Ольга включила чайник и достала со стола остывшую курицу, не дожидаясь мужа. Есть хотелось зверски, и зря она не поела ещё днём — думала, будет ужин с «мужским разговором». А вышло, как всегда: сидит одна, жуёт, а на часах — почти десять. Саша всё ещё не вернулся от мамы.
Из окна тянуло июльским перегаром двора — у подъезда опять бухали соседи с первого. «Тоже мне, собственники», — усмехнулась она, глядя, как один из них в пижаме и тапках выносит табуретку на улицу, как на бал. Ольга села к окну, бросив взгляд на старый сервант, доставшийся от бабушки. С него всё и началось.
Именно из-за этой квартиры её Саша внезапно стал «семейным дипломатом». Последний месяц он был как будто подменён. Мягкий тон, ласковые глаза, внезапные подарки — прямо мужик мечты. Только вот не дура она. Видит, когда человек ходит кругами, выжидает момент, чтобы нанести удар. Или, как Саша — завуалированно попросить прописать в её квартиру его родителей.
Ключевое слово: её.
— Привет, дорогая, — ввалился наконец Саша, будто нарочно громко хлопнув дверью. В руках — полиэтиленовый пакет с надписью «Всё по 55».
— Опять с мамой заседали? — сдержанно спросила она, подливая себе чай.
— Да. Слушай, Оль, мне с тобой поговорить надо, — Саша почесал затылок. Его лицо излучало показное спокойствие, а в голосе уже сквозила натужная доброжелательность, как у плохого продавца пылесосов.
— Ну давай. Только сразу говори, что именно она просила.
— Почему ты так? — с нарочитым удивлением Саша поставил пакет на пол и уселся за стол. — Ты же знаешь, мама просто беспокоится. У них там с отцом ситуация… коммуналка, соседи, крыша течёт…
— И поэтому они должны переехать ко мне? — спокойно уточнила Ольга, засовывая в рот последний кусок курицы. — Прописаться, а потом, может быть, и подать в суд? Так, на всякий случай?
— Господи, Оль, да кто у тебя что отбирает? — Саша громко выдохнул. — Ну скажи, с чего бы нам твою квартиру делить?
— А с чего бы ты вдруг начал чистить зубы до ужина и мыть за собой чашки? — хмыкнула она. — Ты так себя в суде вести будешь? «Я — примерный муж, я мыл посуду, я заслужил прописку»?
Саша вскинул руки:
— Ну всё, началось. Опять ты в своём стиле. Я просто предлагаю…
— Ты предлагаешь подложить мне мину под кровать. Только она пахнет не порохом, а мамиными оладьями и «сынок, не забудь шарф».
Он резко встал. Прошёлся по кухне. Дёрнул занавеску — сорвал. Матернулся.
— Да чтоб тебя… — пробормотал он и взял себя в руки. — Хорошо. Всё, не дави. Просто подумай. Ну пожалуйста. Это же мои родители.
— А квартира — моя, — Ольга встала, подошла к нему вплотную. — А не нашего совместного брака. Бабушка её мне оставила. И ты об этом прекрасно знал, когда с меня зубы сводило от боли, а ты говорил: «Оль, давай чуть позже с ЗАГСом». Потому что знал — пока не женаты, тебе тут ничего не светит. А потом — оп! И штамп, и косяк от двери тебе родной, и мамочка уже тапочки примеряет.
Саша опустил глаза. Секунда — и обратно поднимает.
— Значит, вот ты как… — медленно проговорил он. — Хорошо. Тогда мне тоже есть, что сказать. Ты думаешь, у тебя одна квартира, и всё? А если я скажу, что ты сама не идеальна?
Ольга рассмеялась.
— Саша, ты был бы хорошим детским тренером. «А сам ты, а сам!» Ну и что я должна делать, по-твоему? Уступить, вписать твоих родителей и ждать, пока ты со своей мамой разрабатываете план «Захват»?
Саша, стараясь держать лицо, забрал свой пакет и вышел из кухни. Из коридора раздался сухой голос:
— Я переночую у мамы. Ты подумай. Мы же семья.
— Семья? — громко переспросила она. — А я-то думала, ты уже в другой семье. В той, где мама — главный юрист, а сын — исполнитель воли.
Дверь хлопнула. Тишина повисла, как после хлопушки — вроде весело, а в ушах звенит.
Поздно ночью Ольга проснулась от звука вибрации. Телефон лежал на подоконнике. Сообщение от подруги: «Саша опять что-то затевает. Видела его сегодня с матерью у нотариуса. Будь осторожна».
Она села на кровати. Сердце застучало, как в троллейбусе на кочке. Ольга встала, пошла на кухню, достала из ящика документы. Свидетельство о праве собственности, завещание бабушки, справка БТИ… Всё на месте.
Она села и уставилась в окно. На табуретке под подъездом спал сосед. А в голове у неё пульсировала одна фраза: «Они начали без меня».
На следующее утро Саша вернулся. Вид у него был как у побитой собаки, но с блестящими глазами.
— Я всё понял, — сказал он. — Никаких прописок, никаких требований. Только ты и я. Прости.
— Саша, а если бы я не подслушала вчера ваш разговор у подъезда? — Ольга скрестила руки на груди.
— Подслушала?
— Конечно. Ты же забыл, что твоя мама орёт громче бензопилы. «Сначала пропишемся, а потом аккуратненько половинку оттяпаем. Она одна, не рыпнется». Прямо как в сказке. Только сказка — это моя жизнь.
Он побледнел. Потом покраснел.
— Это… Я не хотел…
— Ты хотел. Ты всегда хочешь. Просто делаешь вид, что тебя заставляют.
Она пошла в комнату, вернулась с его вещами.
— Саша, я подаю на развод. Прямо сегодня. Без эмоций. Просто факт. Уходи.
— Оля, да ты с ума сошла!
— Может быть. Но в своём уме. А это, знаешь ли, редкость, когда вокруг такие кукловоды.
Он стоял, держа в руках свои джинсы, и пытался что-то сказать. Но слова как будто застряли. Только губы двигались. Как у рыбы, которой нечем дышать.
Вечером она сидела у окна с бокалом вина. Первый вечер одна — но без тревоги. Странное ощущение: вроде всё рухнуло, а стало легче. Без этого липкого напряжения в воздухе. Без вранья.
Телефон завибрировал. Снова подруга: «Твоя свекровь с утра звонила нотариусу. Наверно, они не сдаются».
Ольга усмехнулась. Она уже приготовила заявление на развод. Завтра — подаст. Но знала, что на этом история не закончится.
И всё же сегодня — она была хозяйкой положения.
Ольга сидела в паспортном столе, как на экзамене. В руках — аккуратно скреплённая папка с документами: свидетельство о разводе, заявление на прекращение регистрации по месту жительства. Саша уже неделю как жил у матери, но был ещё прописан у неё. И если она знала своего бывшего, то он мог вернуться с повинной головой и заявлением: «Я всё понял. Я не прав. Вернись, любимая. Ну и заодно — пропиши маму, она в коридоре».
— Следующий! — прокаркала из-за стекла женщина с глазами, как у человека, который давно никому не верит.
Ольга встала. Рука дрогнула. А внутри — холод. Ни злости, ни боли. Просто пустота, как будто её сердце — это холодильник после гостей: осталась только банка горчицы и кусок селёдки в пакете.
— Ну ты и дура, Оль, — Танька, её подруга с двенадцатилетним опытом развода и двумя алиментщиками в активе, хрустела чипсами у неё на кухне. — Надо было тянуть резину. Пусть бы он сам побегал. Сама выгнала, сама документы подала… теперь он жертва, а ты — стерва.
— Да пусть, — Ольга включила чайник. — Пусть хоть жертва аборта. Мне уже всё равно. Главное, что теперь квартира только моя. Никаких прописанных «случайно» пенсионеров. Никаких слезливых манипуляций.
Танька глянула в окно и ухмыльнулась:
— Ага. Но они так просто не сдадутся. Эти семейные «реквизиторы» не уходят без боя. Помнишь, как мой Володька после развода пытался тёще через суд доказать, что кухонный гарнитур — это его «инвестиция в общее благо»?
Ольга усмехнулась. Чувство юмора у подруги было похлеще уксуса.
— Я тебе больше скажу, — добавила Танька, глядя на её старую настольную лампу. — Они скоро вспомнят про завещание бабушки. Ты же в курсе, да? Что если оно где-то не так составлено, они могут его обжаловать?
Ольга застыла.
— Слушай, не пугай. Завещание нотариальное, с печатями, со свидетелями… Всё как положено. Бабушка была в трезвом уме и при памяти. Прямо как я сейчас. Только без бокала.
— Угу. Ну смотри в оба. Потому что, если уж муж пошёл по сценарию «уговори жену прописать родителей», то следующая серия будет называться «оспариваем завещание, потому что умершая бабушка страдала галлюцинациями».
Через два дня позвонила секретарь нотариуса.
— Ольга Николаевна, к нам поступил запрос от гражданина Потапова Александра Сергеевича. Он и его мать Анна Викторовна Потапова обратились за копией завещания вашей бабушки.
— По какому праву? — Ольга вскочила с дивана, уронив пульт.
— Указали, что являются родственниками вашего бывшего супруга, ссылаются на возможность оспаривания завещания в суде по причине «неясных обстоятельств подписания».
Ольга бросила трубку. Сердце застучало. Руки дрожали. Через минуту она уже звонила юристу.
— Что они могут сделать? — спросила она, глотая слова. — Я же наследница. Бабушка мне лично вручила документы. Завещание составлено при жизни. Без давления. Я помню этот день, как свадьбу. Только без тамады и драки.
Юрист, хмурый голосом как серый прокурор, ответил:
— Они могут попробовать обжаловать. Ссылаясь на возраст, возможную недееспособность. Попробуют доказать, что завещание было подписано под давлением или в неадекватном состоянии. Если им удастся подать иск — вы будете обязаны пройти судебное разбирательство. Это не значит, что они победят. Но нервы вытрясут, будь уверены.
Ольга села. Словно кто-то ударил её табуреткой по голове. Опять всё по новой. Только теперь — не через мужа, а напрямую. Своими жирными руками.
— Ну ничего, — прошептала она. — Я вам тоже сюрприз приготовлю.
Через неделю Ольга пришла в дом к Анне Викторовне. Без предупреждения. В спортивных штанах и с папкой под мышкой — как инспектор налоговой, только злее.
— Ольга, вы к нам? — удивилась свекровь, открыв дверь. Вокруг шеи — золотая цепь, в руках — печенье. Типичный маскарад.
— Не «к вам», а к тебе. Давай по-человечески, без этих «вы», — Ольга прошла внутрь. — Я знаю, что ты подала запрос на завещание.
Анна Викторовна поставила печенье на стол.
— Оля, ты же понимаешь, это не против тебя…
— Это ровно против меня, — перебила она. — Против моего дома. Против моей памяти. Против моей бабушки, которая тебя терпеть не могла и звала «эта хищная акула в тапках».
Саша вышел из комнаты, накинув рубашку. На его лице была смесь смущения и раздражения.
— Оль, что ты творишь?
— Тебя я видеть не хочу, — холодно сказала она. — У тебя был шанс вести себя по-мужски. А ты выбрал «слушать маму». Поздравляю, ты теперь не муж, а шпион в тельняшке.
Анна Викторовна села на диван, сцепив руки.
— Ты сама нас вынудила. Мы столько сил вложили в ваши отношения. В эту семью. А теперь ты всё порушила. Мы хотя бы долю просим. По справедливости.
— Какая справедливость? Вы кто мне теперь? — Ольга заговорила тише, но каждое слово звенело, как нож по тарелке. — Я вам кто? Дойная корова? Наследница, которую можно прижать в суде?
Саша бросился к ней:
— Оля, успокойся…
— Не трогай меня, Саша. Ни физически, ни юридически. Всё. Ты — бывший. В папке — все документы. Я пошла до конца. И если вы объявите суд — я подниму всё. Даже письма бабушки, где она чётко писала, почему оставляет квартиру мне, а не твоему «золотому мальчику».
Она бросила взгляд на Анну Викторовну.
— И знаешь, что самое смешное, Анна Викторовна? Вы хотели быть прописанной. Так вот, я завтра подам в суд о прекращении регистрации вашего сына. Пусть теперь живёт, где хочет. Только не у меня. И не рядом.
— Ты злая, — выдавила свекровь, сжав губы.
— А вы — глупая. Подсунуть мне завуалированную аферу — и ждать благодарности? Надо было хотя бы не смеяться в коридоре, когда я бабушку хоронила. Я ведь слышала. Всё слышала. «Теперь эта курица у нас в лапках». Помните?
В комнате повисла мёртвая тишина. Даже Саша притих. Взгляд у него стал какой-то стеклянный, как у актёра, который забыл слова.
Ольга подошла к двери.
— Увидимся в суде. Или, если повезёт, вообще никогда.
Она вышла из дома и вдохнула жаркий воздух. Солнце било в глаза. В голове шумело. А в груди — не пустота, а странное чувство: как будто она выбралась из чего-то липкого. Из трясины. Из болота. Из брака.
Суд проходил в маленьком зале на третьем этаже, где пахло пыльными кожаными папками и отчаянием. Ольга сидела прямо, как школьница у доски, только вместо учебника — папка с доказательствами. На ней лежали старые письма бабушки, справка от психиатра, подтверждающая её вменяемость на момент составления завещания, и фотографии — где бабушка в халате, а на фоне виднеется та самая Анна Викторовна, злобно глядящая в объектив, будто фотоаппарат — её конкурент на наследство.
— Гражданка Потапова, озвучьте, пожалуйста, суть иска, — устало пробурчал судья, потирая лоб.
— Мы считаем, что завещание было подписано под давлением, — чётко выдала Анна Викторовна. — Ольга Николаевна оказывала моральное воздействие на пожилого человека. Есть свидетели.
— Свидетели — вы и ваш сын? — ехидно уточнила Ольга.
— У нас есть соседка, — вмешался Саша. — Она подтверждает, что бабушка в последнее время была не в себе. Кричала на прохожих, один раз пыталась вынести мусор в кастрюле.
— Это была супница, — сухо отрезала Ольга. — Она несла борщ на похороны своей подруги.
Судья откинулся на спинку и закрыл глаза. Видимо, он был не готов к этой битве поколений в прямом эфире.
— У меня есть доказательства, — продолжила Ольга. — Письма бабушки. Она писала мне ещё до болезни. О своей воле. О том, что никому больше квартиру не отдаст. И особенно — не этим. Там всё чёрным по белому. И фото приложены. Где, кстати, видно, как Анна Викторовна ей хамит. На лестничной площадке. В тапках и с авоськой, полной тухлой капусты.
— Это к делу не относится, — прошипела свекровь, закипая.
— Это как раз относится. Потому что вы приходили к пожилому человеку и говорили, что она «всё равно скоро откинет тапки». Я записала это на диктофон. Хотите послушать?
В зале повисло напряжение, как в фильме, где все ждут, когда кто-то выстрелит в пианино. Саша поёрзал. Анна Викторовна стала ярко-красной.
— Запись получена без согласия, она не имеет юридической силы! — воскликнула она.
— А моральную силу — имеет? — отозвалась Ольга.
Судья хлопнул по столу.
— Всё, хватит балагана. Суд удаляется на совещание.
Ольга стояла в коридоре. Мимо ходили женщины в платках, адвокаты с чемоданами, судебные приставы, шурша бумагами, и никто даже не догадывался, что вот здесь, за дверью, решается вопрос: останется ли она жить в собственной квартире — или нет.
— Оль, — Саша подошёл, положил руку ей на плечо. — Мы зашли слишком далеко. Давай всё отыграем назад. Забудем. Мама просто…
Она отдёрнула плечо.
— Нет. Тебе нравится жить в тени? Пожалуйста. Только меня в эту тень больше не тащи.
Он вздохнул. Улыбнулся криво.
— Я не хотел. Я думал, ты поймёшь. Это ведь только квартира…
— Нет, Саша. Это не «только квартира». Это мой дом. Это место, где я сплю, просыпаюсь, плачу, злюсь, читаю смс от тебя, где ты пишешь «скоро буду» — и не приходишь. Это моя территория. Моя жизнь. А ты хотела её у меня забрать — ты и твоя «семейная коалиция».
Судебный пристав вышел из зала:
— Гражданка Потапова, гражданка Чернышева. Суд вынес решение.
Решение было в её пользу. Завещание признано действительным. Попытка оспаривания — отклонена. Судья даже добавил в конце:
— Очевидно, что истцы действовали в своих интересах, не имея серьёзной доказательной базы.
Анна Викторовна рухнула на скамейку, как мокрая простыня. Саша сидел, глядя в пол. Ольга просто молча встала и ушла. Без крика. Без триумфа. Всё, что она хотела — защитить себя. И она это сделала.
Через неделю она сменила замки.
Саша пытался позвонить. Писал. Присылал голосовые. «Оля, я всё осознал…», «Мы были близки…», «Это всё мама, я тебя люблю…»
Она не отвечала. Ни разу.
Вечером, разбирая старые бумаги, она наткнулась на письмо бабушки. С пожелтевшими краями. Простое, без штампов.
«Олечка, квартира — твоя. Это не просто стены. Это твоя крепость. Береги её от дураков. И себя береги. Я тебя люблю».
Ольга улыбнулась. Убрала письмо в ящик. И наложила на него чайное полотенце — как броню.
Эта квартира останется моей. Навсегда. Как и память о тех, кто по-настоящему любил. А не хотел «долю».
— Твои родители пришли без приглашения, требовали мои отпускные себе, а когда я отказала, устроили скандал! Конечно, я их выкинула отсюда