— Ты это серьёзно сейчас говоришь, Вадим? — голос Зины дрогнул, но не от слёз — от злости. — Прописать твою мать в моей квартире? Да ты, видимо, с ума сошёл.
Он стоял у окна, переминаясь с ноги на ногу, как школьник на родительском собрании.
— Зин, не начинай, пожалуйста. Ну что ты за человек такой, а? Я ж тебе всё по-человечески объясняю. Им деваться некуда! Дом-то в Малаховке продали, ты же знаешь. Сделка на носу, а выписаться-то надо куда-то. В воздух, что ли? Я ж не прошу их сюда жить, просто… прописаться. Формальность. На бумаге только. Никто не поселится.
Зина сложила руки на груди и медленно выдохнула, чтобы не сорваться.
— А со мной, значит, посоветоваться — это лишнее, да? Ты уже всё решил. Просто поставил перед фактом.
— Ну не перед фактом, а… — он попытался улыбнуться, но улыбка вышла жалкая, натянутая. — Я думал, ты поймёшь. Мама вся на нервах, боится сделку сорвать. Там и Лидка с пацаном, ты ж знаешь, у неё всё тяжело сейчас. Муж сбежал, денег кот наплакал, а мама не может смотреть, как внучок мается.
— Лидка? С её характером? — Зина усмехнулась безрадостно. — Да она, как приедет, тут с порога начнёт порядки наводить. «Зиночка, это не так, то не сяк». Спасибо, проходили. Нет, Вадим. Не будет этого.
Он шагнул ближе, заговорил тише, будто пытаясь усыпить её бдительность.
— Зин, ну ты же у меня добрая. Ну нельзя же так… Это же моя семья. Я, выходит, между молотом и наковальней.
— Так иди к своему молоту, — бросила она. — К матери своей.
Он резко выдохнул, глаза налились обидой.
— Ты несправедлива. Совсем озверела. У тебя же сердце каменное стало. Это ведь просто люди — родня моя, не чужие.
— Не чужие тебе, — перебила она. — Мне — вполне чужие. И, извини, но я не обязана пускать кого попало в единственное, что у меня есть.
Вадим отвернулся, почесал затылок.
— Да что за жадность такая у вас, у баб этих московских! Всё своё, всё охраняете, будто завтра война.
— А ты, значит, не жадный, когда пытаешься меня обвести вокруг пальца? — подняла на него глаза Зина. — Сначала «пропишем просто маму», потом «а что, Лида с ребёнком тихие, пусть тоже». А потом и чемоданы потянутся. Я таких сказочек уже слышала.
Он дернулся, как от пощёчины.
— Да ты… да ты совсем звереешь. Я тебе добро предлагаю, а ты мне подозрения.
— Какое добро, Вадим? Когда за спиной решаете, что делать с моей квартирой? Когда мать твоя звонит мне и с придыханием говорит, как «нехорошо отказывать родным»? Это не добро. Это манипуляция.
Он сжал кулаки, но промолчал.
Квартира пахла жареными овощами, но Зина не чувствовала запаха. В голове гудело, будто поезд проехал. На душе было муторно.
Он ушёл не хлопнув дверью, а тихо, как вор. Это было даже хуже. Словно стёрся, растворился.
Вечером он вернулся. С букетом — конечно, с букетом. Пионы, как всегда. Он знал, что любит.
Поставил на стол, посмотрел виновато.
— Зин, прости. Я, может, перегнул. Но, правда, ситуация у них аховая. Лиду с племянником хотя бы… хоть временно. Ну нельзя же так жестко. Она же с ребёнком.
— Я понимаю, — устало сказала она. — Но я не хочу никого здесь прописывать. Ни временно, ни навсегда.
Он качнул головой, откинулся на спинку стула.
— Да какая тебе разница, прописаны они или нет? Стены не рухнут. Печать — не динамит.
— А вот тут ошибаешься, — холодно произнесла она. — Я хочу, чтобы мой дом оставался моим. Без «временно», «на минуточку» и «просто формальностей».
Он резко вскочил.
— Ну и живи тогда сама со своими метрами! А я, значит, должен мать выгнать, сестру с ребёнком на улицу? Нет, спасибо.
— Они не на улице. Они дом продали, деньги есть. Снять квартиру не проблема.
— Да ты хоть понимаешь, как сейчас всё дорого? — он схватился за голову. — А ты стоишь тут, как скала. Ну прямо железная леди какая-то. Только вон — без сердца.
Она отвернулась.
— Лучше быть железной, чем наивной.
После этого разговора наступила тишина. Та, что давит, как бетонная плита. Он почти не разговаривал. Ужинал молча, ложился на диван, демонстративно спиной.
Зина ходила по дому, как по минному полю. То казалось — сейчас скажет что-то доброе, помирятся. А потом ловила его холодный взгляд — и внутри всё остывало.
На восьмой день позвонила свекровь.
— Зиночка, здравствуй, моя хорошая, — голос Галины Петровны тек, как мёд, и от него сразу хотелось бросить трубку. — Что ты там Вадима мучаешь, а? Мы же с добром. Не жить, не проситься. Просто бумаги оформить.
— Галина Петровна, я уже всё сказала, — тихо ответила Зина, чувствуя, как в груди поднимается знакомое раздражение.
— Да ты пойми, деточка, — продолжала свекровь, будто не слышала. — Мы же семья. Надо поддерживать друг друга. У нас всё по-честному. Мы выпишемся, сделку завершим, и всё. А то ведь без твоей подписи у нас беда. Неужели тебе нас не жаль, стариков?
Слово «стариков» прозвучало нарочито жалобно, и Зина почувствовала, как пальцы сжимают телефон до боли.
— Жалко, но не настолько, чтобы потом самой без жилья остаться.
— Да кто ж у тебя жильё отнимет! — засмеялась Галина Петровна. — Господи, Зиночка, какие вы все подозрительные… Мы же не враги тебе. Вадим страдает, ты его совсем измучила.
— А я-то при чём? Это вы его мучаете.
Свекровь вздохнула, тяжело, с укором.
— Ты не злись, деточка. Я просто хочу, чтобы в семье была гармония. А без взаимопомощи её не будет. Подумай ещё, а? Нехорошо это. Не по-божески.
Когда звонок оборвался, Зина сидела минут десять, глядя в одну точку. В голове стоял липкий шум, как будто радио не настроено.
Все давят. Каждый со своей стороны.
Вечером она встретилась с подругой, Светкой.
Сидели в кафе у окна, пили чай. Светка, коротко стриженная, с цепким взглядом, слушала, не перебивая.
— Так, — наконец сказала она. — Значит, хотят прописаться. Все гуртом. И уверяют, что временно. Правильно поняла?
— Угу, — кивнула Зина.
— А дом они продали, деньги есть. Но квартиру снимать не хотят.
— Да.
Светка хмыкнула.
— Ну и чего ты сидишь, глаза хлопаешь? Это разводняк, Зин. Я тебе зуб даю. Особенно вот это «хоть Лиду с ребёнком». Самый подлый вариант.
— Почему? — насторожилась Зина.
— Потому что, милая моя, если у тебя в квартире пропишут ребёнка, ты потом его не выпишешь, хоть тресни. Суд, опека — всё встанет на их сторону. И всё. У тебя на шее будет не родня, а новая прописанная семья.
Зина похолодела.
— Ты думаешь, они специально?..
— Я ничего не думаю. Просто пойди к юристу. Пусть тебе человек с корочкой объяснит. А то потом локти кусать будешь.
На следующий день Зина так и сделала.
Юрист, пожилой мужчина с седыми висками, слушал внимательно, кивал.
— Ваша подруга абсолютно права, — сказал он наконец. — Если вы зарегистрируете несовершеннолетнего, выписать его потом невозможно, пока не будет другого жилья. А значит, мать ребёнка тоже получит право проживания.
— Даже если я не хочу их селить?
— Хотеть — не хотеть тут не работает, — усмехнулся он. — Это юридический факт. И суды, как правило, встают на сторону семьи с детьми.
Зина вышла оттуда как во сне. На улице дул холодный октябрьский ветер, листья хрустели под ногами. Она шла и думала: значит, всё-таки ловушка. Всё было продумано заранее.
Вечером, когда Вадим снова лег на диван, она подошла к нему.
— Вадим, нам надо поговорить.
— Опять ты со своей квартирой, — буркнул он.
— Я была у юриста.
Он приподнялся, глаза его метнулись.
— Зачем?
— Хотела узнать, что за «формальность» ты предлагаешь. И оказалось, что если я пропишу Лиду с сыном, то они смогут тут жить. И выписать их я не смогу. Это ты знал?
Он молчал. Только губы подёрнулись.
— Ну что, скажи хоть слово. Знал?
— Ты, значит, против моей семьи пошла к юристу? — зло выдохнул он. — Против меня?
— Я пошла защищать себя. И свою собственность. От твоей семьи.
— Да у тебя вообще совести нет! Мы семья, должно быть всё общее!
— Общее у нас было доверие, — сказала она тихо. — Было.
Он вскочил, начал метаться по комнате.
— Ты эгоистка! Думаешь только о себе!
— А ты думаешь только о маме, — отрезала она.
В этот момент телефон снова завибрировал. На экране — «Галина Петровна».
Зина, не раздумывая, включила громкую связь.
— Зиночка? — голос сладкий, уверенный. — Ну что, решила? Лидочка с внучком уже вещи собирает. Ненадолго ведь, годик-другой поживут, а там, может, и вам помощь будет. С ребёнком своим когда родите, она поможет. Семья должна держаться вместе.
Зина медленно повернулась к Вадиму. Тот стоял, побледнев, как мел. Он понял, что мать проговорилась.
— Спасибо за заботу, Галина Петровна, — сказала она ровно. — Только помогать нам не нужно.
Щёлкнула кнопка, тишина.
— Значит, вот как, — тихо сказала Зина. — Не прописка, не формальность. Вы просто хотели их сюда вселить. Всей гурьбой.
Вадим молчал. Смотрел в пол.
— Ты был в этом заодно, да? — спросила она. — Против меня. В моём же доме.
Он открыл рот, но не нашёл слов.
Прошла неделя после того вечера.
Тихая, вязкая неделя, как холодный кисель.
Вадим не звонил. И слава богу. Зина думала — всё, ушёл. Значит, понял. Но не тут-то было.
В субботу утром раздался звонок в дверь.
Зина, в старом халате, с кружкой кофе, открыла — и чуть не выронила чашку.
На пороге стояли они.
Галина Петровна — в плаще и с сумкой-«авоськой», аккуратная, губы поджаты. Рядом — Лида с сыном лет пяти, с огромной мягкой игрушкой в руках. За ними маячил Вадим, опустив глаза, будто случайный прохожий.
— Мы ненадолго, — с притворной скромностью сказала свекровь. — Поезд-то рано пришёл, мы подумали, лучше сразу к вам, чтоб не мотаться.
Зина посторонилась, потому что от неожиданности не успела сообразить. Они вошли, как будто так и надо. Сняли обувь, разулись, начали раскладывать сумки.
— Мам, — сипло сказал Вадим, — я ж тебе говорил, что…
— Молчи, сынок, — оборвала его Галина Петровна. — Женщины разберутся.
Зина стояла, скрестив руки, и смотрела, как Лида усаживает ребёнка на диван, включает ему мультики. Всё шло быстро, слаженно, как будто они репетировали.
— Галина Петровна, — наконец сказала Зина, стараясь говорить спокойно, — вы что тут устроили?
Свекровь повернулась к ней и натянула ласковую улыбку.
— Зиночка, ну что ты так сразу в штыки. Мы же семья. Просто переночуем, ладно? Поезд рано, гостиница дорогая, а до Зареченска автобус только вечером. Не гони нас, родная.
— Вы мне даже не позвонили.
— Так это сюрприз, — подхватила Лида, растянув губы в фальшивой улыбке. — Мы с сыном уже соскучились по Вадиму. А тут и повод — в Москву выбраться.
Зина прикусила язык, чтобы не сорваться.
— Ну ладно. Один день. До вечера, — выговорила она сквозь зубы.
Но вечером они никуда не поехали.
«Автобус отменили, Лидочка с ребёнком устали, переночуем, ладно?» — и Вадим, как по команде, кивал, мол, потерпи, Зин, ну что ты.
На второй день Зина поняла: уезжать они не собираются.
Лида уже обустраивала «своё место» на диване в гостиной. Мальчишка разбросал игрушки, Галина Петровна стирала на кухне кружки и вздыхала:
— Пыльновато у вас, Зиночка. Рука, видно, не лежит к дому. Работа, она всё съедает.
Зина слушала и сжимала зубы.
Вадим ходил по квартире с виноватым видом, но при этом молчал, как будто так и должно быть.
Вечером она не выдержала.
— Вадим, — сказала, когда они остались одни на кухне. — Объясни, что происходит.
— Зин, ну не кипятись. На пару дней останутся, потом всё решим. Мама уже ищет квартиру.
— Она ищет с ноутбуком на кухне и раздаёт мне советы, как шторы стирать. Да ты сам-то понимаешь, что они сюда въехали?
Он потупился.
— Зин, ну как я их выставлю? Мать, сестра, ребёнок… Они же никуда не пойдут. Я же не зверь.
— А я, по-твоему, кто? — Зина вскочила. — Я уже неделю живу, как на вокзале! В моей квартире, между прочим!
— Тише ты, не ори, — шикнул он. — Сын услышит.
— Это не мой сын, — резко бросила она.
Вадим грохнул ладонью по столу.
— Вот оно! Вот ты какая! Всё чужие, всё не твои. Может, и я тебе чужой уже, да?
Она молчала. И это молчание было громче крика.
Дни тянулись один за другим.
Галина Петровна чувствовала себя хозяйкой. Подрезала цветы на подоконнике, переставляла тарелки в шкафах, с укоризной качала головой, когда Зина возвращалась поздно с работы.
— Семья ждёт, а ты всё в офисе, — вздыхала она. — Женщине дома место.
Лида ходила по квартире в Зининых тапках, кормила сына, ставила мультики погромче.
Зина пыталась не срываться, но нервы были как струны.
Однажды вечером Светка позвонила:
— Ну что там у тебя? Всё тихо?
— Если бы. Они теперь живут у меня. Просто живут.
— Ты издеваешься.
— Хотела бы. Вадим их даже не пытается выселить.
— Тогда действуй. По-взрослому. Собери их шмотки и выставь за дверь.
— Свет, это ж скандал будет.
— А то, что они у тебя живут нахрапом — не скандал? Зин, хватит быть удобной. Ты не девочка. У тебя дом, ты хозяйка. Пора напомнить им, кто тут кто.
Эта фраза засела в голове.
На третий вечер, когда Лида ушла с сыном гулять, а свекровь устроилась на диване с сериалом, Зина зашла в комнату.
— Галина Петровна, — сказала твёрдо. — Нам нужно поговорить.
— Да, конечно, Зиночка. Что случилось?
— Вы должны съехать. Сегодня.
Свекровь подняла глаза.
— Ты, наверное, не поняла, деточка. Мы ведь не навсегда.
— Я всё поняла. Вы живёте здесь без моего разрешения. И завтра я сменю замки.
Галина Петровна замерла. Потом медленно положила вязание на колени.
— Значит, вот так, да? После всего, что мы для вас…
— Для нас? — усмехнулась Зина. — Вы только для себя старались.
В этот момент вошёл Вадим.
— Что опять? — буркнул он.
— Твоя мать и сестра сегодня съезжают.
Он посмотрел на неё, будто не узнал.
— Зина, ты с ума сошла. У тебя сердце из камня.
— Зато совесть чистая.
Он прошёлся по кухне, швырнул ложку в раковину.
— Да кто ты такая вообще? Ты одна ничего не стоишь! Без меня — никто!
Зина усмехнулась.
— Зато со мной у тебя теперь точно ничего не будет.
Галина Петровна вскочила, глаза сверкнули.
— Ах вот как, да? Значит, выгоняешь? Ну и пожалеешь, девочка. У нас люди есть, мы знаем, как по закону всё оформить. Квартира не твоя станет, запомни.
Зина подошла ближе, глядя прямо в глаза.
— Попробуйте. Только учтите: у меня всё записано. И визит ваш, и разговоры про прописку, и «поживём годик-другой». Я не дурочка.
Свекровь побледнела.
Вадим застыл, будто не понимал, что происходит.
— Собирайтесь, — сказала Зина. — Сейчас. И чтоб больше ноги вашей здесь не было.
Через два часа дверь захлопнулась.
Они ушли молча, даже ребёнок не пикнул. Вадим шёл последним, с сумкой. На пороге задержался.
— Ты победила, — сказал он глухо. — Только кому легче стало?
— Мне, — ответила Зина. — Потому что теперь я хотя бы спать смогу спокойно.
Он кивнул, не глядя, и ушёл.
Неделю спустя в квартире стояла тишина.
Без тапок в прихожей, без чужих голосов, без запаха дешёвого кофе по утрам.
Поначалу было пусто, даже страшно.
Но потом пришло чувство — воздух вернулся.
Зина сняла старые занавески, купила новые. Помыла полы до блеска, выбросила вазу, которую Галина Петровна «по доброте» принесла.
Каждое движение — как вдох.
Вечером зашла Светка.
— Ну? — спросила, оглядываясь. — Выгнала?
— Ага. Всех разом. С вещами.
Светка прыснула.
— Вот теперь я узнаю в тебе человека. А то всё «жалко, неудобно».
— Не жалко больше, — тихо сказала Зина. — Ни их, ни Вадима. Знаешь, что самое страшное? Не то, что они пытались меня обмануть. А то, что он им помогал. Вот этого не прощу.
Светка кивнула.
— Ну и правильно. Значит, теперь живи. Для себя. Без халтурщиков.
Зина улыбнулась впервые за долгое время.
— Попробую. Хотя бы начать.
Ноябрь подкрался незаметно. Утром в окне первый иней, на остановке пар от дыхания.
Зина шла на работу, в наушниках играло радио, а внутри было тихо. Без войны.
Проходя мимо цветочного киоска, она остановилась.
На прилавке лежали пионы. Поздние, искусственно выведенные, дорогущие.
Она посмотрела на них, вспомнила тот вечер — букет, слова, ложь.
И вдруг поймала себя на том, что не злится. Просто — всё прошло.
— Девушка, брать будете? — спросила продавщица.
— Нет, — ответила Зина. — Мне теперь только гвоздики нравятся. Простые. Без обмана.
И пошла дальше.
Вечером дома она заварила чай, открыла окно. С улицы тянуло холодом и запахом мокрых листьев.
На кухне было пусто и спокойно.
Квартира снова стала её крепостью — маленькой, скромной, но своей.
И где-то глубоко внутри она впервые за долгое время почувствовала — не страх, не обиду, а уверенность.
Что в следующий раз — никому не даст перешагнуть через себя.
Ни за какие «формальности».
Непутёвый муж