— Опять началось, да? — сказала Татьяна, глядя на Сергея так, будто вот-вот швырнёт в него чем-нибудь тяжёлым. — Ты вообще когда последний раз что-то делал с головой, а не наугад?
Сергей виновато почесал щеку, глядя на обугленный чайник.
— Так я ж не специально… Просто подумал, что вода быстрее закипит, если на плиту поставить…
— Электрический чайник, Серёжа. Электрический! — Татьяна развела руками. — Ты понимаешь, что у тебя мозги, как у пятиклассника после контрольной?
— Да ладно тебе, купим новый, — пробормотал он, отводя глаза.
— Конечно, купим. Только, как всегда, на мои, — сказала она и хлопнула дверцей шкафчика так, что по кухне разлетелась пыль.
Так и жили. Не бедствовали, но и не богатели. Панельный дом, снятая двушка на окраине, за окном — облупленный детсад и бесконечный лай собак. Соседи — то дрелью гремят, то ругаются, то песни под гитару воют. Сергей — инженер с зарплатой, о которой и не похвастаешь, и не пожалуйся; Татьяна же выбилась: устроилась в частную фирму, где не жлобились, и даже премии иногда капали. Только радости от денег оказалось мало. Чем больше заработок, тем больше «родственных просьб».
И вот вечером, едва Татьяна успела переодеться после работы, звонок в дверь. Она только подумала: «Ну хоть бы не соседка с её вечными “а у вас не завалялось соль?”» — и зря подумала.
На пороге стояла Галина Ивановна, свекровь. В старом пальто с мехом, который когда-то был лисой, а теперь стал чем-то средним между шваброй и тряпкой. Вид у неё был царственный: подбородок выше, сумочка прижата к груди, губы — ниткой.
— Танюша, здравствуй, — сказала она таким тоном, будто Татьяна — горничная в санатории. — А что это у тебя тут в прихожей пыльно? Не убираешься, что ли?
— Только вчера всё мыла, — спокойно ответила Татьяна, хотя внутри у неё уже закипало. — Может, у вас зрение шалит?
Сергей, услышав мать, сразу притих. Сделал вид, что телевизор смотрит, хотя экран был выключен. Это у него талант: как только запахнет конфликтом — он тут же испаряется в воздухе.
Галина Ивановна села на диван, тяжело, как гусеница на капусту, и выдохнула:
— Ой, устала я. Ну и народу в автобусе, кошмар. Сынок, налей-ка мне чаю. Ах да, чайник… — она покосилась на обугленную тушку техники. — Я знала, что с твоими руками долго ничего не живёт.
Сергей усмехнулся виновато, а Татьяна только рукой махнула.
— Так, дети, — сказала Галина Ивановна, усаживаясь удобнее, — у нас к вам разговор.
Татьяна насторожилась.
— Какой ещё разговор?
— Леночка, — начала свекровь с видом телеведущей, объявляющей победителя конкурса, — хочет поехать на море. Девочка устала, всё лето без отпуска, да и нервы у неё, бедняжки, расшатались. Только вот денег у неё не хватает.
— И? — спросила Татьяна, хотя уже чувствовала, куда всё идёт.
— Ну вы же сейчас хорошо живёте, Танюша. У вас, слава Богу, работа, премии, новые сапоги — всё видно. Так вот, я подумала: может, вы Леночке поможете?
— Подождите, — Татьяна поставила кружку. — Вы хотите, чтобы мы оплатили ей отпуск?
— А что тут такого? — искренне удивилась свекровь. — Мы же семья. Семья должна помогать.
Татьяна стиснула зубы. Сама мысль, что она должна оплачивать отдых взрослой, здоровой девицы, которая даже у метро листовки раздать не хочет, вызывала у неё нервную дрожь.
— Мам, может, Ленка сама заработает? — осторожно вставил Сергей, но голос у него был тихий, словно он прощения просит.
— Ты что, с ума сошёл? — Галина Ивановна всплеснула руками. — Она же девочка! Ты брат, обязан помочь! Или это твоя жена против?
Татьяна выпрямилась.
— При чём здесь я? — спокойно, но холодно. — Это ваши дела. Только я не собираюсь спонсировать взрослую женщину, которая работать не хочет.
Пауза. Галина Ивановна медленно сложила руки на коленях, посмотрела на неё с укором, будто перед ней невестка, а бездушный банкомат.
— Вот значит как, — произнесла она ледяным голосом. — Я-то думала, ты человек порядочный. А ты… жадная. На деньгах сидишь, как курица на яйцах.
Татьяна расхохоталась. Смех вышел нервный, но громкий.
— Родная семья, говорите? Да вы меня с первого дня терпеть не могли! Всё вам не так: и готовлю не то, и говорю не так, и «жену тебе, Серёженька, не ту Бог послал». А теперь вдруг — “семья”.
Сергей встрепенулся:
— Мам, ну хватит… Таня права. Лена взрослая.
— Молчи! — вспыхнула мать. — Ты стал мягкотелый, сынок. Тряпка! Жена тобой вертит, а ты и рад.
Она вскочила, топнула ногой, схватила сумку.
— Помни мои слова, Танюша, — сказала она сквозь зубы. — Всё возвращается.
И хлопнула дверью так, что люстра дрогнула.
Татьяна села на диван, выдохнула.
— Ну что, — сказала она. — Поздравляю. У нас официально открыта семейная война.
Сергей потянулся за сигаретами. Обычно дома не курил, но тут, видимо, счёл, что случай особый.
— Не обращай внимания, — буркнул он. — Она остынет.
— Остынет? — Татьяна вскинула голову. — Ты хоть понимаешь, что она за человек? Она обиду в себе носит, как камень в сумке, и потом бьёт им по голове, когда не ждёшь.
Сергей пожал плечами:
— Ну, мама… Она просто… у неё характер.
— Характер — это когда человек прямой, — отрезала Татьяна. — А когда лезет в чужую жизнь и ещё вещи твои перетряхивает — это уже не характер, это наглость.
Сергей промолчал. Ему, кажется, хотелось исчезнуть.
На следующий день Татьяна пришла с работы, вся уставшая, ноги гудят, дождь противный по дороге моросил. Только открыла дверь — и сразу насторожилась: тихо. Слишком тихо.
В прихожей стоял чемодан. Их чемодан. Серый, со сломанной молнией. Из него торчала рукава её блузки.
Татьяна даже не сразу сообразила, что происходит.
— Что это? — спросила она, не снимая пальто.
Из комнаты вышла Галина Ивановна. Опять она. С ключом в руках, как у себя дома.
— А вот, Танечка, твои вещи, — сказала она с видом, будто одолжение делает. — Мы с Серёженькой решили, что тебе стоит немного отдохнуть от семейных дел.
— Что? — у Татьяны перехватило дыхание. — Ты вообще в своём уме? Это моя квартира, я за неё плачу!
Сергей сидел на диване, серый, как обои за его спиной.
— Таня, не кипятись… Мама просто переживает.
— Переживает?! — Татьяна сорвала пальто и кинула его на пол. — Это ты так называешь — когда тебя выставляют из дома?!
— Не кричи, — буркнул он, морщась.
— Я буду кричать! — она подошла к чемодану и пнула его. — Это ты мои вещи собирала?
— А кто ж ещё? — спокойно ответила свекровь. — Я женщина хозяйственная, быстро управилась. Там у тебя, правда, бардак страшный… но ничего.
— Бардак? — Татьяна засмеялась, но смех этот звенел, как стекло. — Вы что, реально думаете, что я уйду?
— А куда ты денешься? — усмехнулась та. — У тебя тут ничего своего нет. Ни квартиры, ни мужа, если он наконец глаза откроет.
Сергей вскочил:
— Мам, хватит!
— Молчи! — отрезала она. — Без меня ты бы пропал! Я тебя растила, на ноги ставила, а теперь какая-то выскочка меня из твоей жизни выгоняет!
Татьяна уже дрожала всем телом. Но голос у неё был ровный, как натянутая струна.
— Послушай, Галина Ивановна, — сказала она тихо. — Если ты ещё раз тронешь мои вещи, я заявление в полицию подам. Поняла?
Та отшатнулась, глаза округлились.
— Ты мне угрожаешь?
— Да, — просто ответила Татьяна. — И не только угрожаю.
Минуту стояла тишина. Даже холодильник, казалось, замолк. Потом Сергей сделал шаг вперёд, схватил чемодан и задвинул его обратно.
— Всё, мам. Хватит. Уходи.
— Что? — она аж задохнулась. — Ты выгоняешь родную мать?
— Уходи, — повторил он. — Пока я прошу спокойно.
Галина Ивановна побледнела, губы дрожали.
— Всё ясно, — сказала она наконец. — Эта женщина тебя околдовала. Но ничего, сынок. Всё вернётся.
Она ушла, хлопнув дверью.
Татьяна медленно опустилась на диван.
— Это какой-то кошмар, — прошептала она. — Она ведь серьёзно хотела меня выгнать.
Сергей сел рядом, закурил.
— Прости, Таня. Я сам виноват. Не надо было ключ ей отдавать.
— Ключ, Серёж, — это ерунда, — сказала она устало. — Беда в том, что ты до сих пор не понял, кто в твоей семье главный — ты или мама.
Он не ответил.
Татьяна достала телефон — на экране пять пропущенных от Лены.
Она перезвонила.
— Таня! — визгнул в трубке знакомый голос. — Мама вся в слезах! Ты её выгнала! Ты хоть совесть имеешь?
— Леночка, — сказала Татьяна сладко-сладко. — У вас в семье совесть, видимо, передаётся по наследству. Только до меня она не дошла.
— Ах вот как? Да ты никто без нас! — заорала та. — Ты вообще на наших деньгах живёшь!
— На ваших? — хмыкнула Татьяна. — Это, прости, на моих вы тут спектакль устроили.
— Мы ещё посмотрим, кто на чьих, — холодно сказала Лена и отключилась.
Татьяна уронила телефон на диван, закрыла глаза.
— Всё, — сказала она. — Либо мы живём без этих “родственников”, либо я ухожу.
Сергей молчал, потом тихо произнёс:
— Не уходи. Я сам поставлю точку.
И вот тут, впервые за долгое время, она ему поверила.
Прошла неделя.
Ни звонков, ни визитов. Даже соседи на лестничной площадке удивлялись:
— А что это твоя мамаша-то, Серёг, не появляется? — спрашивал дядя Слава, затягиваясь у подъезда. — Я уж думал, она у вас прописалась.
Сергей только плечами пожимал, мол, не знаю. А Татьяна — делала вид, что не слышит. Хотя внутри у неё всё время было чувство, будто тишина эта — ненастоящая. Как перед грозой, когда воздух густой, липкий, и даже вороны куда-то пропали.
Она знала: Галина Ивановна просто затаилась.
Работа шла своим чередом. В офисе — отчёты, совещания, коллеги, у которых «всё сложно». Татьяна держалась, улыбалась, но домой возвращалась выжатая, как лимон. Иногда по дороге покупала бутылку дешёвого вина — не для веселья, а просто чтоб на вечер немного отпустить изнутри.
Сергей вроде бы стал другим. Тише, внимательнее. Даже мусор выносил без напоминаний, что уже само по себе было подвигом. По вечерам садились ужинать, говорили о пустяках — про сериал, про начальницу, про кота соседского, который каждый день метит им коврик у двери.
Но Татьяна чувствовала — что-то висит в воздухе. Как будто ещё не всё сказано, не всё закончено.
И не ошиблась.
В пятницу вечером, когда она только сняла сапоги и включила чайник (новый, кстати, Сергей сам купил — редкий случай инициативы), в дверь позвонили.
Сергей пошёл открывать. И застыл.
На пороге — Лена. Та самая, «девочка» двадцати пяти лет, которой нужен отдых на море. В коротком пуховике, с ярко-красной помадой, с телефоном в руке и выражением лица, будто пришла судебным приставом. А за ней — Галина Ивановна, вся в чёрном, как будто на похороны.
— Ну что, поговорим? — лениво бросила Лена, переступая порог, не дождавшись приглашения.
Татьяна вышла из кухни, вытирая руки о полотенце.
— Говорите, — коротко сказала она.
Галина Ивановна вздохнула, глядя на сына.
— Сынок, ты хоть понимаешь, что ты с матерью сделал? Я ночами не сплю, сердце ноет…
Татьяна села на край дивана, скрестив руки.
— Не начинайте, пожалуйста. Вы пришли жалобы читать или по делу?
Лена фыркнула.
— Мы вот что подумали. Раз ты такая самостоятельная и зарабатываешь хорошо — может, поделишься? С мамой хотя бы. Она ведь тебе как родная. Помнишь, сколько всего для вас сделала?
Татьяна подняла глаза.
— Родная? Вы серьёзно сейчас?
— А кто же? — вмешалась свекровь. — Ты теперь в нашей семье, а значит, должна участвовать. У нас всё общее.
— Всё общее? — Татьяна усмехнулась. — Тогда, может, и счета общие откроем? Только что-то мне подсказывает, с вашей стороны будет пусто.
Лена подняла подбородок.
— Вот из-за таких, как ты, семьи и рушатся. Только деньги на уме! А у мамы давление, таблетки дорогие.
— А у меня ипотека и переработки, — холодно ответила Татьяна. — Так что счёт, думаю, закрыт.
— Да ты бессердечная! — воскликнула свекровь. — Мы же родные!
— Родные не приходят к людям с чемоданами и не выкидывают их вещи, — отрезала Татьяна.
Воздух в комнате стал густой, как кисель.
Сергей стоял сбоку, всё это время молча, будто решал внутри себя, на чью сторону встать.
— Всё, хватит, — наконец сказал он. — Мама, Лена, вы пришли не мириться, а снова скандалить. Я не позволю.
— Ты что, сынок? — Галина Ивановна всплеснула руками. — Ты нас выставляешь?
— Я просто не хочу, чтобы вы лезли в мою жизнь, — ответил он спокойно, но твёрдо. — Я устал.
Лена прищурилась.
— Ну-ну, посмотрим, надолго ли ты так геройствовать будешь. Ты ж без нас никто.
Татьяна не выдержала и усмехнулась.
— Ну конечно, куда ж мы без «семейного совета»? Ипотеку мы платим — «вместе», электрочайник сгорел — «вместе», зарплату получаем — «вместе». Только когда дело до помощи доходит, вы почему-то поодиночке исчезаете.
Лена покраснела.
— Ты, между прочим, неблагодарная! Мама тебя в дом пустила, а ты ей нож в спину!
— В какой дом? — подняла брови Татьяна. — Это съёмная квартира, Лена. Я за неё плачу. Каждый месяц. Не твоя мама.
— Так нельзя! — завизжала та. — Мы ж тебе добра желаем!
— Конечно, — спокойно произнесла Татьяна. — Только добро у вас почему-то всегда через чужой кошелёк проходит.
Сергей, видя, что всё снова идёт к ссоре, резко встал:
— Всё. Хватит.
Они все повернулись к нему.
— Никаких денег. Никаких требований. Никаких манипуляций. Хотите общаться — общайтесь по-человечески. Нет — значит, нет.
Мать побледнела, Лена растерянно оглянулась.
— Серёженька, ты что несёшь? — прошептала Галина Ивановна. — Это она тебя натравила. Это всё она.
— Нет, мама, — сказал он. — Это я сам. Просто надоело.
Пауза повисла такая, что слышно было, как тикают часы на стене.
Лена первой не выдержала:
— Да чтоб ты знал! Без неё ты бы в жизни ничего не добился! Квартиры своей нет, мебель не твоя — всё на неё оформлено! И кто ты тогда, Серёжа? Никто!
Сергей промолчал, только опустил голову. А Татьяна сделала шаг вперёд и сказала спокойно, но так, что в комнате стало холодно:
— Лучше быть никем, чем жить за чужой счёт.
Эти слова отозвались гулом. Галина Ивановна отпрянула, будто её ударили. Лена резко повернулась и пошла к двери. Мать — за ней, молча, не оборачиваясь.
Дверь захлопнулась. Тишина.
Сергей сел на диван, закрыл лицо руками.
— Всё, — тихо сказал он. — Они нас теперь точно возненавидят.
Татьяна села рядом.
— Пусть. Зато мы теперь никому ничего не должны.
Она положила голову ему на плечо. Долго сидели так, молча. Только тикали часы, да за окном кто-то гремел мусорным ведром.
Следующие дни были странные. Вроде бы легче стало — дышать свободнее, просыпаться спокойнее. Но пустота осталась. Как после долгого крика — горло болит, а сказать уже нечего.
Сергей пытался чем-то загладить прошлое: помогал по дому, стал готовить, даже посуду мыть не забывал. Вечером включал старые фильмы, ставил чай — и оба сидели рядом, как будто учились жить заново.
Однажды вечером он вдруг сказал:
— Знаешь, я ведь всю жизнь думал, что мама — святое. Что ей всё можно. А теперь… теперь понял, что мы просто жили под её крылом, как цыплята. Только это крыло уже не защищало — оно давило.
— Поздно понял, — сказала Татьяна. Но без злости.
— Зато понял, — тихо ответил он.
А через неделю всё снова закрутилось.
Поздно вечером раздался стук в дверь. Не звонок — именно стук, настойчивый, тяжёлый. Сергей открыл — и замер.
На пороге стоял сосед с пятого этажа, Пашка.
— Серёг, у тебя телефон не работает, мать твоя к нам приходила, тебя искала. Сказала, что ты предатель и чтоб я тебе передал: “поживёшь без семьи — узнаешь цену любви”.
Сергей только рукой махнул.
— Спасибо, Паш.
Когда он вернулся, Татьяна уже стояла у окна, глядя на двор, где ветер гонял жёлтые листья.
— Видишь? — сказала она. — Она не успокоится.
— Пусть, — тихо ответил он. — У меня теперь другая семья.
В ноябре выпал первый снег.
Мелкий, липкий, как манка на стекле. Татьяна стояла утром у окна, пила кофе и думала: «А ведь всё у нас только начинается».
На кухне зашуршал Сергей, включил радио. Там играла старая песня — про то, как «всё проходит, всё меняется». Он подошёл, обнял её за плечи.
— Знаешь, — сказал он, — я тут решил. Давай мы на Новый год к твоей матери съездим. Хоть раз — без этих войн, без обид. Просто как люди.
Татьяна удивилась.
— А ты уверен, что готов?
— Готов. Я ж теперь другой.
Она усмехнулась:
— Посмотрим.
Но спокойствие длилось недолго.
Однажды, возвращаясь с работы, Татьяна заметила, что в почтовом ящике лежит конверт. Без обратного адреса. Почерк — знакомый, чёткий, «учительский». Она открыла.
«Сынок, ты предал семью. Я тебе этого не забуду.
А ты, Таня, радуйся, пока можешь. У тебя всё ещё впереди».
Без подписи. Но и без подписи было ясно, кто писал.
Татьяна сжала листок, засунула обратно в конверт и выбросила в мусор. Потом долго мыла руки — будто хотела смыть с себя всё это липкое прошлое.
Сергей, узнав, только кивнул:
— Я ж говорил, не оставит нас в покое.
— Зато теперь я знаю точно, — сказала она. — Что мы всё сделали правильно.
Прошло пару месяцев. Новый год встретили тихо — вдвоём, без гостей, без салютов. На столе — оливки, картошка, селёдка, да бутылка шампанского из «Пятёрочки».
И вдруг стало ясно: вот оно, настоящее спокойствие. Не от того, что вокруг всё идеально, а от того, что никто не лезет в душу со своими советами.
Татьяна глядела на мужа, который резал салат, морщась, будто на экзамене, и думала:
«Может, и правда всё ещё можно выстроить. Если не мешать. Если не давить».
Сергей поднял взгляд:
— Ну что, за нас?
— За нас, — улыбнулась она.
И они чокнулись пластиковыми бокалами, от которых пахло дешёвым шампанским и, почему-то, надеждой.
Весной Татьяна позвонила матери — своей, родной, с которой почти не общалась. Та была рада, как ребёнок. Пригласила в гости, обещала накормить котлетами и напечь блинов.
И Татьяна вдруг поняла: вот оно — настоящее родство. Не потому что «надо», а потому что хочется.
Когда она вернулась домой, Сергей возился с ремонтом в ванной. Вся рубашка в пыли, на лбу пот, но глаза светлые.
— Что, — сказала она, — может, и до кухни дойдём, пока не поздно?
Он рассмеялся.
— Да хоть до чердака, лишь бы ты рядом.
Татьяна улыбнулась и подумала: «Вот теперь, наверное, у нас действительно семья. Не от фамилии, а от чувства».
И впервые за долгое время она почувствовала себя дома.
Дочка бизнесмена затухала на глазах, пока не встретила маленькую беглянку из детдома