Дождь за окном машины барабанил по стеклу монотонно и навязчиво, словно отбивая такт моему скверному предчувствию. Субботний вечер, я мечтала о горячей ванне и тишине своей квартиры, но вместо этого ехала на другой конец города по срочному вызову матери.
«Приезжай, Светик, нужно кое-что обсудить, — ее голос в трубке звучал неестественно бодро. — Соберемся все вместе, по-семейному».
«По-семейному» у нас всегда означало что-то неприятное. Обычно — разговоры о деньгах или новых проблемах моего старшего брата Максима.
Я припарковалась у знакомого панельного дома, смотрящего на мир уставшими, потрескавшимися глазами. Детство, юность… Казалось, эти стены впитали в себя все мои сомнения и тихие обиды.
Дверь открыла мама. На ней был тот самый передник в цветочек, пахло жареной курицей и пирогом с капустой — запахи моего детства, которые обычно согревали. Но сегодня они почему-то не работали.
— Заходи, разувайся, — улыбнулась она как-то напряженно, избегая моего взгляда. — Все уже за столом.
В прихожей висела чуженая дорогая куртка Максима, рядом — модные ботинки. Я втиснула свои сапоги в угол, на старую подставку для обуви, которую я когда-то купила на первую зарплату.
В гостиной, за столом, ломившимся от еды, сидели отец, Максим и его жена Ирина. Ирина с интересом изучала что-то в телефоне, лишь мельком подняв на меня глаза. Максим кивнул с видом хозяина положения. Отец хмуро смотрел на тарелку.
— Ну, садись, Света, не тяни, — буркнул он. — Пока все горячее.
Мы ели почти в молчании. Светская болтовня Ирины о новой коллекции в бутике, в который она явно не заходила дальше распродажных стоек, повисла в воздухе никем не подхваченная. Я чувствовала, как комок в горле растет с каждой минутой. Это молчание было густым и липким, как смола.
Когда пирог был разложен по тарелкам, отец откашлялся. Все поняли, что начинается главное. Он отпил чаю, посмотрел на маму, та испуганно ему поддакнула взглядом.
— Вот, Светлана, мы с матерью решили обсудить с вами вопрос насчет нашей квартиры, — начал он официально, как на планерке. — Мы не молодеем, здоровье уже не то, пора думать о будущем. Оформлять наследство — морока, деньги немалые. Решили по-другому.
Он сделал паузу, давая мне осознать. Я перестала жевать, просто смотря на него.
— Мы переписываем квартиру на Максима. Он мужчина, глава семьи, у него ребенок. Ему нужна стабильность. А ты… ты девочка, выйдешь замуж, у мужа своего будешь. Ты же у нас самостоятельная, умная, всегда на ногах. Ты справишься.
Он выпалил это как заученную скороговорку. В комнате стало тихо. Только часы на кухне громко тикали, отсчитывая секунды моего молчания.
Сначала я не поверила. Потом почувствовала, как по щекам разливается жар. Я посмотрела на маму.
— Мам? И ты… согласна с этим?
— Светик, родная, не обижайся, — ее голос дрожал, и она тут же принялась собирать крошки со скатерти в ладонь. — Это же справедливо. Максиму с Ироной и маленьким Ванечкой тесно в ихой двушке. А ты одна. Мы думаем, что так будет правильно. По-честному.
Слово «справедливо» прозвучало как пощечина.
— Какая справедливость? — выдохнула я, и мой голос вдруг сорвался. — Я… Я все эти годы вам помогала. После того как папа вышел на пенсию, я треть своей зарплаты отдавала на коммуналку, на продукты, на ремонт этой самой квартиры! Пока Максим… Пока Максим на своих «гениальных проектах» прогорал и занимал у вас же последнее!
Максим нахмурился, отодвинул тарелку.
— Света, не надо переходить на личности. Речь не о том.
— Речь именно о том! — голос мой окреп, обида прорывалась наружу. — Кто делал ремонт на кухне? Кто оплачивал новую проводку, чтобы у тебя, Ира, не выбивало пробки, когда ты фен включала? Кто клеил эти самые обои? Я! А не ваш золотой мальчик!
Ирина фыркнула, не отрываясь от телефона.
— Ну, началось. Я так и знала.
— Это наша квартира! — вдруг резко и громко сказал отец, ударив ладонью по столу. Зазвенела посуда. — Мы имеем право распоряжаться ею как хотим! Мы решили — она будет Максиму. Точка. Ты что, на меркантильную жадину теперь похожа? Денег нам пожалела, так теперь и на квартиру претендуешь?
Я посмотрела на них: на отца, красного от гнева, на мать, испуганно смотрящую в тарелку, на самодовольное лицо брата и равнодушное — его жены. И вдруг вся злость ушла. Ее сменила ледяная, тошнотворная пустота.
Они не просто отдавали квартиру. Они вычеркивали меня. Списывали со счетов. Моя помощь, моя поддержка, моя забота — все это ничего не стоило в их глазах. Я была временным персонажем в истории их семьи, пока не появился наследник мужского пола.
Я медленно встала.
— Хорошо, — сказала я тихо и абсолютно спокойно. — Как скажете. Это ваше право.
Я видела, как у них на лицах отразилось облегчение. Они ожидали истерик, скандала. А получили покорность. Ту самую удобную, тихую Свету, которой я всегда для них была.
— Я пойду.
— Как пойдешь? Пирог не доела! — воскликнула мама, но ее беспокоило не это. Ее беспокоило, что сценарий пошел не по плану.
— Спасибо, не хочу.
Я вышла в прихожую, не глядя на них, надела пальто и сапоги. За дверью я услышала голос отца:
— Вот видишь, все нормально. Сама все поняла. Нечего было истерику закатывать.
Я закрыла за собой дверь и прислонилась лбом к холодному металлу лифта. Руки тряслись. Но внутри уже не было ни злости, ни обиды. Был только холодный, стальной стержень решимости.
Они хотели видеть меня слабой? Они получат именно такую меня. Самую слабую и несчастную. Такую, какой они меня всегда представляли.
Они сделали свой выбор. Теперь я сделаю свой.
Лифт медленно и с скрипом пополз вниз. Я стояла, прислонившись лбом к холодной стенке, и слушала, как в ушах стучит кровь. Тот самый стальной стержень, что возник внутри меня наверху, теперь пронзал всю меня насквозь, не давая согнуться или разрыдаться. Слез не было. Была лишь ясная, леденящая пустота.
Я вышла на улицу. Дождь все так же монотонно шелестел по асфальту, отражая оранжевые блики фонарей. Я села в машину, завела двигатель и просто сидела несколько минут, глядя на освещенные окна родного подъезда. Там, за одним из них, моя семья сейчас, наверное, праздновала свою маленькую победу. Обсуждала, как легко и безропотно я сдалась.
Я тронулась с места и медленно выехала со двора. Маршрут был привычным — через весь город, в спальный район, который родители всегда презрительно называли «спальником» и «где это вообще находится».
Но чем дальше я отъезжала от центра, тем ровнее становилось мое дыхание. Знакомые панельные девятиэтажки сменились новыми кварталами с высотками, уходящими в низкие дождевые облака. Я свернула на охраняемую территорию, кивнула дежурному на вышке, и шлагбаум медленно пополз вверх.
Мой дом. Моя крепость. Та, о которой они не знали.
Я припарковалась на своем месте в подземном паркинге, села в лифт и нажала кнопку двадцать седьмого этажа. Тихий, плавный подъем. Двери открылись прямо в прихожую моей трехкомнатной квартиры.
Тишина. Только едва слышный гул города где-то далеко внизу. Я сняла мокрое пальто, повесила его на вешалку, скинула сапоги и босиком прошла по теплому полу с подогревом к панорамному окну.
Внизу раскинулся весь город, сверкающий миллионами огней. С этой высоты он казался игрушечным, безразличным к моим маленьким семейным драмам. Я обхватила себя руками и смотрела в эту ночную даль.
Их слова эхом отдавались в тишине. «Ты же девочка,выйдешь замуж…» «Ты справишься…» «Меркантильная жадина…»
Они не просто отобрали квартиру. Они отобрали мое место в семье. Они посчитали меня слабой, несостоятельной, недостойной доли. Удобной.
Я глубоко вздохнула и подошла к рабочему столу. На нем стоял открытый макбук, рядом — блокнот с пометками и пачка счетов от поставщиков. Я провела рукой по гладкой поверхности ноутбука.
Они думали, что я скромный офис-менеджер с зарплатой в шестьдесят тысяч. Так было пять лет назад. А сейчас…
Я открыла специальное приложение. Ежедневная выручка с трех моих точек по продаже цветов и готовых букетов премиум-класса. Цифра заставила бы моего отца схватиться за сердце, а брата — смотреть на меня с жадным интересом. Я закрыла приложение. Это были не просто деньги. Это было мое детище, мой бизнес, который я построила с нуля, работая по ночам, изучая маркетинг, договариваясь с поставщиками из Эквадора и Голландии. Я прошла путь от крошечного цветочного ларька до успешного онлайн-бизнеса с доставкой по всему городу.
И на все это я копила сама. И на эту квартиру тоже. Ни копейки от них. Только мои силы, мой пот, мои нервы.
Я обошла квартиру: просторная гостиная с тем самым видом, кухня, где я так ни разу и не приготовила пирог для них, моя спальня… Все это было моим. Настоящим. Реальным.
Их решение из той, прошлой жизни, вдруг показалось смешным и жалким. Они поделили какую-то старую однушку в хрущевке, даже не подозревая, что я давно живу в другом мире. В мире, который они никогда не поймут и в который их не пустят.
И тогда ко мне пришло не просто решение. Пришло озарение.
Они хотели видеть меня слабой? Жертвой? Неудачницей, которой можно помыкать?
Хорошо.
Я дам им именно такую себя.
Я не стану кричать, хлопать дверью и предъявлять права. Нет. Это слишком просто и слишком мелко для них.
Моя месть будет тихой. Холодной. Безупречной.
Я позволю им жить в своей уверенности, что они правы. Что я — та самая бедная и несчастная Света, которая влачит жалкое существование на съемной квартире. Я буду наблюдать. Я буду отказывать им в помощи, которую они так привыкли получать от меня. Я буду смотреть, как их золотой мальчик, получив все, будет распоряжаться своим богатством.
Они выбрали Максима своей опорой? Пусть он их и содержит. Всех.
Я подошла к окну и снова посмотрела на город. Теперь взгляд был твердым и четким.
— Вы хотите играть в эту игру? — прошептала я в стекло, за которым клубился туман. — Хорошо. Но правила теперь буду диктовать я.
Я взяла телефон и открыла чат с агентом по аренде. Написала короткое сообщение: «Анна, ищу скромную однушку на окраине, в старом фонде, без ремонта. В пределах двадцати тысяч. Срочно.»
Мне ответили почти мгновенно. Я договорилась о просмотре на завтра.
Удобная, тихая, бедная Света обрела свой новый дом. Для отвода глаз.
А настоящая я останется здесь. За этой высокой стеной молчания, которую они сами и возвели.
Прошло около месяца. Я обживала свою новую, временную «скромную» однушку на окраине. Хрущевка пятидесятых годов, пахнущая старыми трубами, щелистыми окнами и чужими жизнями. Я сознательно не стала ничего здесь менять, лишь привезла самый необходимый минимум вещей. Этот интерьер, обшарпанный и унылый, был моим лучшим актерским гримом.
Я привыкла к долгой дороге на работу и обратно, к соседке за стенкой, включающей на полную громкость старые советские песни по утрам. Эта жизнь была полной противоположностью моей реальной, и в этой контрастности была своя странная дисциплина.
Как-то вечером, разбирая почту на своем настоящем рабочем месте в центре, я увидела звонок от мамы. Сердце на мгновение екнуло — старые привычки умирают с трудом. Но я позволила телефону прозвонить еще несколько раз, собираясь с мыслями. Я знала, что этот звонок рано или поздно должен был произойти.
— Алло, мам? — сказала я, специально сделав голос немного усталым, будто только что пришла с тяжелой работы.
— Светочка, привет, родная! — ее голос звучал неестественно бодро и слащаво. Точно так же, как в тот вечер перед разговором о квартире. — Как ты? Как твои дела?
— Да нормально, — я намеренно тянула слова, изображая легкую апатию. — Работа, дом. Как обычно. А у вас что?
— Да мы тоже ничего, — последовала пауза, я буквально слышала, как она переводит дух, готовясь к главному. — Вообще-то я не просто так… У нас тут маленькая проблемка вышла.
Я молчала, давая ей продолжать.
— У Максима с бизнесом… Ну, ты знаешь, как бывает. Срочно нужно налоги заплатить, а у них вся лик-ви-дность, как он говорит, в обороте. Совсем не копейки. А штрафы там огромные, если просрочить…
Она снова замолчала, ожидая моей реакции. Я не поддалась.
— Так что же он? В банке возьмет? — спросила я с наивозможной простотой.
— Ну, Свет, банки — это проценты, кредитная история… Ты же понимаешь. Он говорит, что через месяц все вернет. С премией! — она фальшиво рассмеялась. — Мы подумали… Может, ты одолжишь? Ну, рублей пятьдесят тысяч? До зарплаты? Ты же у нас всегда экономная, рациональная, наверняка есть какая-то подушка безопасности.
Тишина повисла в трубке густая и тягучая. Я смотрела в окно на ночной город, сияющий огнями, и представляла ее испуганное лицо по ту сторону провода.
— Мам, у меня нет таких денег, — сказала я абсолютно ровным, почти бесстрастным тоном.
— Как нет? — ее голос мгновенно сбросил слащавый тон и стал выше, почти визгливым. — Не может быть! Ты же всегда откладывала! Ты же не тратишь ни на что!
— Раньше откладывала, — спокойно парировала я. — А теперь я снимаю квартиру. Одна. Аренда, коммуналка, еда, проезд. Моя зарплата вся уходит на это. Никакой подушки нет. Я сама впритык живу.
— Но… Света, это же на один месяц! Мы же родные! Неужели ты так обиделась из-за этой дурацкой квартиры, что даже помочь семье в трудную минуту не хочешь? — ее голос дрожал уже по-настоящему, в нем слышались и паника, и упрек.
Я закрыла глаза. Фраза «дурацкая квартира» отозвалась внутри меня острым холодком. Они до сих пор не понимали масштаба моего предательства.
— При чем тут квартира? — сделала я удивленное лицо, хотя меня никто не видел. — Я говорю о фактах. У меня нет свободных пятидесяти тысяч. Вот честно. Пусть Максим в банк сходит. У него же теперь есть имущество в залог, ему дадут без проблем.
Это было сказано так тихо и так метко, что мама на другом конце провода замерла. Я буквально представила, как у нее в голове щелкнуло: новая квартира Максима, ради которой все это затевалось, могла бы решить его проблемы. Но просить заложить ее они, конечно, не станут.
— Так… Значит, так? — ее голос стал тихим и опустошенным. — Родная дочь не может помочь брату?
— Не могу, мам. Физически не могу. Мне самой не хватает.
— Ладно… — она тянула эту паузу, надеясь, что я передумаю. — Ладно, извини, что побеспокоила.
— Ничего. Передавай всем привет.
Я положила трубку. Рука не дрожала. Внутри было спокойно и пусто. Я подошла к кофемашине, сделала себе латте и снова уселась перед компьютером. На экране горели цифры ежедневной выручки. Сумма, которая могла бы покрыть «проблемку» брата несколько раз подряд.
Я откинулась на спинку кресла и сделала глоток горячего кофе.
Первая битва была выиграна.
Прошла неделя с того звонка. Тишина со стороны семьи была красноречивее любых слов. Я почти физически ощущала их коллективное недовольство, клубящееся где-то там, на другом конце города. Я работала, занималась своим бизнесом и по вечерам возвращалась в свою съемную «клетушку», чувствуя себя тайным агентом в глубоком тылу врага.
В субботу утром раздался резкий, настойчивый звонок в дверь. Не тот робкий перезвон, что бывал у почтальона или соседки, а властный, требовательный гудок, который сразу предупредил: за дверью кто-то, кто уверен в своем праве здесь находиться.
Я выглянула в глазок. На площадке, сдвинув брови и сжав губы, стоял Максим. Он был один.
Я медленно открыла дверь, не приглашая войти.
— Макс? Что случилось?
Он без лишних слов прошел мимо меня в квартиру, окидывая взглядом прихожую, заваленную коробками (я специально их не убирала, для антуража), обшарпанные обои, старый коврик у порога. Его лицо выражало неподдельное отвращение.
— Приехал посмотреть, как ты тут влачишь свое жалкое существование, — бросил он, поворачиваясь ко мне. — После того как отказала матери в помощи.
— Я не отказывала. У меня нет денег. Это разные вещи, — спокойно ответила я, оставаясь у открытой двери. — Чай будешь?
— Не надо этого! — он резко махнул рукой, будто отмахиваясь от назойливой мухи. — Хватит разыгрывать эту комедию. Я не верю, что у тебя нет пятидесяти тысяч. Ты всегда копила, как сурок. Ты просто мстишь! Злишься из-за квартиры и теперь решила вот так вот, по-мелкому, гадить.
Я не стала отвечать, просто смотрела на него. Он казался мне таким знакомым и в то же время чужим. Таким же маленьким мальчиком, который привык, что все его проблемы решают другие.
— Ты знаешь, что у мамы из-за тебя давление подскочило? Она плачет! Отец злой. А мне реально нужны были эти деньги! Ты хоть на секунду можешь подумать не только о себе?
Его тон становился все более высокомерным и грубым. Он привык, что на него работают. Сначала родители, теперь, видимо, должен был настать мой черед.
— Максим, я живу на одну зарплату, — повторила я свои слова, как мантру. — Я не могу одолжить то, чего у меня нет. Это не месть. Это арифметика.
— Какая еще арифметика! — он шагнул ко мне, и от него пахло дорогим одеколоном, который резко контрастировал с запахом старости в этой квартире. — Ты что, хочешь сказать, что вся твоя помощь родителям, о которой ты так громко кричала, — это вранье? Или деньги у тебя только тогда находятся, когда нужно попрекнуть меня?
Его логика была изумительна в своей наглости.
— Деньги находились, когда я жила с ними и тратила на общий быт, — холодно ответила я. — Теперь я трачу на себя. И мне хватает ровно до зарплаты. А тебе, я смотрю, мало одной квартиры? Хочешь и мои последние сбережения забрать?
Он замер, и я увидела, как в его глазах мелькнуло что-то похожее на осознание. Не раскаяние, нет. Скорее, понимание, что привычная схема не сработала. Что я вышла из-под контроля.
— Да пошла ты! — выдохнул он с искренней ненавистью. — Живи тут со своей арифметикой в этой помойке. Одна и злая. Никто тебе никогда здесь мужика не найдет. И запомни: когда тебе будет совсем худо, не приходи к нам с протянутой рукой. Ты сама от всех отказалась.
Он резко развернулся и вышел на площадку, даже не закрыв за собой дверь. Я слышала, как его быстрые шаги затихли на лестничном пролете.
Я медленно прикрыла дверь, повернула ключ и облокотилась на нее спиной. В квартире пахло его парфюмом, как призраком того мира, из которого я себя исключила.
В его словах не было ни капли правды, но одно он угадал точно. Я была одна. Но в этой одиночестве была странная, горькая сила. Он ушел ни с чем. Его попытка запугать и подавить меня провалилась.
Я подошла к окну, выходящему во двор. Через минуту из-под подъезда вырулил его дорогой немецкий седан. Он уехал.
Тишина снова заполнила квартиру. Но теперь она была другой. Не давящей, а победной.
Первая атака была отбита.
Прошло еще несколько недель. Осень окончательно вступила в свои права, за окном моей съемной квартиры постоянно моросил холодный дождь, превращая двор в серую, унылую кашу. Я почти привыкла к этой роли, к этому гриму бедности. Он стал моей второй кожей, защищающей мое настоящее я от посторонних глаз.
Как-то вечером, когда я уже собиралась лечь спать, зазвонил телефон. На экране горело имя «Папа». Это было необычно. Отец никогда не звонил первым, особенно так поздно. Его звонки обычно совершала мама, а он говорил уже потом, фоном.
Я ответила. В трубке повисло тяжелое, гулкое молчание, прерываемое лишь его неровным дыханием.
— Пап? Ты набрал меня. Все в порядке?
— Света… — его голос был глухим, усталым до самого дна. В нем не было ни привычной властности, ни раздражения. Только пустота. — Помнишь… помнишь ту нашу квартиру?
У меня внутри все сжалось. Казалось, эта тема была похоронена и присыпана песком.
— Ну, помню, — осторожно сказала я. — Вы же ее Максиму переписали.
— Переписали… — он с горькой иронией повторил мои слова. — Да, переписали. Ты знаешь, что он сделал?
Он сделал паузу, будто собираясь с силами, чтобы выговорить это.
— Он… Они с этой своей Ириной… Они уже оформили ее продажу. Нашли покупателей. Хотят взять ипотеку, какую-то трехкомнатную на окраине.
Я молчала, давая ему говорить. Мне не нужно было ничего притворяться. Мое изумление было абсолютно искренним.
— И… куда вы… — я не нашлась, как спросить это деликтно.
— А куда мы? — его голос внезапно сорвался на крик, полный беспомощности и ярости. — На съемную квартиру нас, что ли? Или на дачу? В ноябре-то? На дачу! Мы старики, Света! У матери больные ноги, у меня давление! А этот… этот…
Он не договорил, но я услышала, как он с силой затягивается сигаретой. Он бросил куть года три назад.
— Они говорят, что это временно. Пока не встанут на ноги. Но я же не дурак! Я знаю, что это значит! Временное всегда становится постоянным. Они нас в эту двушку свою не пустят, там же тесно. Они нас… они нас на улицу выкидывают, Света. На улицу!
В его словах была паника дикого зверя, попавшего в капкан. Зверя, который сам себе этот капкан и поставил.
Я села на стул у прихожей. Мне стало по-настоящему жаль его. Жаль их обоих. Несмотря на всю обиду, это были мои родители. И их собственный сын поступал с ними так жестоко.
— Пап… — начала я тихо, без упреков, без злорадства. — А что ты хотел? Ты же сам отдал ему квартиру. Без всяких условий. Теперь это его собственность. По закону, он имеет право делать с ней что захочет. Продать, сдать, подарить.
В трубке снова повисло молчание. Тяжелое, давящее. Я представила его: седой, сгорбленный мужчина, сидящий в темноте на кухне той самой квартиры и понимающий, что совершил роковую ошибку, которую уже не исправить.
— Да… — наконец прошептал он. — Имеет право… Мы сами… Мы сами все…
Он не договорил. Послышались шаги, голос матери на заднем фоне: «Кому ты звонишь? Прекрати немедленно!»
— Ладно… — бросил он в трубку уже совсем другим, отрешенным тоном. — Я все. Спи.
Он бросил трубку, не попрощавшись.
Я еще долго сидела в темноте, смотря на экран телефона, который погас. Во рту был горький привкус. Я не чувствовала торжества. Не чувствовала даже удовлетворения. Только холодную, щемящую грусть.
Они сделали свой выбор. И теперь пожинали его горькие плоды. Их золотой мальчик оказался не опорой, а черной дырой, которая поглощала все, до чего мог дотянуться.
Я понимала, что это только начало. Их гордость не позволит им обратиться ко мне за помощью. Но их отчаяние будет расти. А мое молчаливое наблюдение продолжалось.
Звонок раздался глубокой ночью, разрывая тишину моей настоящей квартиры надвое. На экране pulsовало имя мамы. Я сбросила. Он зазвонил снова, настойчиво, истерично. В третий раз звонил уже отец. Я понимала — точка кипения достигнута.
Я ответила. В трубке стоял нечеловеческий гвалт. Голос матери, переходящий в визг, бас отца, что-то выкрикивающий, и пронзительный, как стекло, голос Ирины.
— Света! — почти закричала мама, заглушая весь этот хаос. — Приезжай немедленно! У нас тут… Ты должна быть здесь! Он нас… они нас совсем уничтожают!
Больше ничего разобрать было нельзя. Я положила трубку, села на край кровати и несколько минут просто смотрела в темноту. Они вызывали меня на поле боя в качестве зрителя. Или, может быть, в качестве последней соломинки, за которую можно ухватиться.
И я поехала. Но не одна.
Перед выходом я набрала номер Алексея, моего юриста. Он был не только блестящим специалистом, но и человеком, которому я безоговорочно доверяла. Он знал всю мою историю с самого начала.
— Леш, мне нужна твоя помощь. Не юридическая, пока. Моральная. Как физическое присутствие, — объяснила я ему суть за две минуты.
— Выезжаю. Через сорок минут у вашего подъезда, — без лишних вопросов ответил он.
Так и вышло. Его черный внедорожник уже ждал меня, когда я спустилась. Алексей вышел, одетый в идеально сидящий деловой костюм, его внешний вид кричал о успехе и деньгах так громко, что мог разбудить весь район.
— Готовы? — спросил он, открывая мне дверь.
— Как никогда, — кивнула я.
Дорога заняла вечность. Я молчала, глядя в окно. Алексей не нарушал тишину, его спокойствие было заразительным.
Мы подъехали к знакомому дому. Окна в нашей старой квартире горели ярко, словно там был не ночной скандал, а праздник.
Поднимаясь по лестнице, я слышала голоса еще на площадке этажом ниже.
— …вы вообще понимаете, что вы делаете? Это наш дом! — кричала мама.
— Мама, хватит истерить! Это просто сделка! — огрызался Максим.
Я открыла ключом дверь — старые привычки умирают последними.
Картина была достойна плохой театральной постановки. Отец, багровый, сидел на стуле и тяжело дышал. Мать, в слезах, стояла посреди комнаты, сжав кулаки. Максим, с развязанным галстуком, ходил из угла в угол. Ирина, бледная, сжавшись в кресле, смотрела на всех с выражением глубокой обиды.
Все они замерли и уставились на меня. А потом их взгляды переметнулись на Алексея, который вошел следом за мной. Его безупречный вид, дорогие часы, уверенная осанка — все это выглядело как явление с другой планеты в этой обшарпанной, пропахшей скандалом хрущевке.
— Света? А это… кто? — первой опомнилась мама, вытирая слезы тыльной стороной ладони.
Максим нахмурился, оценивающе оглядев Алексея.
— Да, Свет, познакомь нас с другом, — проговорил он с плохо скрываемой насмешкой. — Неужто наконец-то мужика нашла? Только что он тут забыл в нашем семейном разговоре?
Алексей не дал мне ответить. Он сделал полшага вперед, его лицо было абсолютно невозмутимым, голос — ровным и холодным, как сталь.
— Алексей. Юридический консультант госпожи Светланы, — представился он, едва заметно кивнув. — Я здесь, чтобы обеспечить соблюдение прав моей клиентки и прояснить некоторые юридические аспекты, которые, судя по доносившемуся до нас обсуждению.
В комнате повисла гробовая тишина. Было слышно, как за стеной перестала играть музыка.
— Какой… клиентки? — прошептала мама, глядя на меня растерянными, покрасневшими глазами. — Света, что он говорит? Какой юрист?
Ирина встрепенулась, как ошпаренная. Ее глаза, только что полные слез, теперь сверкали алчным любопытством.
— Ага! — вскрикнула она, тыча пальцем в мою сторону. — Значит, деньги у тебя таки есть! Адвокатов нанимаешь! А матери помочь не могла, жадная тварь!
— Ирина, успокойтесь, — холодно парировал Алексей, даже не глядя на нее. — Госпожа Светлана является владелицей успешного бизнеса, и мой визит продиктован исключительно ее пожеланием быть юридически подкованной в вопросах, касающихся семейной собственности. В частности, я готов прокомментировать правовые последствия сделки дарения, которая, как я понимаю, и является причиной конфликта.
Он выдержал паузу, дав своим словам повиснуть в воздухе.
— Согласно Гражданскому кодексу РФ, договор дарения, once зарегистрированный, не может быть расторгнут по договор желанию дарителя, за исключением оговоренных законом случаев, неблагодарность одаряемого, к сожалению, не является…
— Какой бизнес? — перебил его отец, поднимаясь со стула. Его лицо было бледным, он смотрел только на меня. — Света… Что он имеет в виду? Какой бизнес?
Все снова уставились на меня. Гнев, слезы, упреки — все осталось в прошлом. Теперь на их лицах были лишь шок и полное непонимание.
Я стояла посреди комнаты, в центре этого хаоса, который они сами и создали, и смотрела на них. На свою семью. И впервые за долгие годы чувствовала не обиду, а леденящее спокойствие.
Пришло время снять маску.
Тишина в комнате была оглушительной. Казалось, даже соседи за стеной затаили дыхание, слушая эту сцену. Все смотрели на меня — родители с животным недоумением, Максим с нарастающей злостью, Ирина с жадным, хищным интересом.
— Света… — снова прошептала мама, и в ее голосе была уже не просьба, а мольба. — Ответь же. Что это значит?
Я глубоко вздохнула, ощущая под ногами не шаткий пол родительской квартиры, а твердую почву своей настоящей жизни. Я больше не была той тихой, удобной девочкой, которой можно было распоряжаться.
— Все очень просто, мама, — сказала я, и мой голос прозвучал удивительно ровно и спокойно. — Пять лет назад я открыла свой бизнес. Сначала это был маленький цветочный киоск. Потом — интернет-магазин. Сейчас у меня три точки в городе, свой сайт и штат курьеров. Я сама все это построила.
Я видела, как у отца задрожали руки. Он медленно опустился на стул, не сводя с меня глаз.
— А эта… эта квартира? — выдохнул он.
— Я купила ее сама. Два года назад. В новом доме в центре. Трехкомнатную. Ипотеку я уже почти выплатила.
В комнате снова воцарилась тишина, но теперь она была иной — тяжелой, давящей, полной осознания собственной ошибки.
— Так значит… ты… богатая? — это вырвалось у Ирины, и в ее глазах вспыхнули настоящие золотые искорки. — И все это время ты тут прикидывалась нищей? Да ты просто жадная свинья! Родная мать тут с нейрами в стакане собирает, а она…
— Заткнись, Ира, — неожиданно резко оборвал ее Максим. Он смотрел на меня не с алчностью, а с ненавистью. Его планы рушились на глазах, а его младшая сестра, которую он всегда считал неудачницей, вдруг оказалась успешнее его. — Так ты что, все это время просто притворялась? Издевалась над нами?
— Нет, Максим, — я посмотрела прямо на него. — Я не притворялась. Вы сами решили, какая я. Вы видели то, что хотели видеть. Удобную, тихую Свету, которая всегда поможет и никогда не попросит ничего взамен. А было ли вам хоть раз интересно, как я на самом деле живу? Чем я дышу? О чем мечтаю? Нет. Вам было интересно, что вы можете у меня забрать.
Я перевела взгляд на родителей. Мама плакала уже беззвучно, крупные слезы катились по ее щекам и падали на засаленный передник. Отец смотрел в пол, его плечи были сгорблены, он вдруг показался мне очень старым и беспомощным.
— Вы отдали все ему, — я кивнула в сторону брата. — Без раздумий. Вы даже не предложили разделить, не спросили моего мнения. Вы просто поставили меня перед фактом. И когда я отказалась давать ему еще и деньги, вы решили, что я жадина. Вы не захотели увидеть правду. Вы поверили в ту картинку, которую сами же и нарисовали.
— Но мы же… мы думали… — начала мама, но слова застряли у нее в горле.
— Вы не думали, — мягко, но твердо прервал ее Алексей. — Вы действовали в интересах одного ребенка, полностью игнорируя чувства и права другого. С юридической точки зрения, вы были в своем праве. С моральной — поступили как минимум несправедливо.
— А тебе какое дело? — взорвался Максим, поворачиваясь к нему. — Это наши семейные дела! Убирайся отсюда!
— Я здесь по просьбе моей клиентки, — парировал Алексей, ни на миллиметр не меняясь в лице. — И пока она не попросит меня уйти, я останусь.
Максим беспомощно замолк, сжав кулаки.
Ирина, оправившись от шока, решила сменить тактику. Ее лицо расплылось в сладкой, неестественной улыбке.
— Светочка, родная, ну что ты так… Мы же не знали! Конечно, мы очень рады за тебя! Правда-правда! — она сделала шаг ко мне, но я отступила. — Просто сейчас у нас такое трудное время… Максим вот бизнес новый затевает, очень перспективный! Может, ты… ну, не в долг, а инвестируешь? Мы же семья! Тебе же не сложно?
Я посмотрела на нее, на ее жадные, блестящие глаза, на брата, с ненавистью смотрящего в пол, на мать, рыдающую в своем переднике, на отца, сломленного собственным решением.
Мои деньги. Мой успех. Они были нужны им только как новая добыча.
— Нет, Ира, — сказала я тихо, но так, что было слышно каждое слово. — Это не сложно. Это невозможно. Мои деньги — это результат моих трудов. А не ваша добыча. Вы сами сделали свой выбор. Вы выбрали Максима своей опорой. С него и спрашивайте.
Я повернулась к Алексею.
— Я все сказала. Поехали.
И, не оглядываясь на воцарившуюся за моей спиной мертвую тишину, я вышла из квартиры, из того мира, который они для себя построили, и который теперь дал трещину прямо у них на глазах.
Прошло полгода. Зима сдала позиции ранней, хмурой весне. Снег в городе превратился в грязную кашу, но на двадцать седьмом этаже, за панорамными окнами, царила чистота и ясность. Я стояла у стекла, смотря на просыпающийся город, и пила кофе. Вкус был горьковатым и бодрящим, как и правда, которую мне пришлось принять.
Жизнь вошла в новое русло. Я расторгла договор аренды той убогой однушки на окраине. Необходимость в маскараде отпала сама собой. Теперь я жила только здесь, в своем пространстве, наполненном светом и тишиной.
Бизнес продолжал расти. Я открыла еще одну точку, наняла нового менеджера. Цифры в отчетах радовали, но главной радости они, конечно, не приносили. Они были лишь подтверждением моей состоятельности.
Семья… Это слово теперь звучало для меня иначе.
Отношения с родителями не прервались, но изменились до неузнаваемости. Они напоминали тонкую, хрупкую нить, которую можно было порвать одним неосторожным движением.
Мама звонила раз в две-три недели. Разговоры были осторожными, полными невысказанных извинений и затаенной боли. Она рассказывала, что продажа квартиры все же состоялась. Максим с Ириной купили себе трехкомнатную на ипотеку где-то на самом вылете. Родителям они сняли маленькую студию неподалеку от их старого дома.
— У нас все хорошо, — говорила мама, и в ее голосе слышалась усталая покорность. — Маленько, зато уютно. Ты не переживай за нас.
Я не переживала. Я помогала. Холодно, без эмоций, как благотворительница незнакомым старикам. Раз в месяц я переводила на ее карту сумму, которой хватало на оплату той студии и на скромные продукты. Не больше. Это была не помощь. Это был мой моральный долг, отданный в той форме, в которой я могла его отдать без ущерба для себя.
Отец не звонил никогда. Я видела его однажды, случайно, в супермаркете. Он стоял у полки с крупами, растерянный и постаревший. Мы встретились взглядами. Он кивнул, я кивнула в ответ. Мы не подошли друг к другу. Не было слов, которые можно было бы сказать. Между нами лежала пропасть, и он сам ее вырыл.
Максим и Ирина исчезли из моей жизни полностью. Словно сквозь землю провалились. Я слышала от мамы обрывками, что у них огромный кредит, что они постоянно ссорятся. Мне было все равно. Они сделали свой выбор и получили свой приз. Теперь они могли наслаждаться им без моих помех.
Мой телефон вибрировал на столе, отвлекая от размышлений. На экране горело имя «Мам».
Я подняла трубку.
— Светочка, привет, родная, — ее голос звучал натянуто-бодро. — Как дела? Как здоровье?
— Все хорошо, мам. Работаю.
— Это хорошо, что работаешь… — последовала неловкая пауза. — Слушай, а может, в воскресенье приедешь? Я… я пирог испеку. Яблочный. Ты же его всегда любила…
В ее голосе слышалась такая тоска, такая надежда вернуть хоть крупицу прошлого, что у меня сжалось сердце. Но прошлое было мертво. Его убило не мое решение, а их.
Я посмотрела в свой ежедневник. Воскресенье было пустым.
— Спасибо, мам, — сказала я мягко, но твердо. — Но в воскресенье у меня важные переговоры с поставщиками. Не смогу.
На том конце провода повисло молчание. Я слышала ее тихое, прерывистое дыхание.
— Понятно… — прошептала она. — Ну ладно… Не отвлекаю тогда. Удачи тебе.
— И вам тоже. Пока.
Я положила трубку. Рука не дрожала. Внутри была ровная, спокойная пустота. Не было ни злорадства, ни торжества. Была лишь тихая, горькая уверенность в том, что все сложилось так, как должно было сложиться.
Я допила кофе, взяла ключи от машины и вышла.
Лифт плавно понес меня вниз. Я села за руль, тронулась с места и поехала по своим делам. Впереди был новый день. Моей жизни.
Где родился, там и пригодился