— Мне нет ни малейшего дела, что обо мне подумает твоя родня, Дима! Я не стану заискивать перед ними и повиноваться каждому слову!

— Ну всё, красавица моя, готова покорять моих?

Дмитрий стоял у зеркала в прихожей, в последний раз оглядывая свой безупречный вид. Идеально выглаженная рубашка, дорогие часы на запястье, лёгкая, уверенная улыбка на лице. Он был доволен собой, доволен предстоящим днём и, казалось, доволен своей спутницей, которая как раз застёгивала ремешок на изящной туфельке. Алина действительно была хороша. Её ярко-синее шёлковое платье, словно живое, струилось по фигуре, а высокий каблук добавлял её походке хищной грации. У порога уже стояла его аккуратная дорожная сумка — после большого семейного сбора они собирались остаться у его родителей на выходные.

— Готова, как никогда, — ответила она, поднимая на него сияющие глаза. В них плескалось приятное волнение, предвкушение чего-то важного и настоящего. Знакомство с его кланом, со всеми этими тётями, дядями и двоюродными братьями, приехавшими со всей страны, должно было стать не просто формальностью, а новым, серьёзным этапом в их отношениях. Она была готова к этому.

Дмитрий обернулся, и его взгляд скользнул по ней сверху вниз. Довольная улыбка медленно сползла с его лица, сменившись выражением сосредоточенной озабоченности. Он сделал шаг к ней, и сама атмосфера в коридоре, только что звеневшая от предвкушения, неуловимо изменилась, стала плотнее и тяжелее.

— Алин, слушай. Прежде чем мы выйдем, я хочу тебе пару моментов объяснить. Просто чтобы всё прошло гладко, без сюрпризов.

Его тон из игриво-восторженного стал серьёзным, почти менторским. Алина вопросительно вскинула брови. Что ещё за сюрпризы?

— Мои родственники — люди простые, старой закалки. Поэтому, пожалуйста, будь повнимательнее. Вот, например, тётя Вера. Она обязательно начнёт рассказывать про свой огород и рассаду. Ни в коем случае не спорь с ней, даже если она скажет, что огурцы надо поливать керосином. Просто кивай и восхищайся. Любое сомнение в её агрономических талантах — это личное оскорбление.

Он сделал паузу, словно давая ей время усвоить информацию. Алина молча кивнула, но её улыбка уже стала чуть менее естественной, словно нарисованной.

— Дальше. Дядя Игорь. Он любит поговорить о политике. Его мнение — единственно верное. Все остальные — идиоты и предатели. Твоя задача — просто поддакивать. «Да, Игорь Степанович, вы как всегда правы», «Полностью с вами согласен». Никаких дискуссий, умоляю тебя. Нам не нужен международный скандал за обеденным столом.

Его голос звучал ровно и назидательно, будто он диктовал ей инструкцию к сложному, но опасному механизму. Он прошёлся по коридору, остановился и снова впился взглядом в её платье.

— И вот это… платье. Оно, конечно, шикарное, но для них — это перебор. Слишком яркое, слишком… заметное. Они этого не поймут. Подумают, что ты пришла себя показывать, выпендриваться. Надо было что-то поскромнее надеть. Серое или бежевое. Чтобы не отвлекать на себя внимание. Ну ладно, сейчас уже поздно. Просто постарайся держаться в тени.

Улыбка полностью исчезла с лица Алины. Она смотрела на него, и её взгляд становился холодным, непроницаемым. Она чувствовала, как внутри неё что-то сжимается в тугой, ледяной комок. А он, не замечая этой разительной перемены, продолжал свой инструктаж, переходя к главному.

— И самое важное, Алина. Пожалуйста, поменьше говори. Вообще. Отвечай только тогда, когда тебя о чём-то спросят. Коротко и по делу. Не надо рассказывать про свою работу, про наши путешествия, про свои увлечения. Это всё лишнее. Просто сиди, улыбайся и молчи. Идеальная невестка в их понимании — это та, которую почти не видно и не слышно. Понимаешь? Я просто хочу, чтобы ты им понравилась.

Он закончил свою речь и с облегчением выдохнул, довольный проделанной работой. Он всё объяснил, всё разложил по полочкам. Теперь никаких проблем быть не должно. Он посмотрел на неё, ожидая благодарности или хотя бы кивка понимания. Но Алина молчала, глядя куда-то сквозь него. Её лицо превратилось в бесстрастную фарфоровую маску, на которой не отражалось ничего.

Он ждал. Секунду, две, десять. Ждал, что она кивнёт, скажет «хорошо, милый, я всё поняла» или хотя бы недовольно поджмёт губы. Любая реакция была бы ему понятна. Но Алина не делала ничего. Она просто смотрела в пустоту, и в этой неподвижности было что-то неестественное, пугающее, как затишье перед землетрясением. Воздух в коридоре, казалось, загустел, стал вязким, и даже тиканье его дорогих часов на запястье звучало оглушительно громко.

— Ты меня слышала? — спросил он, и в его голосе прорезались первые нотки раздражения. Он не любил, когда его игнорировали.

И тогда она пошевелилась. Её движение было плавным и медленным, лишённым всякой суеты. Она наклонилась, и синий шёлк её платья волной стёк к лодыжкам. Её тонкие пальцы нашли застёжку на туфельке. Раздался тихий, отчётливый щелчок. Она сняла одну туфлю и аккуратно, носком к носку, поставила её на коврик у порога. Затем, с той же неторопливой грацией, расстегнула и сняла вторую. Поставила рядом. Две дорогие лодочки на шпильке стояли так, словно их выставили на витрину.

— Что ты делаешь? — Дмитрий нахмурился. — Ты что-то забыла?

Алина не ответила. Она выпрямилась и, уже босая, прошла мимо него вглубь квартиры. Её шаги были беззвучными, но каждый из них отдавался у него в голове гулким эхом. Он смотрел на её прямую спину, на то, как покачиваются в такт ходьбе её бёдра под тонкой тканью, и его недоумение начало перерастать в глухую тревогу. Это не было похоже на обычную женскую обиду. В её действиях была стальная, холодная логика, которую он не мог расшифровать.

— Алина, у нас нет на это времени. Мы опаздываем. Мама уже звонила два раза, спрашивала, где мы. Они все нас ждут.

Его слова повисли в воздухе. Она подошла к комоду, на котором лежала её сумка — элегантная, из тёмной кожи, совершенно не сочетающаяся с образом «серой мыши», который он только что для неё нарисовал. Она взяла сумку, и звук расстегнувшейся молнии прозвучал в тишине прихожей, как выстрел. Её рука скрылась внутри. Дмитрий следил за каждым её движением, его челюсти невольно сжались. Что за спектакль она устроила?

— Если ты решила так показать свой характер, то выбрала крайне неудачный момент, — процедил он сквозь зубы, начиная терять терпение. — Хватит дуться. Поехали.

Наконец её рука появилась из сумки. В ней была связка ключей. Её ключи — от её машины, от её офиса, от родительского дома, брелок-подарок от подруги… целая история её жизни в одном металлическом пучке. Она вытянула их перед собой и внимательно осмотрела, будто видела впервые. Дмитрий замер. Он всё ещё не понимал, что происходит, но чувствовал, что сейчас случится нечто непоправимое.

Её пальцы ловко и быстро, без единого лишнего движения, подцепили кольцо, на котором висел единственный чужой в этой связке ключ. Ключ от его квартиры. Тот самый, что он торжественно вручил ей полгода назад со словами «теперь это и твой дом». Раздался короткий металлический скрежет, когда она разжала тугое кольцо и сняла ключ. Он упал на её раскрытую ладонь — одинокий, блестящий, больше не имеющий отношения к остальной связке. Она сжала его в кулаке. И только после этого медленно повернулась к Дмитрию.

Она повернулась к нему. На её лице не было ни гнева, ни обиды, ни сожаления. Ничего из того, что он привык видеть и с чем умел справляться. Это было лицо человека, принявшего окончательное решение, хирурга, который смотрит на поражённый орган перед ампутацией. Спокойно, сосредоточенно, без лишних эмоций. Она разжала кулак. На её ладони лежал маленький металлический ключ, сиротливо блестевший в тусклом свете коридорной лампы.

Она сделала шаг вперёд и протянула ему руку. Жест был простой, лишённый всякой театральности, и от этого ещё более сокрушительный.

— Это что? — спросил он, его голос стал хриплым. Он не двинулся с места, чтобы взять ключ. Он смотрел то на её ладонь, то в её глаза, и его мозг отчаянно отказывался принимать очевидное.

— Твоё, — ответила она. Её голос был ровным, без малейшей дрожи. Два слога, произнесённые с ледяным спокойствием, прозвучали как удар молотка по стеклу.

И тут до него дошло. Не умом, а всем нутром. Это был не каприз. Не способ привлечь внимание. Это был конец. И осознание этого вызвало в нём не страх и не печаль, а волну горячего, уязвлённого бешенства. Он столько сил вложил в этот день, всё спланировал, всё продумал, а она… она смела всё это рушить из-за какой-то ерунды.

— Ты с ума сошла? — взорвался он. Его обычная маска благополучия и контроля треснула, обнажив уродливое, искажённое гневом лицо. — Ты всё не так поняла! Я просто хотел, чтобы всё прошло идеально! Я заботился о тебе, о нас! Чтобы ты не выглядела глупо перед ними! А ты устраиваешь этот цирк!

Он жестикулировал, размахивал руками, заполняя собой всё тесное пространство коридора. Он пытался пробить её стену спокойствия своей яростью, заставить её оправдываться, кричать в ответ, сделать хоть что-то, что вернуло бы ситуацию в привычное русло скандала, где он всегда выходил победителем. Но Алина не поддавалась. Она не убрала руку, продолжая держать на ладони ключ, как неопровержимую улику его провала.

— Ты решила испортить самый важный день в наших отношениях! — не унимался он. — Из-за платья? Из-за того, что я попросил тебя быть немного сдержаннее? Это такая непосильная задача для твоей гордости?

Она молча дала ему выговориться, позволяя его обвинениям разбиваться о её молчание. И когда он, задыхаясь, замолчал, ожидая её реакции, она наконец заговорила. И каждое её слово было отточено, как лезвие.

— Мне нет ни малейшего дела, что обо мне подумает твоя родня, Дима! Я не стану заискивать перед ними и повиноваться каждому слову! Хочешь себе серую мышь? Значит, найди её и вези знакомиться с твоей роднёй!

Эта фраза, произнесённая вполголоса, без крика, ударила по нему сильнее пощёчины. Она взяла его унизительный инструктаж и вернула ему его же, превратив в приговор. Она не спорила с ним. Она просто констатировала факт: она — не тот товар, который он пытался подготовить к ярмарке невест. И она в этом представлении участвовать не будет.

Он смотрел на неё, ошарашенный такой прямотой. Он ожидал чего угодно — слёз, упрёков, истерики. Но не этого. Не холодного, безжалостного отказа, который обесценивал не только его просьбы, но и его самого, его мир, его семью, его ценности.

— Ты… Ты просто эгоистка, — выдохнул он, нащупывая единственное оставшееся у него оружие — оскорбление. — Неблагодарная эгоистка. Я для тебя всё, а ты…

— Ты для себя, Дима, — спокойно прервала она его. — Ты хотел привезти им не меня, а удобную картинку, которая бы их устроила. Бесцветную, молчаливую и покорную. Но проблема в том, что ты живёшь со мной. С яркой, говорящей и живой. И тебе придётся выбрать. Судя по всему, ты свой выбор сделал. А я — свой.

Она шагнула ещё ближе, и поскольку он так и не взял ключ, она просто вложила его в его ладонь и сжала его пальцы вокруг холодного металла. Их руки соприкоснулись на одно короткое мгновение. Его — горячая от гнева, её — ледяная от принятого решения.

Ключ в его ладони ощущался чужеродным и ледяным. Дмитрий смотрел на свои пальцы, сомкнувшиеся вокруг металла, словно не мог поверить, что этот маленький предмет может означать такой тотальный крах. Его гнев испарился, уступив место растерянности и подступающему унижению. Он столько раз прокручивал в голове этот день: вот они подъезжают к дому, вот он гордо представляет её родне, вот они сидят за столом, и она, скромная и милая, очаровывает его мать. Ни в одном из его сценариев не было этой сцены в коридоре.

— Давай не будем пороть горячку, — начал он примирительно, инстинктивно пытаясь вернуть контроль над ситуацией. — Я погорячился. Ты тоже. Мы оба на нервах. Давай просто выдохнем, и поедем. Они нас ждут. Мы всё это потом обсудим, хорошо?

Он попытался улыбнуться, изобразить мудрое великодушие, но губы его не слушались. Он видел, что его слова не производят никакого эффекта. Она смотрела на него так, как смотрят на совершенно постороннего человека, с которым случайно столкнулись на улице. В её взгляде не было ничего — ни ненависти, ни любви, ни даже интереса. Пустота.

— Ты пожалеешь об этом, Алина, — его тон снова стал жёстким, когда он понял, что уговоры не действуют. — Ты правда думаешь, что с таким характером ты кому-то будешь нужна? Ни один нормальный мужик не станет терпеть такие выкрутасы. Я терпел. Я пытался сделать из тебя человека, которого можно показать людям.

Это был его последний, самый грязный удар. Он метил в её самооценку, в её будущее, пытаясь доказать, что без него она — ничто. Он ждал, что она дрогнет, что её холодная уверенность даст трещину.

Но Алина даже не моргнула. Она выслушала его тираду с тем же бесстрастным выражением лица. А затем её взгляд скользнул мимо него, сфокусировавшись на чём-то у порога. На его дорожной сумке. Аккуратной, из дорогой ткани, с кожаными вставками. Той самой, в которой лежали его свежие рубашки, его зубная щётка, его планы на ближайшие два дня.

Она сделала шаг в его сторону. На мгновение ему показалось, что она хочет его обнять, что сейчас всё вернётся на круги своя. Он даже инстинктивно подался вперёд. Но она прошла мимо, не коснувшись его, словно он был предметом мебели. Подошла к сумке и без малейшего усилия подняла её за ручку. Сумка была нетяжёлой. В ней была лишь одежда и надежды на идеальные выходные.

Дмитрий застыл, наблюдая за ней, как заворожённый. Он видел, как она повернула ручку входной двери. Как открыла её, впуская в квартиру прохладный, пахнущий пылью воздух подъезда. Он слышал гул лифта где-то внизу. Всё это казалось сюрреалистичным, кадрами из чужого кино.

Алина выставила его сумку на лестничную клетку. Та с глухим стуком опустилась на кафельный пол. Просто и буднично. Без драмы. Затем она повернулась к нему. В её глазах он впервые за весь разговор увидел что-то похожее на эмоцию. Это была холодная, безжалостная жалость.

— Ты всё правильно сказал, им нужна серая мышь. Езжай. Может, по дороге найдёшь.

Это были её последние слова. Она не стала дожидаться ответа. Она просто шагнула назад в квартиру и закрыла за собой дверь. Не хлопнула, не забилась в истерике. Тяжёлая дубовая дверь закрылась с мягким, уверенным щелчком. А потом раздался второй, ещё более окончательный звук — поворот ключа в замке. Сначала один оборот. Потом второй.

И всё. Дмитрий остался стоять один в коридоре своей теперь уже бывшей общей квартиры. Рядом с ним, на лестничной клетке, стояла его сумка. А в руке он всё так же сжимал холодный, бесполезный ключ…