— Я должна бросить свою работу, детей, мужа только потому, что ты решила съездить отдохнуть?

— Я должна бросить свою работу, детей, мужа только потому, что ты решила съездить отдохнуть? — голос Лены в трубке дрожал от возмущения.

— Лена, это всего две недели. Две недели за три года, — произнесла я, стараясь говорить спокойно, хотя внутри всё кипело.

— Ты же знала, на что шла, когда забирала мать к себе! — парировала сестра.

Я закрыла глаза, прислонившись к холодильнику. Да, я знала. Но разве можно было предвидеть, как это будет на самом деле?

***

Мы с Леной никогда не были близки. Пять лет разницы в детстве — это пропасть. Когда мне было семь, а ей двенадцать, она уже считала себя взрослой, а меня — надоедливой малявкой, которая вечно лезет в её вещи и подслушивает разговоры с подружками. Я помнила, как она запирала дверь в свою комнату, когда к ней приходили друзья, как кричала маме, что я опять взяла её помаду или примерила туфли.

Отца я почти не помнила — размытый образ высокого мужчины с усами, запах табака и одеколона. Он ушёл, когда мне было четыре. Просто собрал вещи и исчез. Мама говорила, что он уехал на заработки, потом — что у него новая семья. А потом перестала говорить о нём вообще. Лена помнила его лучше и, кажется, так и не простила. Может, поэтому стала такой жёсткой, колючей, словно выстроила вокруг себя стену из колючей проволоки.

Мама растила нас одна. Работала медсестрой в две смены, вечерами подрабатывала. Я помнила, как она возвращалась поздно вечером, усталая до изнеможения, но всё равно проверяла наши тетради, готовила на завтра обед. По выходным стирала горы белья, штопала наши колготки, перешивала Ленины вещи на меня. Мы не голодали, но и не шиковали. Новое платье — только на Новый год и день рождения. Фрукты — когда кто-то болел. Мясо — по праздникам.

Лена всегда боролась за мамино внимание. Громко возмущалась, если мама дольше сидела со мной над уроками. Демонстративно хлопала дверью, если мама покупала мне новые колготки, а ей приходилось донашивать старые. Я же, наоборот, старалась быть незаметной, тихой, удобной. Может, потому что чувствовала мамину усталость острее. Или просто такой характер.

После школы Лена уехала учиться в Москву. Поступила на экономический, встретила там будущего мужа — перспективного менеджера из обеспеченной семьи. Вышла замуж на третьем курсе, родила двоих детей. Приезжала редко — на Новый год, да и то не каждый. Звонила по праздникам, присылала деньги на день рождения мамы.

Я осталась в нашем городе. Выучилась на учителя начальных классов, вышла замуж за одноклассника — простого парня, работающего на заводе. У нас родилась дочка. Жили скромно, но дружно. Я навещала маму каждые выходные, помогала с уборкой, покупками.

***

Три года назад у мамы случился ин су льт. Я помнила тот звонок из больницы, как будто это было вчера. Холодный декабрьский вечер, я готовила ужин, дочка делала уроки. «Ваша мама в реа нимации». Мир рухнул.

Мама выжила, но осталась ин ва лидом. Левая сторона почти не работала, речь нарушилась. Врачи сказали, что нужен постоянный уход, специальные упражнения, массаж. Дом престарелых даже не обсуждался — я не могла представить маму там, среди чужих людей, в казённых стенах. Нет, я не могла иначе. Это мой выбор, мой долг, моя любовь.

Я позвонила Лене. Она приехала на два дня, посмотрела на маму, поплакала и сказала:

«Я не смогу. У меня дети, работа. Но я буду помогать деньгами».

И уехала.

Так мама оказалась у нас. Мы переоборудовали комнату, купили специальную кровать, ходунки. Я училась делать уколы, массаж, готовить протёртую пищу. Первый год был а дом. Мама плакала от беспомощности, я — от усталости. Муж молча терпел, дочка старалась не шуметь.

Постепенно наладилось. Мама научилась передвигаться с ходунками, стала понемногу говорить. Я приспособилась совмещать уход за ней с работой — благо, школа была рядом, и директор пошла навстречу, разрешив брать неполную ставку. Но усталость накапливалась. Три года без отпуска, без возможности просто выспаться в выходной, сходить с мужем в кино или съездить на дачу к друзьям.

И вот позавчера позвонила подруга. У неё горящая путёвка в санаторий на двоих — её мама заболела и ехать не может. Стоит копейки, только до послезавтра решить надо. Две недели в сосновом бору, лечебные ванны, массаж, тишина. Я даже заплакала от одной мысли об этом.

Но как оставить маму? Муж работает в две смены, дочка учится. Соседка согласна приходить днём на пару часов, но этого мало. Мама не может сама готовить, мыться, принимать лекарства вовремя. И тогда я подумала о Лене. Она же может взять отпуск, приехать. Заодно и маму повидает — два года не виделись. Может, привезёт детей — мама так мечтает увидеть внуков.

***

Я долго настраивалась на этот звонок. Репетировала слова, представляла, как объясню ситуацию. Но всё пошло не так.

— Лена, послушай, — начала я после обычных приветствий. — У меня появилась возможность съездить в санаторий. Первый раз за три года. Всего на две недели. Не могла бы ты приехать, пожить с мамой?

Молчание. Потом взрыв.

— С ума сошла? У меня работа! Важный проект! Дети на кружках и секциях! У Димы командировки!

— Лен, но ты же можешь взять отпуск. Привези детей, мама так хочет их увидеть. Она ведь бабушка им.

— Бабушка? — голос Лены стал ядовитым. — Которую они видели три раза в жизни? Нет уж, спасибо. Ты сама решила её забрать — сама и сиди.

— Я не жалуюсь, — тихо сказала я. — Просто прошу помочь. Две недели, Лена. Я три года не отдыхала.

— А я что, виновата? Я тебя заставляла? Нет! Могла в дом престарелых определить, я бы оплачивала!

От этих слов меня словно ударили. Дом престарелых. Мама, которая всю жизнь положила на нас, которая недоедала, чтобы мы были сыты, недосыпала, чтобы мы были здоровы.

— Как ты можешь? — прошептала я.

— Я — реалистка. А ты вечно строишь из себя мать Терезу. Героиня, да? Святая? А теперь хочешь, чтобы я всё бросила из-за твоего отпуска?

— Это не просто отпуск, — я чувствовала, как подступают слёзы. — Я устала, Лена. Очень устала. И мне нужна помощь. Твоя помощь. Мы же сёстры.

— Сёстры? — рассмеялась она. — Мы никогда не были близки. И не надо теперь играть в родственные чувства. Я помогаю деньгами — и достаточно. Всё, мне некогда!

Гудки в трубке. Я стояла посреди кухни, держа телефон, и не могла пошевелиться. В груди было пусто и холодно. Слёзы текли по щекам, капали на пол.

***

Я вспомнила, как в детстве мы с Леной болели ветрянкой. Мама взяла больничный, сидела с нами. Лена капризничала, требовала особенного внимания, а я старалась не беспокоить маму лишний раз. Мама мазала нас зелёнкой, рассказывала сказки, делала морсы. «Мои девочки, мои любимые», — шептала она, обнимая нас перед сном.

Тогда мы обе нуждались в ней одинаково сильно. Когда это изменилось? Когда для Лены мама стала обузой, от которой можно откупиться деньгами и редкими звонками?

Где та Лена, которая в детстве плакала ночами, когда мама задерживалась на работе? Которая рисовала для неё открытки на 8 марта, старательно выводя: «Самой лучшей маме на свете»? Когда она превратилась в эту холодную, расчётливую женщину, для которой собственная мать — обуза?

— Доченька, это Лена звонила? — мамин голос из соседней комнаты вернул меня к реальности.

Я вытерла непрошеные слёзы и пошла к ней. Мама сидела в кресле у телевизора, но смотрела не на экран, а в окно.

— Да, мам, Лена звонила.

— Как она? Как дети?

Я села на подлокотник кресла, обняла маму за плечи. Она стала такой маленькой, хрупкой. Кожа тонкая, почти прозрачная. Но глаза всё те же — добрые, любящие.

— У неё всё хорошо, мам. Работает много, дети растут. Передавала тебе большой привет, сказала, что любит и скучает.

Мама улыбнулась:

— Вот и славно. Она у меня молодец, многого добилась. И ты молодец. Обе мои девочки хорошие.

Я крепче обняла её, уткнулась носом в седые волосы. Они пахли детством — тем же шампунем, которым мама пользовалась всю жизнь.

— Мам, хочешь чаю?

— Хочу. С вареньем?

— Конечно, с вареньем.

Я поставила чайник, достала мамину любимую чашку с розочками — ей её подарила Лена лет пятнадцать назад. Билеты всё ещё лежали на столе. Я взяла их, подержала в руках секунду и выбросила в мусорное ведро.

***

Подруге я позвонила вечером, отказалась от путёвки. Она расстроилась, пыталась уговорить найти какой-то выход, но я только покачала головой. Какой выход? Нанять чужого человека на две недели? Мама к чужим долго привыкает, будет нервничать, может случиться обострение.

Сосновый бор никуда не денется. Будут другие возможности, другие путёвки. А мама… Мама у меня одна. И пока она жива, пока может улыбаться мне по утрам, путать слова, рассказывать одни и те же истории из нашего детства — я буду рядом. Не из-за долга, не из-за того, что больше некому. А потому что люблю. Просто люблю.

Лена больше не звонила в тот день. И на следующий. И через неделю тоже. Мама спрашивала, я придумывала отговорки — то занята, то за границей, то телефон сломался. Мама верила. Или делала вид, что верит.

В воскресенье, ровно в восемь вечера, телефон молчал. Мама сидела в кресле с телефоном в руках, ждала. В половине девятого отдала мне телефон:

— Наверное, забыла. Бывает.

Я кивнула, поцеловала её в седую макушку и пошла готовить ужин. За окном падал снег, медленно, красиво. Я подумала о том, что когда-нибудь, через много лет, Лена пожалеет. Но будет поздно. А пока… Пока я варила мамину любимую гречневую кашу и слушала, как она рассказывает Серёже о том, какими мы были в детстве. Какими дружными, любящими сёстрами. И я не стала её поправлять.