— Я твоему сыну не прислуга и не девочка для битья! Если ты не можешь объяснить своему шестнадцатилетнему лбу, что хамить мне нельзя

— Я твоему сыну не прислуга и не девочка для битья! Если ты не можешь объяснить своему шестнадцатилетнему лбу, что хамить мне нельзя, то я больше не буду ни готовить на него, ни убирать за ним! Пусть живёт в свинарнике и питается сам, раз он такой взрослый!

Слова падали в тишину гостиной, как тяжёлые камни. Светлана стояла, вцепившись пальцами в спинку кресла, и смотрела на мужа. Андрей невозмутимо сидел на диване, его внимание было полностью поглощено мелькающими на экране фигурами футболистов. Он даже не повернулся, лишь отмахнулся свободной рукой, словно отгоняя назойливое насекомое.

— Свет, ну не начинай, а? Наши контратакуют.

Комментатор в телевизоре захлёбывался от восторга, трибуны ревели. Этот рёв, этот искусственный, чужой азарт показался Светлане последним оскорблением. Она пересекла комнату, её шаги были гулкими и решительными. Она не стала кричать или выдергивать шнур из розетки. Она просто взяла со столика пульт и нажала красную кнопку. Огромный экран погас. Рёв стадиона оборвался на полуслове, оставив после себя лишь густой, вязкий звук работающего холодильника на кухне.

Только теперь Андрей медленно повернул голову. На его лице не было ни удивления, ни беспокойства. Только тупое, ленивое раздражение человека, которого оторвали от важного дела.

— Ты чего творишь? Там самый момент был.

— Момент? — Светлана положила пульт на его колено. — Момент у нас сейчас, Андрей. Здесь. Твой сын, Константин, пятнадцать минут назад на мою просьбу убрать за собой грязную посуду со стола, где я собиралась готовить для всех нас ужин, назвал меня «тупой овцой». А потом пошёл в свою комнату и включил музыку на полную громкость. Я хочу знать, какая будет твоя реакция.

Она смотрела на него в упор, ожидая чего угодно: возмущения, обещания поговорить, хотя бы формального сочувствия. Но Андрей лишь тяжело вздохнул, потёр переносицу и откинулся на спинку дивана.

— Господи, Свет, я же просил. Ну, ляпнул пацан, не подумав. У них возраст такой, переходный. Гормоны играют. Зачем ты вообще к нему лезешь с этой посудой? Ну, увидела тарелку — отнеси в раковину. Тебе что, корона с головы упадёт?

Именно в эту секунду что-то внутри Светланы, что-то, что два года подряд сжималось, уступало и прогибалось, окончательно затвердело, превратившись в холодный, острый осколок. Она поняла, что дело не в Косте. Дело было в этом спокойном, уставшем мужчине на диване, который раз за разом выбирал свой комфорт вместо её достоинства. Для него хамство сына было мелкой неприятностью, которую проще проигнорировать, а её реакция — досадной помехой его отдыху.

— Нет, Андрей. Корона не упадёт. Упало моё желание быть удобной для вас обоих. — Её голос стал ровным и металлическим. — Я два года жила в этом доме, пытаясь стать частью вашей семьи. Я отмывала грязь за твоим «ребёнком», находила под диваном его окаменевшие носки, молчала, когда он приводил друзей и они оставляли после себя свинарник. Я терпела его косые взгляды и язвительные комментарии. И всё это время я ждала, что ты, его отец, хотя бы раз встанешь на мою сторону. Но ты всегда говорил одно: «Он же ребёнок, потерпи».

Она отошла от дивана и встала посреди комнаты, словно очерчивая невидимую линию.

— Так вот, моё терпение закончилось. Я больше ничего не терплю. С этой самой минуты я объявляю твоему сыну тотальный бойкот. Я не готовлю для него. Я не стираю его одежду. Я не убираю его комнату. Если он оставит свою тарелку на столе, она будет стоять там, пока не покроется плесенью. Он для меня больше не существует в бытовом плане. Он взрослый парень, который считает, что имеет право оскорблять меня? Отлично. Пусть ведёт себя как взрослый и обслуживает себя сам.

Андрей сел прямо, его лицо начало наливаться краской. Ошеломление сменилось гневом. Он наконец понял, что это не просто очередная женская истерика.

— Ты в своём уме? Что это за ультиматумы?

— Это не ультиматум. Это новые правила, — спокойно ответила Светлана, глядя ему прямо в глаза. — Ты его отец, ты его воспитываешь. Хочешь — готовь ему сам, хочешь — нанимай домработницу. А я в этом больше не участвую. И да, если тебя эти правила не устраивают, ты можешь пойти и обслуживать своего сына где-нибудь в другом месте. Дверь открыта.

Следующее утро началось не с запаха кофе, а с оглушительной, напряжённой тишины. Светлана встала по будильнику, как всегда. Она молча прошла в ванную, затем на кухню. Она не смотрела в сторону комнаты Кости, откуда уже доносились звуки компьютерной стрелялки, и не ждала, когда проснётся Андрей. Она достала из холодильника два яйца, кусочек сыра и помидор. Включила конфорку, поставила свою личную, маленькую сковородку и приготовила омлет. Для себя. Она сварила одну чашку кофе в турке. Для себя. Села за стол, спокойно поела, глядя в окно. Вымыла свою тарелку, чашку и сковородку, вытерла их насухо и убрала на место.

В этот момент на кухню, почёсывая затылок и зевая, вошёл Андрей. Он бросил на неё быстрый взгляд, ожидая увидеть следы ночных раздумий, может быть, даже раскаяния. Но лицо Светланы было абсолютно спокойным, почти отстранённым. Он подошёл к пустой кофеварке, пощёлкал кнопкой и вопросительно посмотрел на жену.

— А кофе нет?

— Я сварила себе в турке, — ровно ответила она, убирая чистое полотенце. — Кофеварка в твоём распоряжении.

Андрей нахмурился. Он воспринял это как продолжение вчерашней глупой ссоры, которая, по его мнению, должна была рассосаться за ночь. Он молча достал банку с растворимым кофе, залил его кипятком из чайника и сел за стол напротив неё.

— И долго этот концерт будет продолжаться?

— Это не концерт. Это моя новая жизнь, — ответила Светлана, не отрывая взгляда от своих рук. — Ты вчера всё слышал.

Дверь кухни распахнулась, и на пороге появился Костя. В наушниках, надетых на шею, из которых грохотала музыка, в мятой футболке и шортах. Он прошёл прямо к холодильнику, распахнул его и несколько секунд тупо смотрел на полки.

— Па, а чё жрать нечего? — громко спросил он, демонстративно игнорируя присутствие Светланы. — Я в школу опаздываю.

Андрей беспомощно посмотрел на жену. Она в ответ лишь слегка приподняла бровь и продолжила рассматривать свой маникюр. Молчание затягивалось.

— Сделай бутерброды, — наконец выдавил из себя Андрей. — Колбаса, сыр. Не маленький.

Костя с грохотом захлопнул дверцу холодильника.

— Я бутерброды не ем. Мне каша нужна или яичница. Как обычно.

Он вызывающе посмотрел на Светлану. Это была прямая провокация, проверка на прочность её вчерашнего заявления. Она выдержала его взгляд, не моргнув, а потом медленно встала из-за стола.

— Мне пора на работу, — сказала она, обращаясь исключительно к Андрею. — Хорошего вам дня.

Она ушла, оставив их вдвоём на кухне, посреди неубранной посуды и нерешённой проблемы. Вечером, вернувшись домой, Светлана обнаружила, что ситуация только усугубилась. В раковине громоздилась гора грязных тарелок. Утренняя чашка Андрея, тарелка Кости после бутербродов, которые он, видимо, всё же сделал, размазав по столешнице масло и накрошив хлеба. Рядом валялась упаковка от пельменей — очевидно, это был их обед или ужин.

Светлана молча обошла этот островок хаоса. Она приготовила себе лёгкий салат, поела, убрала за собой и ушла в спальню с книгой. Она слышала, как вернулся с тренировки Костя, как он снова полез в холодильник, как спросил у отца, что на ужин. Слышала, как Андрей раздражённо ответил ему, что закажет пиццу.

Через час по квартире разнёсся запах пепперони. Они ели в гостиной, перед телевизором, как два холостяка-соседа. Пустые коробки от пиццы так и остались лежать на журнальном столике. Никто не собирался их убирать. Война перешла в затяжную, позиционную фазу. Светлана создала вокруг себя анклав чистоты и порядка, а остальная территория квартиры медленно, но верно превращалась в филиал комнаты Кости. И с каждым часом становилось всё очевиднее, что Андрей не собирается ничего решать. Он просто ждал, когда она сломается первой.

Терпения Андрея хватило ровно на трое суток. Рубежом стала суббота. Он проснулся от собственного голода и острого желания выпить нормального, сваренного кофе. Кухня встретила его запахом вчерашней пиццы и горой посуды в раковине, которая уже начала источать кисловатый аромат. Последняя чистая чашка была им использована вчера вечером. На столешнице засохли лужицы от пролитой колы. В мусорном ведре, которое никто не вынес, виднелись огрызки и пустые упаковки. Это была уже не просто неряшливость. Это была территория, которую медленно, но верно захватывал бытовой хаос.

Он заглянул в корзину для белья. Гора несвежих вещей, в основном его и Костиных, доходила почти до края. Его любимая серая футболка, в которой он ходил дома, была где-то на дне этого вороха. Андрей с силой захлопнул дверь ванной и направился в спальню.

Светлана сидела в кресле у окна с планшетом в руках, одетая в аккуратный домашний костюм. Вокруг неё был островок порядка. Её половина кровати была идеально заправлена, на прикроватной тумбочке не было ни пылинки. Воздух здесь казался чище. Она не подняла головы, когда он вошёл, но он знал, что она чувствует его присутствие.

— Света, нам нужно поговорить, — начал он тоном человека, который устал от детских игр и готов проявить великодушие.

Она медленно опустила планшет и посмотрела на него. В её взгляде не было ни злости, ни обиды. Только холодное, спокойное ожидание.

— Я слушаю.

— Так больше продолжаться не может, — он обвёл рукой невидимое пространство, подразумевая всю квартиру. — Ты превратила наш дом в свинарник. Ты объявила забастовку, и от этого страдают все. Прежде всего, я.

Он ждал, что она начнёт возражать, оправдываться, но она молчала, и это выводило его из себя гораздо больше, чем крик.

— Ты поняла? Я прихожу с работы в грязную квартиру, где нечего есть. Мой сын питается какой-то дрянью. И всё это из-за твоей гордости! Из-за одного слова, которое он бросил, не подумав! Ты ведёшь себя как упрямый ребёнок.

— Я веду себя как человек, который перестал быть бесплатным обслуживающим персоналом, — так же ровно ответила она. — Дом превратился в свинарник не из-за меня. А из-за того, что два взрослых мужчины не в состоянии донести за собой тарелку до раковины и нажать кнопку на стиральной машине. Это не моя забастовка, Андрей. Это ваша реальная жизнь без моего участия.

Его лицо исказилось. Он не был готов к такому отпору. Он хотел, чтобы она покаялась, признала свою неправоту, и тогда он, так и быть, великодушно простил бы её и велел бы пойти приготовить завтрак.

— То есть, ты не собираешься это прекращать? Ты будешь и дальше испытывать моё терпение?

— Я не испытываю твоё терпение. Я живу своей жизнью. Я готовлю для себя, убираю за собой. Я предлагаю и вам заняться тем же. Или ты можешь, наконец, выполнить свою отцовскую обязанность и объяснить сыну, что в этом доме действуют правила уважения.

Это было последней каплей. Андрей взорвался.

— Уважения? Ты требуешь уважения от шестнадцатилетнего пацана, а сама ведёшь себя как эгоистка! Он мой сын! Моя кровь! Я не собираюсь его прессовать из-за твоих капризов! Он живёт в своём доме! Может, это тебе стоит проявить немного мудрости и гибкости, а не вставать в позу? Я думал, ты любишь меня, что мы семья! А ты просто делишь территорию и устраиваешь разборки с подростком!

Он тяжело дышал, стоя посреди комнаты. В этот момент он не был ни любящим мужем, ни справедливым отцом. Он был союзником своего сына против неё. Он сделал свой выбор и озвучил его предельно ясно.

— Понятно, — тихо сказала Светлана и снова взяла в руки планшет. — Разговор окончен.

Её спокойствие было страшнее любого скандала. Он понял, что проиграл этот раунд. Он не добился своего, а лишь укрепил её в своей правоте. Развернувшись, он вышел из комнаты, громко хлопнув дверью спальни. Впервые за эти дни. Холодная война только что переросла в горячую.

После утреннего скандала квартира погрузилась в густую, зыбкую тишину, какая бывает в доме с покойником. Андрей не пошёл извиняться. Он воспринял спокойствие Светланы как личное оскорбление, как демонстрацию её превосходства. Весь день он провёл в гостиной, демонстративно громко включая телевизор и разговаривая по телефону с друзьями, наполняя воздух фальшивой бодростью. Костя, почувствовав, что отец полностью на его стороне, осмелел окончательно. Он больше не прятался в своей комнате, а курсировал между кухней и гостиной, оставляя за собой шлейф из крошек, фантиков и грязных чашек, словно метя территорию.

К вечеру воскресенья Андрей понял, что проигрывает эту войну на истощение. У него закончились чистые рубашки на рабочую неделю, а мысль о том, чтобы самому разбираться со стиральной машиной, вызывала у него глухое раздражение. Он решил действовать. Это был не план примирения, а акт возмездия. Он хотел показать ей, кто в доме хозяин, и силой вернуть всё на свои места.

Он прошёл в ванную, схватил корзину для белья и демонстративно вывалил всё её содержимое на пол. Тёмное, светлое, цветное — всё смешалось в одну неопрятную кучу. На самом верху, как нежный белый флаг, лежала шёлковая блузка Светланы, которую она приготовила на завтрашнюю важную встречу. Андрей сгрёб всё в охапку — и свои джинсы, и носки Кости, и эту блузку — и направился к стиральной машине.

Светлана вышла из спальни в тот момент, когда он запихивал эту разномастную кучу в барабан. Она остановилась в дверном проёме, и её лицо стало непроницаемым, как маска.

— Что ты делаешь? — её голос был тихим, но в нём не было и тени слабости.

— Стирaю. Представляешь? — он не обернулся, продолжая своё дело. — Раз уж у нас жена решила, что она теперь принцесса и к грязному белью не прикасается, приходится самому.

— Вытащи мою блузку, — это был не вопрос и не просьба. Это был приказ.

— Ничего я вынимать не буду, — зло бросил он, захлопывая люк. — Всё грязное, всё пойдёт в стирку. У нас общая корзина и общая машина. Или ты уже и стиралку поделила?

Он потянулся к ящику с порошком, но Светлана сделала шаг вперёд и положила руку на корпус машины.

— Ты испортишь вещь. Специально.

В этот момент из своей комнаты вышел Костя. Он увидел эту сцену и на его лице расплылась довольная ухмылка. Он опёрся о косяк, скрестив руки на груди, готовый наслаждаться зрелищем.

— Па, да забей ты на её тряпку, — лениво протянул он. — Испортится — новую купит. Не велика потеря.

И Андрей, вместо того чтобы осадить сына, повернулся к нему и кивнул. Этот кивок, этот молчаливый мужской сговор против неё, стал последним ударом. Взгляд Светланы метнулся от самодовольного лица Кости к искажённому злобой лицу мужа. Она всё поняла. Семьи больше не было. Были они — сплочённый мужской клан, и была она — чужой, мешающий элемент.

Она молча убрала руку от машины. Не сказав больше ни слова, она развернулась и вышла из ванной. Андрей победоносно усмехнулся вслед, засыпал порошок и с силой нажал на кнопку «Старт». Машина гулко заурчала, начиная свой разрушительный цикл. Он победил.

Но через минуту из гостиной донёсся странный, скрежещущий звук. Андрей и Костя переглянулись и пошли посмотреть. Картина, которую они увидели, заставила их застыть на месте. Светлана, не прикладывая видимых усилий, с какой-то холодной, отстранённой яростью, двигала тяжёлый книжный шкаф, который всегда стоял у стены. Она тащила его на середину комнаты, перпендикулярно окну и двери. Скрежет ножек по паркету резал слух.

— Ты что, совсем сдурела? Мебель портишь! — крикнул Андрей, не понимая, что происходит.

Она не ответила, пока не поставила шкаф ровно посередине, разделив самую большую комнату в квартире на две уродливые, непропорциональные части. Одна часть — с диваном, телевизором и входом в комнату Кости. Другая — с её креслом, торшером и выходом в спальню и коридор. Затем она молча пошла в прихожую и вернулась с рулоном малярного скотча. И на глазах у остолбеневших мужа и пасынка она наклеила по полу от шкафа до входной двери ровную, чёткую линию.

Закончив, она выпрямилась и посмотрела на них. Её лицо было абсолютно спокойным.

— Вы хотели жить вдвоём в своём мире? Живите. Это ваша половина. А это — моя. Не пересекайте черту…