— Так вот что выходит, Лид, — заговорила Нина Фёдоровна с таким прищуром, будто собиралась ножом хлеб резать. — Ты, значит, теперь у нас звезда, да? Сумки носишь, по офисам шастаешь, а дома кто у тебя все делает? Муж твой, что ли?
— Муж мой, — Лида устало прислонилась к стене подъезда, чувствуя, как по спине катится пот. Октябрь, а в пальто всё равно жарко. — Только вот беда, Нина Фёдоровна, он уже полгода, как ничего не делает. Ни дома, ни на работе.
— А-а, — протянула свекровь, — значит, ты теперь ещё и мужа упрекать будешь? Мужчина он или нет — не тебе решать!
— Мужчина не тот, кто лежит на диване, — Лида подняла взгляд, — а тот, кто рядом, когда трудно.
Тут из-за угла вывернул Виталий. Вид у него был помятый — спортивные штаны, кофта с пятнами, взгляд пустой. В руках — пластиковый стаканчик с кофе из автомата.
— Мам, хватит, — буркнул он, — не начинай при людях.
— А чего, не начинать? — вспыхнула она. — Ты, Виталик, глянь на свою жену. Губы крашены, пальто новое. Деньги у неё откуда, а? Не с твоей ли зарплаты, которой я уже полгода не вижу?
Лида только хмыкнула.
Вот оно, опять. Одно и то же, изо дня в день. Сначала муж — с подозрениями, потом мать его — с упрёками. Словно сговорились: кто из них первый начнёт пилить.
— Мама, — выдохнул Виталий, — иди домой. Я сам с ней поговорю.
— Ага, поговоришь! — не унималась свекровь. — Ты у неё спроси, где она вчера была до одиннадцати вечера.
— На работе я была, — устало ответила Лида, — план сдавали. Десятого числа, как всегда.
— Ага! План у неё! — Нина Фёдоровна фыркнула. — Теперь у всех, кто по чужим углам шастает, «план»!
Соседский кот прошмыгнул между ними, спасаясь от чужого гнева. В подъезде запахло гарью от старых лампочек. На улице начинало темнеть — город плавно уходил под октябрьскую сырость.
Лида поднялась по лестнице, достала ключи.
Нина Фёдоровна, как нарочно, встала перед дверью, расправила плечи:
— А вот сюда ты не войдёшь.
— Это почему, простите? — тихо спросила Лида, чувствуя, как в груди стучит злость.
— Потому что мой сын сказал: жить тебе тут больше нельзя! Всё, закончились твои времена!
Виталий стоял сзади, молчал, опустив голову.
— Виталий, — сказала Лида, не повышая голоса, — ты мне скажи, что происходит?
Он, не глядя на неё, пробормотал:
— Я не хочу с тобой жить, Лида.
— А ребёнок? — она прижала к груди пакет с игрушками. — Максим твой где будет жить?
— С мамой пока, — ответил он. — Ты же сама вечно на работе.
Лида рассмеялась — коротко, с хрипом.
— Так вот как. Значит, я много работаю — и это повод выгнать меня из собственного дома?
— Собственного… — передразнила свекровь. — Квартира-то на мужа оформлена, не забыла?
— Нет, не забыла, — Лида стиснула зубы. — Но куплена она на мои деньги, Нина Фёдоровна. Все чеки, расписки, переводы — всё у меня сохранено. Не думайте, что я безмозглая.
— Бумажки, бумажки… — отмахнулась та. — Главное — семья. А ты семью предала.
— Чем предала? — голос Лиды дрогнул. — Тем, что тяну всё одна? Или тем, что устала?
Соседка Галина Ивановна выглянула из-за двери, с бигуди на голове, в халате с петухами:
— Девочки, вы бы не кричали, а? Вечер же. У меня сериал идёт.
— Вот, Галина Ивановна, скажите, — набросилась Нина Фёдоровна, — вы ведь видите, как она шляется! Каждый день поздно домой! Не жена — загадка, честное слово!
— Да вижу я, — медленно ответила та, — с пакетами и ребёнком всегда. С кем ей шляться-то?
— Ой, вы тоже за неё, значит! — свекровь всплеснула руками. — Все против бедной матери остались!
Лида повернула ключ в замке, открыла дверь. Из квартиры донёсся детский голосок:
— Мам, это ты?
И всё. Всё у неё в груди оборвалось.
Ребёнок дома. Один. Опять.
Она шагнула в прихожую. Максим выскочил из комнаты, бросился к ней на руки:
— Мам, бабушка кричала! Я спрятался!
— Всё хорошо, малыш, — Лида обняла его, — мама рядом.
Нина Фёдоровна всё ещё стояла в дверях, будто спорить собиралась, но, глядя на внука, сникла.
— Я… не знала, что он один, — тихо пробормотала она. — Виталий сказал…
— Что я гулять ушла, да? — Лида глянула прямо в глаза. — И ты поверила.
Молчание.
Из кухни тянуло остывшим супом и вчерашними котлетами.
Лида положила сумку на пол, выпрямилась:
— Всё. Довольно. Хватит этих скандалов. Уходите, пожалуйста, обе.
— Как это — уходите? — удивилась свекровь. — Это ж мой сын!
— Ваш сын взрослый мужчина. Пусть сам решает, где ему жить.
Виталий поднял глаза, впервые за вечер:
— Лида, не устраивай сцену. Мама просто волнуется.
— Волнуется? — она рассмеялась, но в смехе чувствовалось отчаяние. — Она ворвалась в мой дом, устроила крик на весь подъезд и напугала ребёнка. Это по-вашему — «волнуется»?
— Не начинай… — Виталий потер виски. — Мы же семья.
— Семья — это когда вместе, Виталий. А ты — не со мной, не с сыном. Ты с мамой.
Она закрыла за ними дверь. Потом долго стояла, прислушиваясь к шагам, к лифту, к затихающему спору внизу.
Максим сидел на ковре, строил из кубиков башню.
— Мам, — сказал он, — а папа плохой?
— Нет, — ответила Лида, глядя в окно на мокрый от дождя двор. — Просто устал.
Но сама она знала: не устал он, просто привык. Привык, что кто-то рядом решает, тянет, кормит, моет.
Позже, когда ребёнок уснул, Лида села на диван и уставилась в пустоту.
Телефон мигнул — сообщение от мужа:
«Прости, если что. Завтра поговорим».
Она не ответила.
Пусть завтра. Пусть хоть через год. Сейчас она просто не могла.
На кухне тикали часы, пахло кофе и влажным октябрём из форточки. За окном фонарь бросал тусклое пятно на мокрый асфальт, где осенние листья слиплись в серую кашу.
Лида сидела и думала: с чего всё началось?
С того, что он потерял работу. Тогда она поддержала. Потом он стал раздражённый — «все против меня». Потом начал ревновать к каждому звонку. А потом — придумал. Про любовника.
Сначала Лида смеялась. Потом плакала. А теперь — устала.
Просто устала.
И вот сейчас, в тишине, когда ребёнок спит, а дверь за свекровью наконец закрыта, она впервые поняла — назад пути нет.
Что-то внутри щёлкнуло, оборвалось, будто рванулась нить, на которой всё держалось.
Она пошла в ванную, умылась, посмотрела в зеркало.
В отражении — женщина лет тридцати с небольшим, с усталыми глазами, но твёрдым взглядом.
Та, что сегодня наконец перестала оправдываться.
— Всё, Лид, — сказала она своему отражению. — Хватит терпеть.
И в этом «хватит» было больше силы, чем во всех криках, ссорах и объяснениях за последние полгода.
Утро началось с привычной беготни — будильник, чайник, детский сад, автобус, работа.
Только на этот раз внутри Лиды всё было как будто перестроено.
Не было привычной тяжести в груди, когда приходилось уходить из дома, оставляя мужа на диване под пледом, с телефоном в руках. Не было больше вот этого липкого чувства вины — будто она кого-то бросает, кого-то обижает.
Наоборот — впервые за долгое время хотелось выпрямить спину и не оправдываться.
В офисе, как всегда, кипела жизнь: звонки, клиенты, начальница в строгом костюме, запах кофе из комнаты отдыха.
Коллега Ольга подмигнула:
— Лид, ты сегодня как огурчик! Глаза светятся. Что, отпуск взяла?
— Нет, — усмехнулась та, — просто решила с дурой не жить.
— С какой дурой?
— С собой прежней.
Ольга прыснула, но потом присмотрелась — и по глазам поняла: всё, вопрос решён.
Та Лида, что терпела, что боялась, что надеялась «всё наладить», — исчезла. Осталась другая — та, что больше не будет подбирать слова, чтобы не обидеть.
К обеду пришёл Виталий.
Как водится — без звонка, без предупреждения, прямо в отдел продаж.
Стоял в дверях, мятый, небритый, будто после бессонной ночи.
— Лида, можно тебя на минутку?
— Можно, — ответила она спокойно. — Только не здесь.
Она вывела его в коридор, подальше от коллег.
— Что тебе? — спросила коротко.
— Мы же семья, — начал он. — Нельзя всё вот так взять и перечеркнуть. Я… я понимаю, что виноват, но мама просто не так всё поняла.
— Мама поняла ровно то, что ты ей сказал, — Лида скрестила руки на груди. — Что у меня любовник.
— Да я сгоряча! — замотал он головой. — Устал, злость взяла. Дурак я.
— Ну вот, признал. Только поздно, Виталий.
— Поздно? Лид, ну ты что, я же хочу всё вернуть. Я работу уже ищу.
— «Ищу» — это не работа.
— Ну… пока ничего подходящего нет.
— А посуду кто мыть будет, пока ты «ищешь»?
Он посмотрел в пол.
Молчал.
Лида вздохнула.
— Слушай, — сказала она тише, — я устала жить с человеком, который вместо дела — оправдания, вместо поддержки — обиды. У нас не семья, Виталий. У нас коммуналка по интересам. Я — добытчик, ты — иждивенец, мама твоя — контролёр. Хватит.
— Значит, всё? — в его голосе дрогнула нотка жалости к себе.
— Всё. Я уже подала документы в суд.
Он посмотрел на неё как на чужую.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно.
— Из-за одной ссоры?
— Не из-за одной. Из-за всей жизни, которая в этой ссоре вылезла наружу.
Он замолчал. Потом прошептал:
— А ребёнок?
— Максим останется со мной. Ты сможешь видеться.
— А если я не соглашусь?
— Тогда суд решит.
Виталий побледнел, шагнул к ней:
— Лид, ну не ломай всё! Мы столько лет вместе!
— Столько лет я и тащила всё на себе, — спокойно ответила она. — Хватит.
— А я?
— А ты начни наконец жить своей жизнью. Без меня.
Он стоял, как вкопанный, потом резко развернулся и ушёл.
Когда его шаги стихли, Лида вдруг почувствовала, как изнутри будто вышли все силы. Хотелось просто сесть и молчать.
Но внутри было странное — тихое — облегчение.
Вечером Виталий пришёл домой, когда Максим уже спал.
Без криков, без сцены. Просто собрал вещи — джинсы, пару рубашек, ноутбук.
Лида стояла у окна, не вмешиваясь.
— Куда пойдёшь? — спросила она.
— К маме, — коротко ответил он.
— Ну и ладно.
Он вдруг повернулся:
— А если я передумаю?
— Тогда уже поздно.
— Ты без меня не справишься.
— Без тебя я уже справилась.
Он ничего не ответил. Только громко закрыл за собой дверь.
И это был первый вечер за много месяцев, когда Лида наконец-то легла спать и не ждала, что сейчас снова начнётся — с упрёков, с подозрений, с обид.
Неделя прошла тихо.
Максим спрашивал про папу, но без слёз.
— Мам, а папа теперь где живёт?
— У бабушки.
— А придёт?
— Конечно, — улыбнулась она. — На выходных.
И правда, Виталий стал приходить по субботам.
Приводил сына в парк, покупал мороженое, приносил машинки.
Но в глазах у него всё чаще мелькала растерянность.
Он не понимал, как это — без Лиды.
Без того, чтобы кто-то за него решал, подталкивал, поддерживал.
Нина Фёдоровна пару раз звонила, втирала сладким голосом:
— Лидочка, ну что ты, ссориться из-за ерунды… Он же всё осознал! Работу нашёл!
— Найти — мало, — сухо отвечала Лида. — Надо удержаться.
— Так ведь старается, ребёнок же страдает…
— Ребёнок страдал, когда вы с сыном на него кричали. А сейчас у нас тихо и спокойно.
— Значит, всё-таки не простишь?
— Нечего прощать. Я больше не та, кого можно обмануть сказками.
После этого свекровь надолго замолчала.
А Лида, наоборот, ожила.
Работа шла в гору — ей наконец повысили оклад, поручили новый проект.
Коллеги шутили, что у Лиды «второе дыхание открылось».
Дома — порядок. Вечером — мультики с сыном, пельмени на скорую руку, звонки подруге.
Никаких ссор, никаких истерик, никаких ночных выяснений.
Иногда, правда, накатывало.
Стояла у окна с кружкой чая, смотрела, как внизу мужики во дворе ругаются из-за парковки, и думала: «Вот и мы с Виталием были как те мужики — каждый орёт, доказывает, а толку никакого».
И становилось жалко не его, а себя — ту прежнюю, которая верила, что терпение всё исправит.
Не исправит. Терпение, оно как скотч: пока клеишь, держит, а потом всё равно отпускает, и трещина только шире.
К суду Виталий пришёл мрачный, с опущенными плечами.
Сидел, теребил ручку, глядел в пол.
— Значит, развод, — сказал судья, — согласны обе стороны?
— Да, — ответила Лида.
— Да, — тихо повторил Виталий.
Судья кивнул:
— Брак расторгнут. Ребёнок остаётся с матерью.
И всё.
Без громких слов, без драмы, без последнего «подумай».
Просто — точка.
После заседания он подошёл к ней в коридоре:
— Я тебе зла не держу.
— И я.
— Может, когда-нибудь…
— Нет, Виталий. Не «когда-нибудь». Мы уже всё прожили.
Он кивнул.
И ушёл.
На этот раз — по-настоящему.
Прошла зима.
Максим вырос, научился кататься на самокате, стал задавать больше вопросов, смеяться чаще.
Однажды, когда они возвращались с прогулки, он вдруг сказал:
— Мам, а ты теперь улыбаешься всё время.
— Правда?
— Ага. Когда папа с нами жил, ты часто сердитая была.
Лида погладила его по голове:
— Ну вот видишь, значит, теперь всё хорошо.
Вечером она сидела на кухне, за окном падал редкий снег.
На столе — тарелка, кружка с чаем, рабочая тетрадь сына.
Простые вещи. Но впервые за много лет — её собственные, без чужих рук, без чужих криков.
Телефон мигнул — сообщение от Виталия:
«Спасибо, что не запрещаешь видеть Макса. Он про тебя много рассказывает. Рад, что у вас всё спокойно».
Она долго смотрела на экран, потом просто написала:
«Береги себя».
И убрала телефон.
Весной, в конце апреля, Лида встретила Нину Фёдоровну у подъезда.
Та несла сетку с картошкой, вся запыхалась.
— Лидочка, привет, — сказала осторожно. — Как вы там?
— Нормально, — ответила Лида. — Работа, садик, всё как у людей.
— Виталик вон на склад устроился, — хвастливо добавила свекровь. — Грузчиком, правда, но хоть что-то.
— Ну и хорошо. Пусть работает.
— А может, вы бы… помирились? Он ведь теперь другой.
— Люди не меняются, Нина Фёдоровна. Они просто учатся жить без тех, кто больше не тянет.
Свекровь вздохнула, опустила глаза.
— Ну, я, конечно, не лезу…
— А вы и не лезьте, — мягко сказала Лида. — Каждый сам себе жизнь строит.
Они разошлись, как чужие.
И Лида шла к дому, к сыну, к запаху ужина и тишине — той самой тишине, которая раньше казалась пугающей, а теперь была самой дорогой.
Прошло ещё пару месяцев.
Максим готовился к утреннику в саду — учил стихотворение.
Вечером, повторяя его перед мамой, вдруг добавил от себя:
— Мам, а если папа нас любит, он всё равно с нами?
— Конечно, — улыбнулась она. — Любовь — она не только когда живут вместе. Иногда как раз наоборот — когда не мешают друг другу быть счастливыми.
Мальчик задумался, кивнул и побежал к игрушкам.
А Лида осталась стоять у окна, глядя на город, на весенние лужи, на то, как мальчишки гоняют мяч между машинами.
Где-то в соседнем дворе кто-то кричал: «Давай, пасуй!» — и этот крик был такой живой, такой обычный, что Лиде вдруг стало по-настоящему легко.
Я вернулась домой и застала свекровь за примеркой моих украшений. После услышанного плана на моё имущество позвонила юристу