— Рот свой закрой и не смей мне тут командовать в моей квартире! Я тебя и спрашивать не собираюсь, как и какой мне ремонт здесь делать

— И сколько стоит это баловство?

Голос Антона упал в комнату, как грязный камень в чистый колодец. Лида не сразу подняла голову. Она сидела на корточках посреди гостиной, на старом, вытертом до ниток паркете, и её мир на мгновение сузился до размеров нескольких прямоугольных дощечек. Ламинат. «Дуб Арктический», «Орех Миланский», «Венге Марокко». Она перебирала их загрубевшими от работы пальцами, гладила прохладную, чуть шероховатую поверхность, вдыхала слабый, химический запах нового дерева. В этих образцах была не просто древесная стружка, спрессованная под давлением. В них были три года её жизни.

Три года, когда она ела на обед пустую гречку, потому что бизнес-ланч — это непозволительная роскошь. Три года, когда она штопала единственные зимние сапоги, потому что новые — это минус десять тысяч из заветной кубышки. Три года, когда она отказывала подругам в посиделках в кафе, врала про головную боль, про усталость, про аврал на работе. Каждый сэкономленный рубль, каждая урезанная хотелка, каждая капля горечи от собственной скупости — всё это было здесь, на полу, в виде этих аккуратных, глянцевых пластин. Это была материализовавшаяся мечта о чистоте, о свете, о новой жизни в стенах этой унылой двушки, доставшейся ей от бабушки.

Антон вошёл в комнату, не разуваясь, и брезгливо пнул носком своего потрёпанного ботинка самый светлый, самый дорогой образец — «Дуб Арктический». На безупречной белёсой поверхности остался грязный, размазанный след. Он не заметил этого или сделал вид, что не заметил. Для него это были просто доски. Мусор.

— Тысяч триста, небось, выкинешь на ветер? — он не спрашивал, он утверждал, процедив слова сквозь зубы. Он обошёл её, как препятствие, и плюхнулся в старое кресло, которое жалобно скрипнуло под его весом.

Лида промолчала, медленно проводя пальцем по грязному следу на ламинате. След не стирался. Он въелся в её мечту.

— А я вот думаю, — продолжил Антон, не дождавшись ответа и закинув ногу на ногу, — что нам сейчас нужнее машина. Чем дышать этой твоей строительной пылью. Всё равно через год всё обшарпается. Отложи свой ремонт, добавим немного и возьмём нормальный «Логан». Будем как люди ездить, а не на автобусах трястись.

Он говорил об этом так просто, так буднично, будто её деньги — это нечто общее, некий ресурс, которым он, как мужчина, имеет полное право распоряжаться. Будто три года её унизительной экономии были всего лишь прологом к покупке его личного средства передвижения. Он даже не сказал «купим мне», он сказал «возьмём нам», автоматически записывая её жертву в счёт семейного блага, которое почему-то совпадало исключительно с его желаниями.

Лида медленно, с хрустом в коленях, поднялась на ноги. Она почувствовала, как кровь отхлынула от лица, а в ушах застучало. Она посмотрела на него — развалившегося в кресле, самодовольного, вносящего в семейный бюджет ровно столько, чтобы хватало на макароны и оплату коммуналки. Мужчину, который за все эти годы ни разу не поинтересовался, откуда берутся деньги на новую сковородку или на ремонт протёкшего крана.

— Машину? — переспросила она. Голос был тихий, но твёрдый, как камень. — Тебе нужна машина? Так иди и заработай на неё.

Антон побагровел. Не сразу, а медленно, волнами. Кровь приливала к его щекам, к шее, делая лицо пятнистым, уродливым. Он привык, что она молчит. Терпит. Соглашается. А тут — прямой, как выстрел, ответ.

— Ты что себе позволяешь? — он подался вперёд, его тело напряглось. — Я твой муж! Я решаю, что нужнее для семьи!

Вот тут плотину и прорвало. Вся горечь, всё унижение, вся накопленная за три года ярость хлынули наружу. Она одним резким движением выхватила у него из-под ноги испачканный образец «Дуба Арктического», подошла к журнальному столику и со стуком бросила его на пыльную поверхность. Деревяшка ударилась о дерево с сухим, трескучим звуком.

— Рот свой закрой и не смей мне тут командовать в моей квартире! Я тебя и спрашивать не собираюсь, как и какой мне ремонт здесь делать!

— Стой! А я что, тут теперь пустое место?

— Ты три года палец о палец не ударил, чтобы мне помочь! Жил на всём готовом, как приживала! Так что твоё мнение о моих деньгах и моём ремонте можешь засунуть туда же, где твои заработки на машину

На секунду показалось, что он её ударит. Его тело качнулось вперёд, кулаки сжались так, что костяшки побелели. Но он остановился. Физическое насилие было слишком простым, слишком быстрым. Оно бы не принесло ему того удовлетворения, которого жаждала его уязвлённая гордость. Вместо этого он медленно, издевательски расслабился, и на его побагровевшем лице расцвела кривая, злая ухмылка.

— О, королева высказалась, — протянул он, оперевшись плечом о дверной косяк. Он принял позу хозяина положения, снисходительно взирающего на бунт прислуги. — Моя квартира, мои деньги… Лида, ты себя со стороны слышишь? Ты же как базарная торговка сейчас. Где твоя женственность, а? Вся в этих досках осталась?

Он прошёлся по комнате, демонстративно заглядывая за старый диван, будто искал что-то.

— И что ты тут собралась делать? Этот твой «Дуб Арктический», — он ткнул пальцем в брошенный на стол образец, — это же самый дешёвый вкус, какой только можно придумать. Мещанство в чистом виде. Колхозный шик. Чтобы все соседи заходили и ахали: «Ой, Лидочка, как у тебя богато!». Этого ты хочешь? Признания от таких же серых мышей, как ты сама?

Его слова были не просто оскорблением. Это была целенаправленная атака на самое сердце её мечты. Он пытался не просто отобрать у неё деньги, он хотел втоптать в грязь саму идею, обесценить три года её жертв, выставить её стремление к красоте и уюту жалкой, пошлой прихотью.

Лида молчала. Она смотрела, как он ходит по её будущему полу, по её выстраданному пространству, и методично в него плюёт. Она не стала кричать в ответ. Ярость, выплеснувшаяся мгновение назад, ушла, оставив после себя холодную, звенящую пустоту и абсолютную ясность мысли.

— Мой вкус, Антон, это моё дело, — сказала она ровно, без малейшей дрожи в голосе. Она подошла к столу и взяла в руки тот самый образец. Осторожно, двумя пальцами, стёрла грязный след от его ботинка. — А вот твой вкус мы уже оценили. Помнишь, ты хотел покрасить стены в цвет «баклажан»? Потому что у твоего друга Серёги так в гараже покрашено, и это «по-мужски».

Ухмылка на его лице дрогнула. Он не ожидал такого спокойного, ядовитого ответа.

— Не надо тут передёргивать! Я говорю о разумном вложении средств! Машина — это актив! Это свобода передвижения! А твои доски — это пассив! Деньги, закопанные в пол! Я, как мужчина, мыслю стратегически, а ты — эмоциями! Накопила свои копейки и трясёшься над ними, как Кощей над златом.

— Копейки? — Лида чуть склонила голову набок, и в её глазах мелькнул опасный огонёк. — Да, это копейки. Я их три года собирала со своей жалкой зарплаты, перебирая бумажки в офисе, как ты говоришь. А сколько ты вложил в семейный бюджет со своих «стратегических» проектов? Давай посчитаем. Прошлогодняя затея с криптовалютной фермой на балконе. Какой там был доход? Ах, да. Минус пять тысяч рублей на нового электрика, потому что твой гениальный майнер выжег всю проводку. А до этого? Ставки на спорт? Сколько ты там поднял, стратег? Я помню только, как ты занимал у меня, чтобы отдать долг.

Каждое её слово было маленьким, острым гвоздём, который она хладнокровно вбивала в его раздутое эго. Она не повышала голос, она просто перечисляла факты. Сухие, неопровержимые, унизительные факты.

Антон замер посреди комнаты. Лицо его снова стало пунцовым. Он открыл рот, чтобы что-то возразить, но не нашёл слов. Она лишила его оружия. Его напускная мужественность, его поза «главы семьи» рассыпались в прах под грузом её спокойной, убийственной правды. Он проиграл этот раунд вчистую. И он понял, что спорить с ней бесполезно. Нужно было действовать иначе. Более подло.

Поражение было полным и унизительным. Антон стоял посреди комнаты, обтекаемый её спокойным, фактическим презрением. Его лицо, ещё недавно багровое от гнева, стало бледным, пятнистым. Он проиграл в открытом споре, его авторитет «главы семьи» был уничтожен несколькими точными фразами. Любой другой на его месте, возможно, замолчал бы, ушёл, попытался бы сохранить остатки достоинства. Но не Антон. В его сознании поражение не означало конец битвы; оно означало лишь необходимость сменить оружие на более грязное.

Он молча простоял несколько секунд, глядя в одну точку. Затем, не сказав ни слова, достал из кармана джинсов мобильный телефон. Лида насторожилась. Этот жест был слишком спокоен, слишком целенаправлен. Он не собирался сдаваться. Он собирался нанести удар с другой стороны.

Антон разблокировал экран, нашёл нужный контакт и нажал на вызов, включив громкую связь. Воздух в комнате наполнился противными, резкими гудками. Лида смотрела на него, не понимая, что он задумал.

— Алло, Вадик, здорово! — нарочито бодрым, громким голосом сказал Антон в трубку. Он смотрел прямо на Лиду, не отводя глаз, и в его взгляде была злорадная, предвкушающая усмешка. — Слушай, я по какому делу. Помнишь, мы с тобой «Логан» тот смотрели, серебристый? Короче, забивай его за нами. Да, точно. Вопрос с финансами решён.

В динамике послышался удивлённый голос приятеля: «О, серьёзно? А что, Лидка твоя сдалась?».

Антон хохотнул. Громко, на всю квартиру.

— А куда она денется? — он подмигнул Лиде. — Женщины, сам понимаешь, сначала покапризничают, а потом делают, как мужчина сказал. Я тут ей всё по полочкам разложил, объяснил, что к чему. Так что да, уломал свою. Завтра после обеда подъедем, оформим. Всё, давай, до связи.

Он сбросил вызов. И улыбнулся. Это была улыбка победителя, который только что поставил мат в грязной партии. Он не просто проигнорировал её слова. Он публично, при свидетеле, выставил её безвольной дурой, капризной бабой, которую можно «уломать». Он поставил её в положение, где любое возражение выглядело бы как мелкий семейный скандал, вынесенный на люди. Он рассчитывал, что она промолчит, стушуется, не посмеет опозорить его перед другом. Он думал, что загнал её в угол.

Он просчитался.

Лида не закричала. Не заплакала. Не стала ничего доказывать. Она не бросилась на него. Её движение было плавным, почти ленивым, как у пантеры, которая долго выжидала. Она сделала два шага вперёд, и прежде чем он успел среагировать, вырвала телефон из его расслабленной руки. Его самодовольная улыбка застыла на лице, превратившись в гримасу недоумения.

Она молча разблокировала экран, её пальцы быстро забегали по дисплею. Нашла последний набранный номер — «Вадик». И нажала «вызов». Антон дёрнулся к ней, но замер, увидев выражение её лица. Это было лицо абсолютно чужого, холодного человека.

Снова раздались гудки. На том конце ответили почти сразу.

— Да, Антох, чего ещё?

Лида поднесла телефон к губам. Её голос был спокоен и чист, как зимний воздух.

— Вадик, привет. Это Лида.

В трубке на мгновение повисла тишина.

— Никакой машины не будет. Антон тебе врёт. Всего доброго.

Она завершила вызов, не дожидаясь ответа. Затем, с тем же ледяным спокойствием, положила его телефон на журнальный столик, рядом с образцом «Дуба Арктического». Воздух в комнате загустел, стал вязким, как смола. Он не давил, а обволакивал, лишая возможности сделать нормальный вдох. Антон смотрел на неё, и на его лице больше не было ни гнева, ни самодовольства. Там было что-то новое. Что-то тёмное и первобытное. Это было лицо человека, которого не просто победили, а публично, показательно уничтожили.

Тишина, наступившая после звонка, была хуже любого крика. Она была плотной, материальной, она заполнила собой всё пространство, вытеснив воздух. Антон стоял, как громом поражённый, глядя на свой телефон, лежащий на столе. Казалось, он не дышал. Его лицо, бывшее бледным, начало медленно наливаться тёмной, нездоровой кровью. Мышца на его челюсти заходила ходуном. Он смотрел на Лиду, и в его глазах больше не было ни уязвлённого эго, ни желания доминировать. Там плескалась чистая, дистиллированная ненависть.

Когда он заговорил, его голос был неузнаваем. Низкий, сдавленный, будто продирался сквозь толщу грязи.

— Ты… что ты сделала? Ты меня перед Вадьком опозорила. Меня!

Он сделал шаг к ней, и Лида не отступила. Она просто смотрела на него, и её спокойствие, её абсолютная непроницаемость, казалось, бесили его ещё больше, чем сам поступок. Он остановился в метре от неё, его всего трясло.

— Думаешь, ты победила, да? Думаешь, раз это твоя конура, то ты тут хозяйка? — он обвёл комнату безумным взглядом. — Да я презираю всё это! Твои дешёвые мечты! Твои доски, твои обои, твой грёбаный уют! Я три года жил в этом свинарнике, нюхал твою стряпню и делал вид, что меня всё устраивает! Делал вид, что ты — женщина, а не счётная машинка с амбициями!

Его срывало. Все предохранители сгорели. Наружу хлынуло то, что он, видимо, копил годами. Грязный, мутный поток презрения.

— Машина мне нужна была, чтобы свалить отсюда! Чтобы хотя бы на несколько часов в день не видеть твою постную рожу и этот обшарпанный ад! А ты вцепилась в свои копейки, как в единственное своё достижение! Да это не достижение, это приговор! Приговор твоей никчёмной жизни, в которой нет ничего, кроме работы и этой пыльной коробки!

Лида молчала. Она слушала, но слова больше не ранили её. Они пролетали мимо. Она смотрела на него, как на чужого, неприятного человека, который почему-то орёт в её квартире. В её сознании что-то окончательно щёлкнуло и встало на место. Не было ни обиды, ни боли. Только холодное, ясное понимание, что всё кончено. Что этот человек должен исчезнуть из её жизни. Прямо сейчас.

— Ты думаешь, я тебе позволю тут командовать? — взвизгнул он, увидев, что его слова не производят эффекта. Он ткнул в неё пальцем. — Рот свой закрой и не смей мне тут командовать в моей квартире! Я тут муж! И я буду решать, как мы живём! Я превращу твою жизнь, твой ремонт, всё в такой кошмар, что ты сама мне эти деньги принесёшь и будешь умолять, чтобы я их взял!

И в этот момент Лида начала действовать.

Она молча развернулась и пошла в коридор. Антон на секунду замолчал, озадаченный. Она подошла к встроенному шкафу, где хранились инструменты, и открыла дверцу. Порылась в ящике, пахнущем машинным маслом и старым железом, и её пальцы нащупали тяжёлую, удобную рукоять молотка. Она взвесила его в руке. Хороший, рабочий инструмент.

Она вернулась в комнату. Антон смотрел на неё во все глаза, не понимая. Его тирада захлебнулась.

— Ты что, с ума сошла? — прохрипел он, когда она подошла к журнальному столику.

Лида не ответила. Она положила молоток на стол. Затем взяла образец «Дуба Арктического», который так и лежал там, — символ её мечты, осквернённый его грязным ботинком. Положила его в центр стола. Потом взяла его телефон — источник его унижения, его связь с миром, где он был «свой парень», а не приживала. И аккуратно положила его экраном вверх на светлую поверхность ламината. Чёрный глянцевый прямоугольник на белёсой доске. Как жертва на алтаре.

Она подняла молоток. Антон рванулся было вперёд, но застыл на полпути, увидев её мёртвые, пустые глаза. Он понял.

Удар был не сильным, но точным и тяжёлым. Без замаха. Просто короткое, резкое движение кистью вниз. Раздался сухой, отвратительный треск. Не звон разбитого стекла, а именно хруст чего-то сложного, что ломается изнутри. Паутина трещин мгновенно разбежалась по экрану. Из-под молотка брызнули микроскопические осколки.

Лида подняла молоток и положила его рядом. Затем посмотрела прямо в глаза остолбеневшему Антону. В них не было ни гнева, ни триумфа. Только усталость и окончательность.

— Теперь можешь начинать зарабатывать. И на телефон, и на машину. Но не здесь…