— Я твоя мать! И мне наплевать, что у тебя есть жена и дети! В первую очередь ты должен обеспечивать меня, а не их!

— Денис, привет! У меня для тебя потрясающая новость!

Голос Тамары Викторовны в телефонной трубке звенел от плохо сдерживаемого восторга, как натянутая струна. Денис поморщился, отодвигая от себя чертёж. Он сидел в своём гудящем опен-спейсе, и этот бравурный звонок матери был похож на вторжение духового оркестра в тишину библиотеки. Он машинально провёл пальцем по фотографии на столе: он, его жена Катя и двое сыновей, улыбающиеся солнцу на даче.

— Привет, мам. Я немного занят, что-то срочное?

— Срочнее не бывает! — её голос перешёл на заговорщицкий шёпот. — Я нашла тур! В Турцию! Пять звёзд, первая линия, всё включено! Это просто сказка, Денечка! И знаешь, сколько? Горящее предложение, почти даром отдают! Всего сто тысяч на десять дней! Нужно только до вечера оплатить, иначе уйдёт!

Денис тяжело вздохнул и потёр переносицу. Он знал этот тон. Этот тон означал, что решение уже принято, а он — лишь инструмент для его исполнения, кошелёк, который должен вовремя открыться.

— Мам, это здорово, что ты нашла что-то хорошее, но я не смогу. Сейчас никак.

— Что значит «не смогу»? — восторг в её голосе мгновенно сменился холодным недоумением. — Я же не миллион прошу. Я прошу на заслуженный отдых.

— Я понимаю. Но мы с Катей сейчас откладываем. Артёму в первый класс через два месяца. Нужно купить всё — от формы и рюкзака до канцелярии и стола. Плюс секции. Ты же знаешь, какие сейчас цены. У нас каждая копейка на счету. Лишних ста тысяч просто нет.

В трубке повисла короткая, звенящая пустота, сквозь которую пробивался лишь шум офиса — гул компьютеров и далёкие голоса коллег. Денис уже знал, что сейчас начнётся. Он приготовился.

— То есть, — медленно, с расстановкой произнесла Тамара Викторовна, и в её голосе уже не было ни капли прежней радости, — на сборы в школу для Катиного ребёнка деньги у вас есть. А на родную мать, которая отдала тебе лучшие годы, у тебя денег нет. Я правильно тебя поняла, сын?

— Мам, не начинай. Артём не «Катин ребёнок», он мой сын. И твой внук. И это не прихоть, а необходимость. А Турция может и подождать.

— Подождать? — её голос, ещё минуту назад щебечущий, как у весенней птицы, обрёл жёсткие, металлические нотки. — Это я должна подождать? Я, которая работала на двух работах, чтобы у тебя всё было? Я, которая отказала себе во всём, чтобы ты институт закончил? А теперь, когда я прошу самую малость, ты мне говоришь «подождать»? Это она тебя научила? Твоя Катя?

Денис сжал в руке карандаш так, что тот затрещал.

— Катя здесь ни при чём. Это наше общее решение. Мы — семья, и у нас есть финансовый план.

— Семья? — она ядовито рассмеялась. — У тебя была одна семья, Денис. Это я. А это — так, приложение. Очень дорогое, как я посмотрю. Приложение, которое заставляет тебя забывать о своих обязанностях.

Он чувствовал, как по венам начинает разливаться глухое раздражение. Он не хотел этого разговора, тем более на работе, где его мог услышать каждый.

— Мама, давай закончим. Я не могу сейчас говорить.

— Конечно, не можешь. Правда тебе не нравится. Я-то думала, у меня сын есть, опора… А раз так, то и мне придётся о себе самой заботиться. О своём будущем. И о своей недвижимости тоже подумать. Мало ли как жизнь повернётся.

Это была не прямая угроза. Это было хуже. Это был холодный, расчётливый укол в самое больное место. Квартира, в которой они жили, принадлежала ей. Она никогда не упускала случая об этом напомнить, но ещё никогда это не звучало так отчётливо.

— У тебя есть всё, что нужно, — жёстко ответил Денис. — И квартира, и пенсия. Не нужно манипулировать.

— Я не манипулирую! Я констатирую факты! — взвизгнула она в трубку. — Просто знай, Денис, если сын не считает нужным позаботиться о матери, то и мать не обязана заботиться о его благополучии!

Она бросила трубку. В ушах ещё несколько секунд стояли короткие гудки. Денис медленно опустил телефон на стол. Шум офиса вернулся, но казался теперь далёким и чужим. Он посмотрел на фотографию своей семьи. На улыбающегося Артёма, который не знал, что его подготовка к школе только что стала поводом для объявления холодной войны. И Денис понял, что это был не просто разговор. Это был первый выстрел. И он был сделан не для того, чтобы напугать. Он был сделан на поражение.

— Я так и знала, что ты не перезвонишь! Видимо, твоя жена запретила?

Тамара Викторовна стояла на пороге, словно призрак из вчерашнего телефонного разговора, обретший плоть. На ней было её лучшее пальто, а лицо выражало оскорблённую добродетель. Она не дожидалась приглашения, мягко, но настойчиво отстранила сына и прошла в прихожую. Воздух в квартире, до этого момента наполненный запахом жареного лука и детским смехом, тут же стал плотным и тяжёлым. Из кухни выглянула Катя, её лицо застыло в вежливой, но напряжённой маске.

— Здравствуйте, Тамара Викторовна, — ровно произнесла она.

Мать Дениса удостоила её лишь мимолётным, скользящим взглядом, полным холодного пренебрежения, словно Катя была частью интерьера, не заслуживающей отдельного внимания. Вся её энергия была направлена на сына.

— А что, мне уже и в гости к собственному сыну нельзя приехать без предупреждения? — спросила она, снимая пальто и вешая его на вешалку с хозяйским видом. — Или тут у вас теперь приёмные часы для матери?

Денис молча закрыл входную дверь. Смех в детской комнате стих. Мальчишки, обладая звериным чутьём на перемену атмосферы, тут же притихли.

— Мам, мы вчера всё обсудили, — устало начал Денис, проходя за ней в гостиную.

— Мы не обсудили. Ты поставил меня перед фактом, — отрезала она, усаживаясь в его любимое кресло. Она оглядела комнату цепким, оценивающим взглядом. Взглядом собственника, проверяющего, в каком состоянии находится его имущество, сданное в аренду. — Я всю ночь не спала. Давление подскочило. Думала, на что я свою жизнь положила? Чтобы на старости лет выслушивать от родного сына, что у него на меня нет денег?

Она говорила это Денису, но каждое слово было отравленной стрелой, летящей в сторону кухни, где Катя, не проронив ни звука, вернулась к плите. Её спина была идеально прямой. Она резала овощи с методичной точностью, и только слишком громкий стук ножа о разделочную доску выдавал её напряжение.

— Никто не говорит, что денег нет на тебя, — Денис пытался сохранять спокойствие, но чувствовал, как в груди начинает разгораться знакомое чувство бессильной злости. — Речь шла о конкретной, несвоевременной трате. О поездке.

— Несвоевременной? — Тамара Викторовна издала короткий, горький смешок. — Для меня, может, это последняя возможность море увидеть! Я здоровье на твоё воспитание гробила, нервы тратила! Я заслужила этот отдых! Я его заработала! А теперь оказывается, что какие-то тетрадки и штаны для первоклассника важнее здоровья твоей матери!

Она намеренно говорила «штаны для первоклассника», принижая, обесценивая потребности его семьи, превращая их в ничтожную мелочь по сравнению с её глобальным «заслуженным отдыхом».

— Перестань, — голос Дениса стал жёстче. — Это не штаны, это будущее моего сына. И я не позволю тебе так об этом говорить.

— Ах, не позволишь? — она подалась вперёд, её глаза сверкнули. — Ты мне будешь запрещать? В этой квартире? Ты не забыл, Денис, чья это квартира? Чьи стены тебя защищают, пока ты строишь свою «семью» и тратишь деньги на чужих тебе людей?

Катя на кухне выключила воду. Стук ножа прекратился. Теперь единственным звуком в квартире был гул вытяжки.

— Катя — моя жена. Артём и Никита — мои дети. Они не чужие, — процедил Денис сквозь зубы.

— Конечно, — с ядовитой сладостью протянула Тамара Викторовна, снова откидываясь в кресле. — Жена. Сегодня одна, завтра другая. А мать всегда одна. Только сыновья об этом почему-то забывают. Особенно когда им в уши поют сладкие песни.

Она демонстративно посмотрела в сторону кухни, где неподвижно застыла Катя. Это было прямое, неприкрытое оскорбление. Денис встал.

— Мам, уходи.

— Что? — она вскинула брови, изображая искреннее изумление.

— Ты всё слышала. Уходи. Этот разговор окончен.

Тамара Викторовна медленно поднялась. На её лице больше не было обиды или гнева. Только холодный, трезвый расчёт. Она подошла к Денису и заглянула ему в глаза.

— Думай, Денис. Думай хорошо. Потому что у моего терпения тоже есть предел. И у моей щедрости тоже.

— Уже подумал, мама!

— Я твоя мать! И мне наплевать, что у тебя есть жена и дети! В первую очередь ты должен обеспечивать меня, а не их! Если твоя следующая зарплата не окажется на моей карте, то поверь, никакой квартиры я тебе не оставлю! Запомни это!

— Я-то запомнил, а ты, повторюсь, уходи!

Она молча взяла своё пальто и вышла. Денис не смотрел ей вслед. Он стоял посреди гостиной, слушая, как удаляются её шаги по лестничной клетке. Когда всё стихло, из кухни вышла Катя. Она подошла к нему, взяла его за руку и крепко сжала. Они ничего не сказали друг другу. Слова были не нужны. Они оба понимали, что это было не просто посещение. Это была рекогносцировка перед решающим боем. И поле этого боя — их дом, их жизнь — уже было заминировано.

— Попомни мои слова: останешься один! Никому ты не будешь нужен! Ни этим недоноскам, ни своей жёнушке! Только я всегда тебя любила и люблю! А ты…

Голос на том конце провода срывался, но не от слёз, а от плохо сдерживаемой, клокочущей ярости. Он бил по ушам, как град по металлической крыше. Денис стоял у окна в гостиной, глядя на вечерний город, на россыпь равнодушных огней. Телефонная трубка в его руке казалась раскалённой. Рядом, на диване, сидела Катя. Она делала вид, что читает книгу, но Денис видел, как её пальцы добела сжали корешок. Она не слышала слов, но прекрасно понимала суть происходящего по выражению его лица.

Вечер, который обещал быть тихим и редким островком покоя после того, как они уложили детей, был безвозвратно отравлен. Звонок Тамары Викторовны ворвался в него, как таран. Не добившись своего личным визитом, она перешла к последнему, самому грязному оружию — прямому шантажу.

— Ты думаешь, я шучу? — продолжала кричать она в трубку, не дожидаясь ответа. — Ты думаешь, я позволю какой-то пришлой девице и её выводку распоряжаться моими деньгами, которые я тебе зарабатываю? Да, именно я! Потому что квартира, в которой вы живёте, стоит денег! Огромных денег, которые ты не платишь! Так что считай, что это моя вторая зарплата, которую ты получаешь! И я хочу свою долю!

Денис молчал. Он смотрел на своё отражение в тёмном стекле. На отражение Кати за своей спиной. Он перестал пытаться вставить слово. Любой его довод, любое объяснение сейчас были бы лишь топливом для этого пожара. Он просто слушал, позволяя потоку яда литься на него, чувствуя, как внутри что-то безвозвратно меняется. Что-то, годами натянутое до предела, наконец лопнуло. Но не со звоном, а тихо, как перегоревшая лампочка. Исчезло тепло, погас свет. Остался только холодный, острый провод.

— Эта твоя расчётливая особа всё спланировала! — не унималась мать. — Окрутила тебя, родила, чтобы на шею сесть! А ты и рад стараться, всё в дом, всё для неё! А на мать родную плевать! Ты променял родную кровь на эту мещанку, которая из тебя все соки выжмет и выбросит! А я останусь! Я!

Он медленно повернулся и посмотрел на Катю. Она подняла на него глаза. В них не было ни страха, ни упрёка. Только тяжёлое, выжидающее спокойствие. Она верила ему. Она ждала его решения. И в этот момент он понял, что его старая жизнь, где он пытался балансировать между долгом перед матерью и любовью к своей семье, закончилась. Балансировать было больше не на чем. Одна из чаш весов была разбита вдребезги.

Тамара Викторовна, очевидно, выдохлась. Её дыхание в трубке стало прерывистым и шумным. Она ждала ответа, капитуляции, мольбы.

— Ты меня слышишь, Денис? — уже тише, но не менее угрожающе произнесла она. — Я даю тебе время до зарплаты. Ни днём позже. Либо деньги будут на моей карте, либо вы собираете вещи. Ты меня понял?

Денис перевёл взгляд с лица жены обратно на тёмное окно. Город за ним жил своей жизнью. Тысячи окон, тысячи семей, тысячи историй. И его история только что подошла к своей главной развилке. Он сделал свой выбор не сейчас. Он сделал его давно, в тот день, когда встретил Катю. В тот день, когда впервые взял на руки Артёма. Просто до сегодняшнего вечера он пытался делать вид, что можно идти по двум дорогам одновременно.

Он поднёс телефон ближе ко рту. Его голос прозвучал в тихой комнате оглушительно спокойно, без единой дрогнувшей ноты. В нём не было ни злости, ни обиды. Только лёд.

— Да, мама. Я тебя услышал.

И он нажал на кнопку отбоя. Не дожидаясь её реакции, не давая ей шанса продолжить. Просто оборвал связь. Он положил телефон на стол. Катя смотрела на него, и в её глазах читался немой вопрос. Денис подошёл к ней, сел рядом и взял её холодную руку в свою.

— Всё, — сказал он. — Хватит.

И в этом одном слове было всё: решение, конец мучений, начало новой, неизвестной жизни. И осознание того, что завтрашний день будет очень, очень трудным. Но он будет их. И только их.

— Мама, приезжай. Нам нужно поговорить о квартире.

Голос Дениса в трубке был ровный, почти деловой, лишённый всяких эмоций. Тамара Викторовна положила телефон на стол, и на её губах медленно расцвела снисходительная улыбка победителя. Сработало. Сломался. Она знала, что так и будет. Куда он денется с женой и двумя детьми? Она ехала к нему, предвкушая сцену раскаяния, возможно, даже слёзы. Она уже приготовила речь о том, что мать нужно ценить и что она, так и быть, простит его на этот раз. Она поднимется, величественная и великодушная, и примет его капитуляцию. Она даже надела своё лучшее платье — то, в котором собиралась лететь в Турцию.

Она нажала на кнопку звонка с уверенностью хозяйки, пришедшей взыскать долг. Дверь открыл Денис. Он был спокоен. Слишком спокоен. За его спиной, в прихожей, громоздились коричневые картонные башни, перевязанные скотчем. На них были сделаны надписи толстым чёрным маркером: «КУХНЯ», «КНИГИ», «ДЕТСКИЕ ИГРУШКИ». Улыбка медленно сползла с лица Тамары Викторовны.

— Что всё это значит? — спросила она, проходя мимо него в гостиную.

Квартира была полупустой. Привычные вещи исчезли, оставив после себя более светлые прямоугольники на обоях и пыльные контуры на полу. В центре комнаты, тоже окружённая коробками, стояла Катя. Она молча складывала в сумку детские куртки. Увидев свекровь, она не поздоровалась. Просто кивнула, как незнакомому человеку на улице, и продолжила своё дело. В воздухе не было напряжения скандала. Была тишина и сосредоточенность вокзала перед отправлением поезда.

— Я не поняла, вы что, решили меня напугать? — голос Тамары Викторовны зазвенел от подступающей паники и злости. — Решили устроить этот цирк, чтобы я отступила?

Денис не стал ничего объяснять. Он молча подошёл к журнальному столику, где лежала одинокая связка ключей. Он взял её и протянул матери. Металлические язычки тускло блеснули в свете лампы.

— Ты победила, — сказал он своим ровным, безжизненным голосом. — Квартира твоя. Мы съезжаем.

Тамара Викторовна смотрела то на ключи, то на его лицо, не в силах поверить в происходящее. Это было не то, чего она хотела. Она хотела власти, подчинения, денег. Она не хотела пустых комнат.

— Ты… ты с ума сошёл? Куда вы пойдёте? На улицу? С детьми?

— Это больше не твоя забота, — отрезал Денис. Он не отводил взгляда. В его глазах не было ни капли тепла, только холодная, выжженная пустыня. — Ты очень чётко обозначила свой выбор. Ты променяла нас на путёвку в Турцию. Что ж, это твоё право.

Он вложил ключи в её онемевшую руку. Металл был холодным и тяжёлым.

— С этой секунды, — продолжил он, и каждое его слово падало в тишину, как камень в глубокий колодец, — у тебя больше нет сына. И внуков у тебя тоже нет. Никогда. Ты можешь делать с этой квартирой всё, что захочешь. Продавай её. Сдавай. Езди в свою Турцию хоть каждый месяц. Нам всё равно.

Он повернулся к Кате.

— Ты готова? Она застегнула молнию на последней сумке и кивнула. Из детской вышли мальчишки, уже одетые в уличную одежду. Они смотрели на бабушку без интереса, как на чужую тётю, загородившую проход. Денис взял две большие сумки, Катя — рюкзаки детей. Они молча, единым отрядом, двинулись к выходу. Они прошли мимо Тамары Викторовны, стоявшей изваянием посреди пустеющей гостиной. Они не оглянулись.

Щёлкнул замок входной двери. Шаги на лестничной клетке становились всё тише и вскоре совсем замерли. Тамара Викторовна осталась одна. Она стояла в оглушительной тишине своей квартиры, своей крепости, своей победы. Стены, которые ещё вчера были домом для её сына и внуков, теперь казались чужими и холодными. Она разжала ладонь. В её руке, вместо горящей путёвки в Турцию, лежали холодные ключи от её оглушительной, абсолютной победы…