— Аня, ты знаешь, я не мастер говорить красивые слова. Я вообще… ну, ты сама знаешь. Но с тобой всё по-другому. Всё как-то правильно. Ты — единственный человек, с которым я хочу просыпаться каждое утро и не думать, что день будет плохим. Ты — мой дом.
Максим говорил это, глядя куда-то в пламя свечи, словно репетировал речь перед невидимым суфлёром. Его руки, обычно уверенно держащие руль или компьютерную мышь, сейчас нервно теребили белоснежную скатерть. Воздух в маленьком, уютном зале ресторана был густым от запаха воска, вина и чужих тихих разговоров. Всё было выверено до миллиметра: уединённый столик в углу, приглушённый свет, букет её любимых пионов, который он заранее договорился принести. Идеальная сцена для главного акта.
Он наконец поднял на неё глаза. В его взгляде плескались надежда и почти мальчишеский страх. Он медленно, словно боясь спугнуть момент, опустился на одно колено. Движение вышло немного неловким, но искренним. Из внутреннего кармана пиджака он извлёк маленькую, обитую тёмно-синим бархатом коробочку. Щелчок, с которым она открылась, показался ему оглушительным. Внутри, на атласной подушечке, лежало кольцо — тонкий ободок из белого золота с одним-единственным, но чистым, как слеза, камнем.
— Выходи за меня, — выдохнул он.
Аня не заплакала. Не ахнула. Её лицо не озарилось той лучезарной улыбкой, которую он сотни раз прокручивал в своей голове. Она смотрела на него так, будто он решал сложную математическую задачу, а она уже знала ответ. Её взгляд был серьёзным, глубоким и абсолютно спокойным. Она сделала едва уловимый жест рукой, ладонью вниз. «Сядь».
Максим подчинился. Его колени подогнулись, и он грузно опустился обратно на стул. Атмосфера идеального вечера лопнула, как мыльный пузырь. Он чувствовал себя голым и глупым посреди этого шикарного зала. Аня протянула руку, но не за кольцом. Она взяла коробочку, её пальцы накрыли его, заставив разжать свои, и аккуратно закрыла крышку. Щелчок на этот раз был тихим, похоронным. Она пододвинула коробочку по гладкой поверхности стола обратно к нему.
— Максим, я тебя люблю. Правда. Иначе бы мы не сидели сейчас здесь.
Её голос был ровным, почти деловым, и от этого контраста с романтичностью момента у него по спине пробежал холодок.
— Но я не выйду замуж за тебя и за твою маму одновременно.
Он открыл рот, чтобы возразить, чтобы сказать, что она всё не так понимает, что Марина Борисовна со временем привыкнет, полюбит её, что всё наладится, как только они станут семьёй. Но Аня его опередила, подняв ладонь.
— Не надо. Она не изменится. И я не хочу провести остаток жизни, воюя с ней за право решать, какого цвета у нас будут обои и как назвать нашего ребёнка. Я не хочу отчитываться за каждую потраченную тысячу и выслушивать её советы по поводу того, как мне нужно тебя кормить. Я хочу семью, Максим. Свою. А не филиал её квартиры с тобой в роли переходящего знамени.
— Но она моя мать!
— Да твоя мать никогда не даст нам нормально жить! Она не сможет смириться, что её «мальчик» вырос и решил жениться! Так что уладь сначала эту проблему, а потом говори про свадьбу!
Она взяла бокал с вином и сделала маленький глоток, не отрывая от него взгляда.
— Поэтому вот моё встречное предложение. Сначала ты докажешь, что ты взрослый мужчина, который может поставить свою мать на место и защитить интересы своей женщины. Своей семьи. А когда докажешь, когда я увижу, что выхожу замуж за тебя, а не за её послушного сыночка, тогда мы и вернёмся к этому разговору. А пока, — она кивнула на бархатную коробочку, что лежала между ними, как пограничный столб, — это просто красивая, но совершенно бесполезная безделушка.
Прошло три дня. Три долгих, натянутых, как струна, дня. Бархатная коробочка с кольцом не была спрятана в ящик или выброшена. Она стояла на комоде в их спальне, как маленький тёмно-синий укор. Её присутствие меняло физику пространства. Воздух вокруг неё казался плотнее, а взгляды, которые они на неё бросали, были тяжелее обычных. Они не ссорились и не молчали. Они разговаривали о бытовых мелочах — кто купит молоко, нужно ли забрать вещи из химчистки, — но из их общения исчезла лёгкость. Они двигались по квартире как два бильярдных шара на одном столе — никогда не сталкиваясь, но постоянно ощущая присутствие и траекторию друг друга.
Вечером третьего дня Максим, который до этого бесцельно ходил из комнаты в комнату, остановился посреди гостиной. Аня сидела в кресле с ноутбуком, но он видел, что она не работает, а лишь механически водит пальцем по тачпаду.
— Я всё понял, — сказал он. Голос его был глухим, словно он говорил из-под воды.
Аня подняла голову. Её взгляд был выжидающим, без тени насмешки или торжества.
— Понять — это одно. Сделать — совсем другое.
— Я сделаю. — Он подошёл и присел на подлокотник её кресла, но не коснулся её. — Я придумал. Мы должны сделать что-то вместе. Что-то только для нас двоих. Что-то, что нельзя отменить или изменить.
Он говорил быстро, сбивчиво, словно боялся, что если остановится, то потеряет весь свой скудный запас решимости. Аня молча смотрела на него, позволяя ему выговориться.
— Помнишь, ты хотела на море? В тот отель в Италии, с террасой и видом на скалы. Давай полетим. Через две недели. Я всё оплачу сейчас. Билеты, отель. Всё невозвратное. Чтобы не было пути назад. Это будет наш первый шаг. Настоящий. Как тебе?
Это была отчаянная, но по-своему сильная идея. В ней была заложена декларация. Не просто поездка, а акт отделения. Покупка невозвратных билетов — это сожжение мостов, пусть пока и символическое. Аня видела, как он цепляется за этот план, как за спасательный плот. Она медленно закрыла крышку ноутбука.
— Хорошо. Давай.
Они сидели рядом за столом, и свет от монитора бросал резкие тени на их сосредоточенные лица. Выбор дат. Ввод паспортных данных. Галочки в нужных полях. Максим держал палец над кнопкой «Оплатить», словно это была кнопка запуска ядерного реактора. Он посмотрел на Аню. Она спокойно кивнула. Он нажал. Страница обновилась, на экране появилось подтверждение: «Ваш заказ успешно оформлен. Спасибо за покупку!» Они потратили сумму, равную двум его месячным зарплатам. Деньги списались, и назад дороги не было.
В этот момент между ними что-то изменилось. Напряжение слегка отступило, уступив место хрупкому, новорождённому чувству общности. Он впервые за эти дни коснулся её руки.
— Вот видишь? Мы можем.
— Ещё нет, — тихо ответила Аня. — Теперь самое главное. Ты должен ей сказать.
Максим кивнул. Его лицо снова стало серьёзным. Он взял свой телефон, прошёл на кухню, плотно притворив за собой дверь. Аня осталась в комнате. Она не подслушивала, ей это было не нужно. Она просто смотрела на его тёмный силуэт за матовым стеклом кухонной двери.
Сначала он стоял прямо, его плечи были расправлены. Он говорил бодро, даже с некоторой бравадой. «Мам, привет. Да, всё отлично. Слушай, у нас новость… Мы с Аней решили слетать отдохнуть…»
Потом его силуэт начал меняться. Плечи опустились. Он опёрся свободной рукой о столешницу. Его голос стал тише, в нём появились оправдывающиеся нотки. «Нет, только вдвоём… Почему? Потому что это наш отпуск… Да, именно на эти даты…»
Прошло ещё несколько минут. Теперь он уже сидел на стуле, ссутулившись, словно на него давил невидимый груз. Он провёл рукой по волосам. «Мам, я понимаю, но билеты уже куплены. Они невозвратные… Нет, поменять нельзя… Я не понимаю, при чём здесь твой юбилей через три месяца?..»
Аня смотрела на эту беззвучную пантомиму поражения. Он ещё не положил трубку, но она уже всё знала. Он не выдержал первого же натиска. Он не поставил точку, а лишь поставил многоточие, приглашая к дальнейшему обсуждению, торгу, манипуляциям.
Когда Максим вернулся в комнату, на его лице была маска измотанного миротворца.
— Ну… она, конечно, немного расстроилась, но, думаю, поймёт.
Аня молча смотрела на него. И в её холодном, ясном взгляде он с ужасом прочитал то, чего боялся больше всего: «Ты провалил испытание».
Звонок в дверь прозвучал в субботу утром. Не робкий или вопросительный, а два коротких, уверенных нажатия, которые не оставляли сомнений: пришёл тот, кто считает себя вправе приходить без предупреждения. Максим, стоявший у плиты и с мрачной сосредоточенностью переворачивавший блины, вздрогнул. Аня, сидевшая за столом с чашкой кофе, даже не повернула головы. Она просто замерла, и по тому, как напряглась её спина, было ясно — она знает, кто там.
Максим выключил огонь и пошёл открывать. На пороге стояла Марина Борисовна. Идеальная укладка, строгий, но дорогой бежевый костюм, лёгкая улыбка на губах и глаза ястреба, оценивающие обстановку. В руках она держала большое блюдо, накрытое полотенцем, от которого исходил тёплый яблочно-коричный аромат.
— Максюша, привет. Я тут пирог испекла. Думаю, позавтракаете по-человечески, а не бутербродами.
Она шагнула в квартиру, ловко обогнув сына, и прошла прямо на кухню, словно Аня была невидимым предметом интерьера. Она даже не кивнула ей. Весь её мир, вся её вселенная была сосредоточена на сыне, который плёлся за ней, как на буксире.
— Мам, зачем так рано? Мы же…
— Рано? — она обернулась, вскинув идеально выщипанные брови. — Я как раз успела всё продумать. По поводу вашей поездки. Я тут подумала, чего вы там одни скучать будете? Две недели — это же так долго!
С этими словами она поставила пирог на стол, прямо перед Аней, но смотрела при этом исключительно на Максима. Из своей элегантной сумочки она извлекла сложенный вчетверо лист А4. Это была распечатка электронной брони. Она с лёгким щелчком развернула её на столе.
— Вот! Я взяла себе билет на тот же рейс. И номер в вашем же отеле! Представляешь, как повезло? Оставался последний на нашем этаже, с видом во внутренний дворик, но это даже лучше — не так шумно будет по вечерам. Будем вместе завтракать, на пляж ходить. Я уже посмотрела, там прекрасные экскурсии в соседний городок, как раз для троих.
Она говорила это с восторгом первооткрывателя, с интонацией человека, который принёс благую весть и ждёт бурных оваций. Её монолог был идеально выстроенной стеной, в которой не было ни одной щели для возражений.
Максим побледнел. Он перевёл взгляд с матери на Аню и обратно, как зритель на теннисном матче, в котором один из игроков стоит неподвижно. Аня не проронила ни слова. Она отставила свою чашку и сложила руки на столе, её взгляд был прикован к лицу Максима. Это было немое, но предельно ясное требование. «Действуй. Вот твой шанс. Тот самый, о котором мы говорили».
— Мам… — начал он, и в его голосе уже звучала та самая умоляющая нотка, которую Аня слышала во время телефонного разговора. — Мы же договаривались. Мы хотели вдвоём. Это… это наш отпуск.
— Ну так что же меняется? — искренне удивилась Марина Борисовна, продолжая игнорировать Аню. — Я же вам не помешаю! Наоборот, помогу. Я язык знаю лучше тебя, смогу с местными объясниться, если что. Да и веселее вместе. Ты же знаешь, как я люблю море. Что же мне, из-за вашей прихоти дома сидеть? Я тоже отдохнуть хочу.
Это был гениальный ход. Она перевернула ситуацию с ног на голову, выставив их желание побыть вдвоём эгоистичной прихотью, которая мешает ей, одинокой женщине, насладиться заслуженным отдыхом.
— Но это… это неправильно, — пролепетал Максим, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног. Он искал слова, но находил лишь жалкие обрывки фраз. — Мы уже всё спланировали…
— Вот и прекрасно! А теперь в наших планах просто появился ещё один человек, — отрезала Марина Борисовна. Она, наконец, удостоила Аню взглядом. Быстрым, скользящим, как будто оценивала новую скатерть. И снова повернулась к сыну. — Ну, не будем об этом. Что куплено, то куплено. Будем отдыхать, как получится. Ты же не выгонишь собственную мать, правда?
Максим посмотрел на Аню. В её глазах был холодный, ровный блеск. Ни мольбы, ни гнева. Только констатация. Он отвёл взгляд и произнёс фразу, которая стала его приговором:
— Хорошо… Ладно. Просто… давай договоримся, что у нас будут и отдельные экскурсии.
В этот момент Аня медленно, без единого лишнего движения, поднялась из-за стола. Она не посмотрела ни на него, ни на его мать. Она просто развернулась и молча пошла в спальню. Дверь за ней закрылась без хлопка, с тихим, окончательным щелчком. Марина Борисовна победоносно улыбнулась.
— Ну вот и умница. Я сейчас чайник поставлю, пирог попробуем. Надо же отметить такое удачное начало отпуска.
— Аня, подожди. Давай поговорим. Ну что ты как маленькая?
Максим вошёл в спальню следом за ней. Он закрыл за собой дверь, отрезая себя от победоносного мира матери и оставаясь наедине с миром своего поражения. Аня стояла у окна, спиной к нему, и смотрела на серые крыши соседних домов. Она не обернулась.
— Говорить больше не о чем, Максим. Ты всё сказал там, на кухне.
— Да что я сказал? Что?! Что я должен был сделать? Вышвырнуть её за дверь? Свою мать? Она уже купила билет, Аня! Невозвратный! — Он повысил голос, в его словах отчаяние смешивалось с попыткой переложить вину. — Это просто отпуск. Две недели. Мы бы почти не виделись. Я бы всё устроил.
Он подошёл ближе, но остановился в шаге от неё, боясь нарушить невидимую границу. Он ждал, что она повернётся, начнёт кричать, обвинять. Он был готов к скандалу, к спору, к чему угодно, только не к этому звенящему, холодному спокойствию.
— Ты не понимаешь, — сказала она тихо, всё так же глядя в окно. — Дело не в билете и не в отпуске. Дело в том, что для неё не существует никаких границ, а для тебя не существует выбора. Она решила — и ты подчинился. Она пришла, проигнорировала меня в моём же доме, поставила перед фактом — и ты согласился. Ты даже не попытался бороться. Ты сразу начал искать компромисс там, где его быть не может.
Она наконец повернулась. На её лице не было гнева. Была только усталость и окончательность принятого решения. Она посмотрела на него так, как врач смотрит на безнадёжного пациента.
— Ты хороший парень, Максим. Но ты не мой мужчина. Ты её. И всегда им будешь.
С этими словами она обошла его, словно он был предметом мебели. Он хотел схватить её за руку, остановить, но его тело сковало оцепенение. Аня подошла к комоду, где, словно синий саркофаг, стояла бархатная коробочка. Она взяла её в руки, взвесила на ладони, а потом, не глядя на Максима, вышла из спальни.
Он пошёл за ней, как заворожённый. На кухне Марина Борисовна уже отрезала щедрый кусок своего яблочного шедевра и ставила на стол две чашки. Увидев их, она просияла.
— О, ну вот и вы, голубки! Помирились? А я как раз чай заварила. Сейчас будем пить с пирогом! Максюша, садись, тебе кусочек побольше.
Аня прошла мимо стола, мимо улыбающейся свекрови, мимо застывшего Максима. Она подошла к раковине. Спокойным, выверенным движением она открыла бархатную коробочку. Бриллиант тускло сверкнул в электрическом свете кухни. Она не смотрела на него с сожалением или нежностью. Она смотрела на него как на проблему, которую нужно устранить.
Она перевернула коробочку, и кольцо с тихим стуком упало в тёмное жерло измельчителя отходов.
Марина Борисовна замерла с ножом в руке. Улыбка сползла с её лица.
— Ты что делаешь?
Аня проигнорировала её. Она включила холодную воду, и ровная струя полилась в раковину. Затем её палец нашёл выключатель на стене.
Кухню наполнил чудовищный, скрежещущий визг. Звук металла, перемалываемого другим металлом, звук ломающихся жерновов, в которые попало что-то слишком твёрдое. Этот вопль длился всего несколько секунд, но казалось, что он впивается прямо в мозг, уничтожая не только золото и камень, но и все воспоминания, все надежды, всё то хрупкое, что когда-то было между ними.
Потом звук оборвался. Остался только шум льющейся воды.
Аня выключила воду. Выключила измельчитель. Тщательно, словно после грязной работы, вымыла руки. Вытерла их полотенцем.
И только после этого она посмотрела на них. На окаменевшего Максима. На его мать, у которой от шока приоткрылся рот. Её голос был абсолютно ровным.
— Теперь можешь ехать с мамой.
Она положила полотенце на край раковины, развернулась и пошла к выходу. Не в спальню за вещами. Просто к выходу. Дверь тихо открылась и закрылась.
На кухне остались двое. Мужчина и его мать. Между ними на столе остывал яблочный пирог, а в воздухе висел фантомный запах озона и горечь окончательного, бесповоротного поражения…
Он и она