебнул чай, обжёгся и недовольно поставил чашку на стол. Галина Сергеевна молча сидела напротив, медленно помешивая ложечкой в своей чашке. Звон ложки о фарфор был единственным звуком, нарушающим его жалобы. Он воспринял её молчание как знак полного внимания и сочувствия. Это придало ему уверенности. Он наклонился к ней через стол, его глаза горели.

— Мам, ты должна с ней поговорить. Ты же авторитет для неё. Объясни ей, что так с мужиками нельзя. Что надо уважать, ценить. Поставь её на место, в конце концов! Она тебя послушает.

Ложечка замерла в чашке. А потом Галина Сергеевна с тихим, но отчётливым стуком положила её на блюдце. Внезапно наступившая тишина на маленькой кухне стала плотной, почти осязаемой. Она подняла на него глаза. Не тёплые, не материнские. Это был взгляд трезвого, уставшего от чужой глупости человека. Взгляд, в котором не было ни капли сочувствия, только холодная, стальная оценка.

Кирилл поперхнулся воздухом. Он ожидал чего угодно: совета, совместного осуждения Анны, даже мягкого упрёка в свой адрес. Но эта ледяная перемена в матери его озадачила.

— Мам? — неуверенно протянул он.

Она медленно, с каким-то внутренним весом, поднялась из-за стола. Её невысокая фигура вдруг показалась ему внушительной, а лицо — незнакомым и жёстким.

— Сынок, давай-ка уже сам решай свои проблемы с женой! Ты не маленький мальчик, чтобы я бегала и заступалась за тебя, потому что она тебя, видите ли, обижает! Хватит! Будь мужчиной!

Каждое слово было отчеканено, как монета.

Кирилл опешил. Он смотрел на неё, не в силах подобрать слова. Его заранее подготовленная роль оскорблённого страдальца рассыпалась в прах под этим спокойным, уничтожающим взглядом.

— Что? Ты… ты что такое говоришь? — наконец выдавил он. — Ты на её стороне, что ли? Ты же слышала, что она…

— Я слышала только одно, — прервала его Галина Сергеевна, подходя ближе. — Я слышала нытьё взрослого лба, который не выполнил обещание, данное своей женщине, а когда ему на это указали, он поджал хвост и прибежал жаловаться маме. Ты когда мужчиной-то станешь, Кирилл? В тридцать два года пора бы уже.

Её голос не срывался на крик, но от этого становился только весомее. Он давил, заставляя Кирилла вжиматься в стул.

— Я не ныл! Я объяснял ситуацию! Я устал!

— Устал лежать на диване? — она усмехнулась, но в этой усмешке не было ни грамма юмора. — А твоя жена не устала? После десяти часов на ногах тащиться домой, чтобы переступать через коробки, которые ты обещал убрать? Ты хоть раз подумал об этом? Нет. Ты подумал только о своей драгоценной обиде.

Она обошла стол и, взяв его за локоть, уверенно потянула наверх. Хватка у неё была на удивление крепкой, деловитой. Его тело подчинилось рефлекторно, он даже не понял, как оказался на ногах и его уже ведут по коридору к выходу.

— Мам, подожди, ты чего? — залепетал он, пытаясь упереться, но она уже открывала входную дверь.

— Я устала, Кирилл. Устала от того, что моя квартира превратилась в пункт приёма жалоб на твою жену. Твоя семья — это твоя ответственность. Не моя. Учись договариваться. Учись отвечать за свои слова. И учись принимать критику, а не бежать от неё, сверкая пятками.

Она вывела его на лестничную клетку. Он стоял на коврике перед дверью, в одних носках и домашних штанах, совершенно ошарашенный происходящим. Он посмотрел на её лицо, ища хоть намёк на шутку, на минутную слабость, но не нашёл ничего. Только холодную, непробиваемую решимость.

— И не звони мне по этому поводу больше, — бросила она ему в лицо.

Дверь захлопнулась. Не громко, не истерично. Просто и буднично. А потом Кирилл услышал самый страшный звук этого вечера — звук поворачивающегося в замке ключа. Один оборот. Второй.

Кирилл стоял на холодной плитке лестничной клетки несколько долгих секунд. Унижение, смешанное с яростью, обжигало его изнутри, куда сильнее, чем прохладный сквозняк, гулявший по подъезду. В одних носках. Его выставила собственная мать. Как нашкодившего щенка. Злость искала выход, и он нашёлся мгновенно. Это не мать виновата. Это всё она. Анна. Это из-за неё, из-за её вечных претензий, он сейчас оказался в этом идиотском положении. Он сбежал по лестнице, не дожидаясь лифта, выскочил на улицу и, поймав машину, поехал домой. Всю дорогу он прокручивал в голове гневные тирады, которые сейчас выскажет жене.

Он ворвался в квартиру, даже не пытаясь быть тихим. Анна сидела на диване, том самом, злополучном, и читала книгу. Она подняла на него спокойный, усталый взгляд.

— Это ты во всём виновата! — с порога выпалил он, сбрасывая кроссовки прямо на пол. — Из-за тебя! Она меня выгнала! Собственная мать!

Анна медленно закрыла книгу, положив в неё палец в качестве закладки. На её лице не отразилось ни удивления, ни страха. Только тяжёлая, бесконечная усталость.

— Я виновата? В том, что тебя, взрослого мужика, мама выставила за дверь, потому что ты прибежал к ней плакаться? Кирилл, ты себя слышишь?

— Слышу! — он подошёл ближе, нависая над ней. — Это ты довела ситуацию до абсурда! Ты создала конфликт на пустом месте! Если бы ты не начала меня пилить, я бы никуда не поехал, и ничего этого бы не было!

— Если бы ты собрал шкаф, как обещал, ничего бы не было, — ровно поправила она. — Причина и следствие. Всё очень просто.

— Ты не понимаешь! Она меня унизила! А всё потому, что ты вечно жалуешься ей на меня, настраиваешь её против меня за моей спиной!

В этот момент в кармане его куртки, брошенной на пол, завибрировал и заиграл телефон. Кирилл вздрогнул. Он выхватил его. На экране светилось «Мама». Лицо его исказила злорадная усмешка. Ага! Совесть замучила! Решила извиниться!

— А вот сейчас мы всё и выясним! — прошипел он, принимая вызов и мгновенно нажимая на кнопку громкой связи.

— Алло! — его голос прозвучал вызывающе.

— Кирилл, дай трубку Анне, — раздался из динамика спокойный, металлический голос Галины Сергеевны.

Кирилл замер. Это был удар под дых. Он посмотрел на Анну, которая тоже удивлённо приподняла брови.

— Что? Зачем это? Говори мне! Я тебя слушаю!

— Я сказала, дай трубку Анне. С тобой я уже поговорила, — в голосе матери не было ни тени сомнения. Она не просила, она требовала.

Анна молча протянула руку. Кирилл, помедлив, с ненавистью сунул ей телефон.

— Слушаю вас, Галина Сергеевна, — спокойно произнесла Анна в трубку.

— Аня, здравствуй. Я звоню, чтобы сказать только одно. Я в ваши дела больше не лезу. Этот великовозрастный ребёнок — твой муж. Разбирайтесь с ним сами. Мой дом — не его личная жилетка для слёз. Я тебе сочувствую, но это твой выбор. Всё.

И в трубке раздались короткие гудки.

Анна медленно опустила телефон и положила его на журнальный столик. Она посмотрела на Кирилла. А он смотрел на неё, и на его лице была смесь ярости, растерянности и окончательного, тотального унижения. Его последняя надежда, его план публично уличить обеих женщин в сговоре против него, провалился с оглушительным треском. Они обе, его мать и его жена, только что заключили против него пакт, выставив его полным идиотом.

— Вы… вы обе… сговорились! — выдохнул он, и это прозвучало жалко.

Анна поднялась с дивана. Она подошла к одной из коробок и легонько пнула её носком тапка. Картон глухо отозвался.

— Никто не сговаривался, Кирилл, — сказала она тихо, но от этого тихого голоса ему стало холодно. — Просто все устали. Кроме тебя.

Она развернулась и молча пошла в спальню. Не хлопнув дверью. Не крикнув ничего на прощание. Просто ушла. Кирилл остался один посреди комнаты. Один на один с тремя огромными коробками, которые теперь казались ему надгробиями на руинах его семейной жизни. Он был разбит. Окончательно рассорившийся с единственными близкими ему людьми, он стоял в центре созданного им же хаоса и впервые в жизни понимал, что жаловаться больше некому…