Звонкий стук молотка судьи отозвался эхом в пустой, выхолощенной тишине зала. Казалось, даже пылинки, кружащиеся в луче света от высокого окна, замерли в ожидании. Для Алины этот звук был финальным аккордом, ставящим точку в десяти годах ее жизни. Десяти лет, которые она теперь мысленно называла не иначе как «глупой ошибкой».
Она сидела на неудобной деревянной скамье, вцепившись пальцами в край сиденья, чтобы они не дрожали. Напротив, через весь зал, расположилась «семейная делегация»: Дмитрий, его мать Людмила Петровна и сестра Карина. Они выглядели как сплоченная команда, готовящаяся к празднованию победы. У Людмилы Петровны было привычное выражение лица — надменное и немного скучающее, будто все происходящее beneath ее достоинства. Карина, развалясь, листала телефон, изредка бросая на Алину быстрый, оценивающий взгляд, полный презрительного любопытства.
Дмитрий… Он казался таким чужим. Дорогой, идеально сидящий костюм, новая часа, брезгливая складка у губ. Это был не тот человек, за которого она выходила замуж. Тот парень с горящими глазами и обещаниями снести для нее звезду с неба, казалось, умер много лет назад, а его место занял этот холодный, расчетливый успешный мужчина.
— Бракоразводный процесс считаю завершенным. Брак между Алиной и Дмитрием Сергеевым расторгнут, — голос судьи был ровным и безразличным.
Людмила Петровна удовлетворенно кивнула. Карина наконец убрала телефон в сумку.
Алина почувствовала, как по телу разлилась ледяная волна пустоты. Все. Конец.
Они поднялись одновременно и двинулись к выходу. В просторном фойе у подъезда Дмитрий остановился, давая матери и сестре пройти вперед. Он повернулся к Алине. Она замерла, не зная, чего ждать. Последней капли яда? Наставления?
Он посмотрел на нее сверху вниз, и в его глазах не было ничего, кроме чистого, неразбавленного презрения. Уголок его рта дрогнул в подобии улыбки.
— Ну вот, — тихо, но очень четко произнес он, чтобы не слышали посторонние. — Наконец-то избавился от нищебродки.
Слово повисло в воздухе, тяжелое и острое, как нож. Оно вонзилось в Алину, разрезая ту пелену онемения, что защищала ее все эти месяцы. «Нищебродка». Оно звучало так громко, что, казалось, эхо отозвалось от мраморных стен.
Она не смогла вымолвить ни слова. Комок в горле перекрыл дыхание. Она лишь смотрела на него широко раскрытыми глазами, пытаясь найти в этом чужом лице хоть крупицу того человека, которого когда-то любила.
Дмитрий, удовлетворившись произведенным эффектом, повернулся и пошел к выходу, где его ждали мать и сестра. Людмила Петровна что-то сказала ему, он коротко усмехнулся в ответ. Карина, проходя мимо, бросила:
— Ключи от квартиры, кстати, не забудь оставить. Диме новые замки менять.
И они ушли. Трое через стеклянную дверь вышли в яркий солнечный день, сели в дорогой внедорожник Дмитрия и уехали. Словно выбросили мусор.
Алина осталась стоять одна посреди пустого фойе. Слово «нищебродка» звенело у нее в ушах, сливаясь с гулом в висках. Она медленно, как автомат, вышла на улицу. Солнце светило для всех одинаково, но для нее мир вдруг стал черно-белым. Она шла по улице, не видя ничего вокруг, сжимая в руке единственный пакет с личными вещами, который взяла с собой в суд. Остальное — книги, старые фотографии, безделушки — осталось в той квартире, что он теперь называл своей.
«Нищебродка». Он избавился от нищебродки. Значит, именно так он видел ее все эти годы. Ее скромную работу бухгалтера, ее немодную, но удобную одежду, ее нежелание требовать дорогие подарки. Ее любовь, в конце концов.
Она дошла до своего старенького, потертого хэтчбека, влезла внутрь и закрыла дверь. Только здесь, в тесной, знакомой кабине, пахнущей бензином и старой кожей, она позволила себе рассыпаться. Тихие, беззвучные рыдания сотрясали ее тело. Она плакала не столько от обиды, сколько от стыда. Стыда за то, что позволила так с собой обращаться. Что не разглядела его раньше. Что десять лет своей жизни, своей заботы, своей поддержки она подарила человеку, который в итоге назвал ее нищебродкой.
Она вытерла слезы тыльной стороной ладони, завела машину. Мотор чихнул и затарахтел. Контраст с мощным, бесшумным автомобилем Дмитрия был поразительным. Таким же, как контраст между их жизнями теперь. Он — свободный, успешный, избавившийся от балласта. Она — униженная, разбитая и абсолютно одна.
Но где-то в самой глубине, под грудой боли и унижения, шевельнулось что-то твердое и холодное. Очень маленькое, почти незаметное. Камешек. Зернышко. Еще не гнев, еще не месть. Просто первое, едва зародившееся понимание. Понимание того, что слова, как и люди, имеют цену. И за слово «нищебродка» когда-нибудь придется заплатить.
Спустя неделю после суда Алина вернулась в квартиру. Вернулась — это было громко сказано. Она приехала, чтобы вынести последние, самые личные вещи, ключи от которых ей велела оставить Карина.
Она медленно поднялась на третий этаж. Серый подъезд, знакомый до каждой трещинки на стенах, казался теперь чужим и безразличным. Дверь, на которой еще висела табличка с их общей фамилией, открылась тем же скрипом. Этот звук всегда раздражал Дмитрия, но он так и не нашел времени вызвать мастера.
Войдя внутрь, Алина остановилась на пороге. Квартира была почти пустой. Гулко, как в пещере. И так же холодно. Большую часть мебели — дорогой диван, стенку, журнальный столик — Дмитрий забрал себе, оставив лишь то, что, по его словам, «не представляло ценности». Воздух пахл пылью и одиночеством.
Она прошла в свою бывшую комнату, которую когда-то делили с мужем. На полу, возле голой стены, где раньше стояла их кровать, лежала одинокая картонная коробка. Рядом — свернутый в рулон ковер, который она купила еще до свадьбы, и несколько книг в потрепанных переплетах.
Алина опустилась на колени перед коробкой. Внутри лежали осколки ее прежней жизни. Старая шкатулка с бижутерией, несколько блокнотов, папка с документами. И фотографии. Она не собиралась их брать, но рука сама потянулась к знакомому конверту.
Первое фото. Они на набережной. Молодые, смеющиеся. Дмитрий обнимает ее за плечи, прижимает к себе. Его лицо светится беззаботной радостью, глаза смотрят на нее с такой нежностью, что у Алины сжалось сердце. Она помнила тот день. Они ели мороженое, строили планы. Он говорил, что вместе они покорят весь мир.
— Ничего, Линка, мы всего добьемся. Главное — быть вместе.
Куда делся тот человек? Тот, кто готов был ночами сидеть над чертежами, чтобы получить повышение, а потом звал ее смотреть на первые звезды с балкона их съемной однушки? Он исчез постепенно, с каждым новым повышением, с каждой крупной сделкой. Его сменил другой — уставший, озабоченный, вечно недовольный. Он начал стесняться ее скромной работы, ее подруг, ее «недостаточно амбициозных» мыслей.
Она отложила первую фотографию и взяла другую. Здесь они уже в этой квартире. Празднуют новоселье. Дмитрий только что получил должность начальника отдела. Он стоит в центре комнаты, с бокалом в руке, с гордым, властным взглядом. Алина чуть сбоку, улыбается, но в глазах уже заметна неуверенность. Она уже тогда начала чувствовать себя не на своем месте.
Раздался резкий, настойчивый звонок в дверь. Алина вздрогнула, выронив фото. Сердце забилось часто-часто. Она знала, кто это.
Медленно подошла к двери и открыла. На пороге стояла Карина. Бывшая золовка была одета в яркий костюм, с новой сумкой через плечо. Она с нескрываемым любопытством заглянула за спину Алины, оценивая пустоту квартиры.
— А, ты уже здесь. Я думала, ты все еще ночуешь у своей подружки-неудачницы.
Алина ничего не ответила, просто отошла, давая ей войти.
Карина прошлась по комнатам, будто проверяя, ничего ли ценного не прихватила бывшая невестка.
— Дима просил передать, чтобы ты побыстрее. Ему на следующей неделе новую мебель будут привозить. И замки менять. Так что, — она обернулась, уставившись на коробку, — забирай свой хлам и освобождай жилплощадь. Ему же с новой женой тут жить, а не в пыли твоей ковыряться.
Слова «новая жена» прозвучали как пощечина. Алина знала, что у Дмитрия кто-то есть, но слышать это вслух, здесь, в стенах, где они когда-то были семьей, было невыносимо больно.
— Я не хлам забираю, — тихо, но четко сказала Алина. — Я забираю свою память.
Карина фыркнула.
— Память? О чем? О том, как ты ему жизнь мешала? Он же теперь на новый уровень вышел. А ты… ты его тормозила. Своими разговорами о душе, о чувствах. В бизнесе это не нужно. Ему нужна была женщина-подельник, а не плакса с вечными проблемами.
Алина смотрела на нее, и та маленькая, холодная частица внутри, что родилась в машине у здания суда, начала понемногу расти. Она видела в глазах Карины не просто злорадство. Видела зависть. Старшая сестра, всегда жившая в тени успешного брата, теперь с наслаждением пинала ту, кто оказался еще ниже.
— Передай Дмитрию, — голос Алины окреп, — что я скоро все вывезу. И ключи оставлю под ковриком. Как он и просил.
— Смотри не забудь, — Карина повернулась к выходу, но на пороге остановилась. — И знаешь, Алина, он действительно избавился от огромной проблемы. Тебе бы это понять и не цепляться.
Дверь захлопнулась. Алина осталась одна в гулкой тишине. Она снова посмотрела на фотографию в своей руке. На смеющегося парня с горящими глазами. Того, которого больше не существовало.
Она аккуратно положила снимок обратно в коробку, сверху накрыла его старой, потрепанной книгой стихов, которую Дмитрий подарил ей на первую годовщину. Потом подошла к окну и посмотрела вниз, на улицу. Карина садилась в такси, что-то бурно рассказывая в телефон.
«Тормозила… Проблема… Нищебродка…»
Слова звенели в ушах, но теперь боль от них была острее, яснее. Она больше не плакала. Она сжимала подоконник пальцами, глядя, как та машина уезжает, увозя с собой последние призраки ее прошлой жизни.
Она повернулась, окинула взглядом пустую, бездушную комнату. Здесь не осталось ничего от дома. Только пыль и воспоминания, которые теперь казались чужими, как будто они принадлежали другой девушке из другой жизни.
Она взяла свою коробку, последний багаж из прошлого, и вышла из квартиры, не оглядываясь. Дверь закрылась с тем же скрипом. На этот раз навсегда.
Неделя, прожитая у подруги, слилась в одно серое пятно. Алина ходила на работу, выполняла свои обязанства механически, а вечерами сидела в гостевой комнате, уставившись в стену. Слово «нищебродка» стало навязчивым звуком в ее голове, от которого не было спасения. Оно звучало в такт каплям дождя за окном, в гудках машин, в тиканье часов. Она чувствовала себя выпотрошенной, опустошенной до самого дна.
Она уже начала просматривать объявления о сдаче комнат, подсчитывая свои скудные сбережения. Бухгалтерская зарплата, которая раньше казалась достаточной, теперь выглядела насмешкой. Аренда, еда, проезд — после всех выплат оставались крохи. Жизнь впроголодь. Жизнь, которую Дмитрий с его презрением назвал бы жизнью нищебродки.
Именно в такое утро, пасмурное и безнадежное, ее рабочий телефон издал несвойственный ему вибрирующий звонок. Не клиент, не коллега. Неизвестный номер.
— Алина Викторовна? — произнес вежливый мужской голос. — Говорит нотариус Семенов. Мне нужно встретиться с вами по срочному и важному вопросу, касающемуся наследства.
Алина чуть не выронила трубку. Сердце заколотилось где-то в горле.
— Наследства? Вы, наверное, ошиблись. У меня не осталось родственников.
— Речь идет о Петре Ильиче Соколове, — нотариус произнес это имя так, словно оно должно было что-то решить.
Петр Ильич. Дед. Брат ее давно умершей бабушки. Человек-загадка, живший в своем старом доме на окраине города, бывший инженер, вдовец, чья жизнь будто остановилась много лет назад. Она видела его раз или два в год, на большие праздники. Привозила ему пирог, он молча, сурово кивал, угощал ее чаем, они говорили о погоде, о ее работе. Он всегда слушал внимательно, его цепкий умный взгляд казался проницающим. Он никогда не спрашивал о Дмитрии.
Он умер. Месяц назад. И она, поглощенная своим бракоразводным адом, даже не узнала об этом.
— Я… я понимаю, — выдавила она. — Но я не уверена, какое отношение это имеет ко мне.
— Петр Ильич составил завещание. И назвал вас, Алина Викторовна, единственной наследницей. Процедура требует вашего присутствия. Можете подъехать сегодня?
Она сидела в строгом кабинете нотариуса, на краю кожанного кресла, и не верила происходящему. Семенов, немолодой мужчина с внимательными глазами, неторопливо разложил перед ней документы.
— Петр Ильич был человеком основательным, — сказал он, подавая ей тонкую папку. — Все было оформлено задолго до его ухода. Четко, ясно, без возможности оспаривания.
Алина машинально взяла папку. Ее пальцы дрожали.
— Но почему я? У него были соседи, друзья…
— Он оставил вам все свое имущество, — нотариус мягко перебил ее. — А именно: частный дом с земельным участком по адресу улица Садовая, 17, и денежный вклад в Сбербанке.
Он назвал сумму.
Воздух перестал поступать в легкие. Цифра, которую он произнес, была настолько нереальной, настолько чудовищно огромной, что ее мозг отказался ее обрабатывать. Это было больше, чем она могла заработать за всю свою жизнь. Больше, чем годовая зарплата Дмитрия на его престижной должности. Эта сумма могла бы купить свободу.
— Вы… вы уверены? — прошептала она, и голос ее сорвался.
Нотариус кивнул.
— Абсолютно. Дом требует ремонта, но он в хорошем состоянии. А деньги… Петр Ильич был очень бережливым человеком. Он копил всю жизнь. И, судя по его письму, приложенному к завещанию, он очень вас ценил.
— Письмо? — Алина удивленно подняла на него глаза.
Семенов достал из стола обычный белый конверт, потрепанный на сгибах. На нем было выведено ее имя твердым, старческим почерком.
— Он просил передать это лично вам.
Дрожащими руками Алина вскрыла конверт. Внутри лежал один листок в клеточку, исписанный тем же почерком.
«Алинушка, — начиналось письмо. — Если ты читаешь эти строки, значит, меня уже нет. Не горюй. Я прожил долгую жизнь и видел многое. Видел я и твоего мужа. Видел, как он смотрит на тебя. В его глазах холод, дочь моя. Холод и расчет. Ты же вся в тепле, в доброте, в той самой простоте, которую глупцы принимают за слабость. Ты похожа на мою покойную Анюту. Такая же светлая.
Я знаю, рано или поздно тебе придется трудно. Мир часто ломает таких, как ты. Но ломает лишь для того, чтобы собрать заново, уже сильнее. Эти деньги и этот дом — не подарок. Это твой плацдарм. Твой шанс начать все заново, без оглядки на тех, кто не видит твоей ценности. Не дай никому сказать, что ты — нищебродка. Никто, чье мнение стоит внимания, так не подумает.
Будь счастлива. Твой дед Петя».
Слезы хлынули из ее глаз ручьем, горячие, горькие и в то же время очищающие. Она не пыталась их сдержать. Она сидела в кресле у нотариуса и плакала, прижимая листок к груди. Это были не слезы горя, а слезы освобождения. Кто-то видел. Кто-то понимал. Кто-то, находясь на пороге смерти, думал о ней и пытался ее спасти.
Он знал. Знал это слово. «Нищебродка». Как будто он слышал его из своего старого дома, как будто чувствовал, какой яд впрыснул в ее душу тот, кого она когда-то любила.
Нотариус молча подождал, пока она успокоится, и протянул ей стакан воды.
— Вам нужно будет подписать здесь, здесь и здесь, — он указал на места в документах. — После чего вы получите свидетельство о праве на наследство. Деньги будут доступны на вашем счету в течение трех рабочих дней.
Она подписала. Ее рука больше не дрожала. Буквы выходили четкими и твердыми.
Выйдя из здания нотариальной конторы, она остановилась на ступеньках. Тот же пасмурный день, тот же город. Но мир вокруг был другим. Он снова стал цветным. Она сделала глубокий вдох, чувствуя, как холодный воздух наполняет легкие, неся с собой незнакомое, почти забытое чувство — надежду.
Она достала свой старый, потрепанный телефон, собираясь позвонить подруге, и вдруг заметила на экране два пропущенных вызова. С одного и того же номера. Номера, который когда-то был сохранен в ее памяти как «дом». Номера Дмитрия.
Она убрала телефон в карман, не перезванивая. Маленькая, холодная частица внутри нее, то зернышко силы, выросло еще немного. Теперь это был уже не росток, а крепкий, уверенный побег.
Она посмотрела на серое небо, на мокрый асфальт, на спешащих куда-то людей. И тихо, про себя, повторила слова деда: «Плацдарм».
У нее теперь был плацдарм. И она была готова за него бороться.
Три дня пролетели как в тумане. Алина оформила все документы, получила заветное свидетельство и даже заехала на Садовую, 17. Старый дедов дом, крепкий, но обветшалый, с заросшим садом, показался ей самым прекрасным местом на земле. Это был не просто дом. Это была крепость. Ее крепость.
Она сидела в своей комнате у подруги и составляла план. Ремонт, обустройство, может, даже открыть небольшой бизнес — цветочную лавку или бухгалтерские услуги на дому. Впервые за долгие месяцы она думала о будущем без страха, с легким, почти неуловимым чувством азарта.
Именно в этот момент ее телефон завибрировал. На экране горело имя, от которого еще неделю назад у нее бы похолодели руки: «Людмила Петровна».
Алина смотрела на экран, и та самая холодная частица внутри нее будто натянулась в тугую струну. Она не собиралась отвечать. Пусть звонит. Но звонок прервался и через несколько секунд зазвучал снова. Настойчиво, нетерпеливо.
Она взяла трубку, но промолчала.
— Алиночка, доченька! — в трубке послышался неестественно сладкий, сиропный голос, который она ненавидела все десять лет брака. — Это ты?
— Я, — коротко ответила Алина.
— Наконец-то! Я уже начала волноваться. Звоню, звоню… Думаю, не случилось ли чего. Ты же сейчас одна, без поддержки.
Алина чувствовала, как по спине бегут мурашки. Эта ложная забота была хуже откровенной грубости.
— Со мной все в порядке, Людмила Петровна. Что вам нужно?
— Как это «что нужно»? — свекровь сделала голос обиженным и укоризненным. — Поинтересоваться твоим здоровьем! Ты же как дочь мне была. Сердце кровью обливается, как подумаю, что ты там одна маячишь. Дима, конечно, поступил… импульсивно. Мужчины, они часто ошибаются.
Алина молчала, давая ей говорить. Она понимала, что это лишь разведка боем.
— Я слышала, — голос Людмилы Петровны стал доверительным, интимным, — у тебя там какие-то дела с наследством образовались? От одинокого родственника? Беспомощная женщина одна, с крупной суммой… Это же такая ответственность! Такие риски! Тебя же обманут, окрутят, разводят на деньги первым делом.
«Как вы пытаетесь сделать это прямо сейчас», — мысленно закончила за нее Алина.
— Я справлюсь, — сказала она вслух, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— Конечно, справишься! С нашей-то помощью! — Людмила Петровна затараторила быстрее. — Мы же семья. Мы тебя не бросим. Дима просто обязан тебе помочь. Он же специалист по управлению финансами! Он может твоими деньгами распорядиться, вложить куда-то выгодно, приумножить. А я с домом помогу, ремонт проконтролирую. У меня вкус отменный, ты сама знаешь.
Алина закрыла глаза. Такая наглая, неприкрытая расчетливость была даже ошеломляющей. Они уже все поделили и распланировали в своих головах.
— Спасибо за предложение, — произнесла она, подбирая слова. — Но я сама разберусь.
В трубке повисло тяжелое, давящее молчание. Сладкий сироп в голосе свекрови мгновенно испарился.
— Сама? — прозвучало холодно и отстраненно. — Алина, не будь глупой. Ты всю жизнь за копейки перебивалась. Какое у тебя может быть понимание финансов? Ты эти деньги в пустую тратить будешь. А Дмитрий… он мог бы войти в положение. Возможно, даже вернуться был бы не против, увидев, что ты стала… более серьезной женщиной.
Этой фразы Алина выдержать не смогла. Ее тошнило от подобной наглости.
— Мне не нужно, чтобы он возвращался. И не нужно, чтобы он входил в мое положение. До свидания, Людмила Петровна.
Она положила трубку. Руки снова дрожали, но теперь от ярости. От осознания той беспардонности, с которой они решили распорядиться ее жизнью. Снова.
Но на этом их атака не закончилась. На следующий вечер, когда Алина возвращалась от юриста, у подъезда дома ее подруги стояла знакомая фигура. Дмитрий. Он прислонился к своей дорогой иномарке, в элегантном пальто, с букетом дорогих белых роз. Увидев ее, он выпрямился и сделал несколько шагов навстречу, на лице — подобранная, немного виноватая улыбка.
— Алина. Я тебя поджидал.
Она остановилась в паре метров от него, сжимая ручку своей старой сумки.
— Зачем?
— Хотел поговорить. Извиниться, — он протянул ей цветы. Она не взяла. Рука с букетом повисла в воздухе и медленно опустилась. — Слова, которые я сказал… в суде… они были ужасны. Я не думал этого. Я был в стрессе, не в себе.
Она смотрела на него, и ей казалось, что она видит плохого актера в дешевом спектакле. Его глаза бегали, улыбка была напряженной. Он пытался казаться раскаявшимся, но в его взгляде читался лишь холодный, цепкий расчет.
— Ты думал, — тихо сказала она. — Ты именно это и думал все эти годы. А теперь ты здесь, потому что у меня появились деньги.
Дмитрий поморщился, будто от неприятного запаха.
— Не будь циничной. Я здесь, потому что осознал свою ошибку. Мы были вместе десять лет. Это чего-то да стоит. Мы можем все исправить. Начать заново. Я помогу тебе с этим наследством, научу, как им управлять. Защищу тебя от мошенников.
Он сделал шаг вперед, пытаясь взять ее за руку. Алина отшатнулась.
— Самый большой мошенник в моей жизни — это ты, Дмитрий. И твоя семья. Мне не нужна твоя защита. И не нужны твои уроки. Уйди.
Его лицо исказилось. Маска учтивого раскаяния сползла, и на мгновение в его глазах блеснула знакомая, злая искра презрения.
— Ты совершаешь огромную ошибку! — его голос снова зазвучал властно и резко, тем самым тоном, который она слышала в последние годы их брака. — Одна ты с этим не справишься! Ты все профукаешь и останешься у разбитого корыта! И тогда не приходи ко мне с протянутой рукой!
Она посмотрела на него — на этого чужого, злого человека у дорогой машины, с ненужными цветами в руке — и вдруг почувствовала не ярость, а бесконечную, всепоглощающую усталость и пустоту.
— Я уже побывала у разбитого корыта, Дмитрий. Рядом с тобой. Больше никогда.
Она развернулась и пошла к подъезду, не оглядываясь. Она знала, что он смотрит ей в спину. И знала, что это лишь начало войны. Но теперь у нее была крепость. И она была готова к осаде.
Той же ночью, в просторной, сияющей хромом и стеклом кухне Дмитрия, собрался весь их семейный клан. Воздух был густ от запаха дорогого кофе и еще более дорогого коньяка, но главное — он был насыщен злобой и жадностью.
Дмитрий ходил взад-вперед по глянцевому полу, сжимая в руке стакан. Его лицо, еще недавно пытавшееся изображать раскаяние у подъезда, теперь было искажено злобной гримасой.
— Она послала меня! Понимаешь? Послала! Эта… эта нищенка, которая обязана мне всем!
Людмила Петровна сидела во главе стола, прямая и властная, как королева на троне. Она медленно помешивала ложечкой сахар в своей чашке, и ее тонкие губы были плотно сжаты.
— Успокойся, Дима. Ты всегда позволял эмоциям брать верх. Я же тебя учила: хамство и глупость нужно давить холодным расчетом. Она не нищенка. Теперь, к сожалению, это не нищенка. И это меняет расстановку сил.
Карина, нахохлившись, пила коньяк большими глотками, словно это был компот. Ее глаза блестели от возбуждения и зависти.
— Я же говорила! Я сразу сказала, когда увидела ее в той пустой квартире. Смотрела на меня как будто свысока! С ее-то старым ковром и коробкой хлама! А теперь возомнила о себе бог знает что! Наследство… Домик… Деньги… Да кто она такая?!
— Молчи, Карина, — отрезала Людмила Петровна, не глядя на дочь. — Твои истерики никому не интересны. Думать надо.
Она отодвинула от себя чашку и сложила руки на столе, переводя взгляд на сына.
— Итак. Ситуация. Алина, наша тихоня и неудачница, внезапно получила в распоряжение очень значительные ресурсы. Ресурсы, с которыми она, по определению, не способна справиться. У нее нет ни ума, ни связей, ни опыта. Она — бухгалтер, который считает чужие деньги. Не более того.
— Я предлагал ей все устроить! — взорвался Дмитрий. — Цветы купил, извинился! А она!..
— Она повела себя не по сценарию, — холодно констатировала мать. — Значит, нужен другой подход. Мы не можем позволить этим деньгам уйти в песок. И уж тем более — позволить ей ими разбрасываться. Эти средства по праву должны быть в нашей семье. Мы вложили в нее десять лет! Десять лет твоей жизни, Дмитрий! Это инвестиция. И пора собирать дивиденды.
Свекор, Виктор Иванович, молча сидевший в углу и жевавший бутерброд, тихо крякнул, привлекая внимание.
— Может, отстать от девки? Сама как-нибудь…
Он не успел договорить. Взгляд Людмилы Петровны, острый как бритва, впился в него, заставив съежиться.
— Ты что-то хочешь сказать, Виктор? — ее голос был тихим и смертельно опасным. — Может, у тебя есть гениальный план, как мы будем жить, когда Диме на работе перестанут платить премии из-за кризиса? Или как Карина купит себе новую шубу? Молчи уж лучше.
Виктор Иванович покорно опустил голову и принялся жевать с удвоенной силой.
— Значит, так, — Людмила Петровна снова обратилась к Дмитрию. — Твой мягкий подход не сработал. Значит, будем давить. У нее должны быть уязвимые места.
— Какие? — пожал плечами Дмитрий. — Она как стена теперь.
— Не бывает непробиваемых стен. Во-первых, она одна. Одна — значит, эмоционально нестабильна. Можно попробовать воздействовать через жалость. Я могу снова с ней поговорить, напомнить, что мы — единственная семья, что у нее больше никого нет. Что мир жесток, и она не справится.
— Вряд ли она купится на это после твоего звонка, — мрачно заметил Дмитрий.
— Тогда есть второй вариант. Силовой. Мы должны создать ей такие условия, чтобы она сама побежала к нам за помощью.
Карина оживилась, почуяв возможность навредить.
— А давайте распустим слух, что она украла эти деньги! Или что ее дед был мошенником! Или что она сама сошлась со стариком, чтобы получить наследство!
Людмила Петровна задумалась на секунду.
— Грязные слухи — это действенно, но как последний аргумент. Для начала нужно что-то более основательное. Дмитрий, ты говорил, она получила какой-то старый дом?
— Да, домишко на Садовой. Ей его сейчас не обустроить.
— Вот именно. Нужно создать ей проблемы с этим домом. Например, пусть у него найдются «проблемы» с документами. Или «всплывут» долги по коммунальным платежам, огромные, накопленные за годы. Или объявится какой-нибудь «наследник», готовый оспорить завещание. У меня есть знакомый юрист, он может помочь с такими… тонкостями.
На лице Дмитрия наконец появилось подобие улыбки.
— Это уже другое дело. Создать правовые проблемы, с которыми она одна не разберется. А потом я появлюсь как спаситель, который может все уладить. За определенную долю, конечно.
— Именно, — удовлетворенно кивнула Людмила Петровна. — Мы давим на нее с двух сторон. Я — через психологию, ты — через юридические и финансовые трудности. Нужно, чтобы она почувствовала себя загнанной в угол, абсолютно беспомощной. Чтобы единственным выходом для нее стало вернуться под наше крыло. Или, на худой конец, добровольно отдать нам управление своими активами.
— А если она не сломается? — спросила Карина.
Людмила Петровна медленно выпила глоток кофе и поставила чашку с тихим, зловещим лязгом.
— Тогда, дочка, мы ее просто сомнем. Раздавим. Сначала через суды отнимем наследство, а потом посмотрим, куда она пойдет со своим старым ковром. Обратно в свою нищету. Она посмела бросить вызов нашей семье. Этого мы ей не простим. Никто не смеет ставить под сомнение наше право брать то, что мы хотим.
Она обвела взглядом всех присутствующих — взбешенного сына, завистливую дочь, покорного мужа. Это был их семейный совет. Совет хищников, почуявших добычу и планирующих, как лучше ее разорвать.
— Завтра же начинаем действовать.
Следующие несколько дней были похожи на затишье перед бурей. Алина, предчувствуя новые атаки, действовала быстро и методично. Она взяла короткий отпуск на работе, полностью погрузившись в вопросы с наследством. С помощью рекомендаций нотариуса она нашла надежного юриста, женщину по имени Елена Викторовна, которая внимательно изучила все документы и подтвердила: завещание железное, оспорить его практически невозможно.
Именно Елена Викторовна и посоветовала сменить обстановку.
— Вам нужно быть на своей территории, Алина Викторовна, — сказала она. — На нейтральной почве вы уязвимы. Переезжайте в свой дом. Да, он требует ремонта, но вы там хозяйка. Это придаст вам сил.
Идея показалась Алине пугающей и правильной одновременно. Она поблагодарила подругу за гостеприимство, собрала свои нехитрые пожитки и перебралась на Садовую, 17.
Дом встретил ее прохладой и запахом старого дерева. Он был пуст, запылен, но в его стенах была несомненная прочность и покой. Алина распахнула окна, чтобы проветрить комнаты, и принялась за уборку, сгребая пыль и паутину, словно сметая следы своего прошлого. Физический труд успокаивал нервы, притупляя постоянное чувство тревоги.
На четвертый день ее уединения, когда она мыла окна в гостиной, снаружи послышался звук подъехавшего автомобиля. Сердце ее екнуло. Она выглянула в чистое стекло и увидела ту самую иномарку Дмитрия. Он был один.
Алина медленно вытерла руки о старую одежду, которую надела для уборки. Та самая холодная, твердая часть внутри нее, что сформировалась за эти недели, закалилась, как сталь. Она была готова.
Она не стала выходить ему навстречу, а просто открыла дверь и осталась стоять в проеме, блокируя вход. Он подошел к крыльцу, оглядывая дом оценивающим, критическим взглядом.
— Нашла себе дворец, — произнес он без всякого приветствия.
— Мой дом, — поправила она спокойно. — Что тебе нужно, Дмитрий?
Он тяжело вздохнул, изображая усталость и озабоченность.
— Алина, давай без этого. Я ездил по твоим делам. Разговаривал с людьми. У тебя здесь серьезные проблемы.
— Какие именно?
— Во-первых, с документами на этот сарай полная неразбериха. Я уверен, найдутся старые долги, обременения. Во-вторых, соседи… Я пообщался. Люди тут не самые приятные. Могут и поджечь, если что не понравится. Одной тебе не справиться.
Он сделал паузу, ожидая ее реакции. Страха, паники. Но Алина молчала.
— Я готов забыть наши размолвки, — продолжил он, делая шаг вперед. — Я готов взять на себя решение этих вопросов. Мы можем составить договор, я буду твоим доверенным лицом по управлению этим… имуществом. Буду вкладывать деньги, развивать. Естественно, за процент.
Алина смотрела на него, и ей стало почти жаль этого человека. Он был так, так прозрачен в своей жадности.
— Спасибо за предложение, — сказала она ровно. — Но я уже наняла юриста. И адвоката. И во всех вопросах буду разбираться сама.
Его лицо начало меняться. Притворная забота стала сползать, как плохой грим.
— Ты с ума сошла! Какие юристы? На какие деньги? Ты же все свои копейки на них потратишь! Они тебя обдерут как липку!
— Мои деньги — мои проблемы.
— Это не просто деньги! — его голос сорвался на крик. Он больше не мог сдерживаться. — Это серьезные активы! Ты не способна их оценить! Ты их профукаешь! Ты всегда была неудачницей, Алина! Нищебродкой! И останешься ею, сколько бы тебе ни свалилось с неба!
Слово прозвучало снова. То самое слово. Но теперь оно не причинило боли. Оно было подобно пуле, отрикошетившей от брони.
Она посмотрела ему прямо в глаза, и ее взгляд был холодным и абсолютно спокойным.
— Ты назвал меня нищебродкой в суде. И сейчас повторил. Знаешь, что я поняла за эти недели? Ты был прав. Я была нищебродкой. Не по деньгам. По духу. Я позволяла тебе и твоей семье относиться ко мне как к мусору. Я позволяла тебе решать, что я могу, а что нет. Вот в чем была моя нищета. А деньги… деньги просто дали мне возможность это увидеть.
Дмитрий стоял, красный от злости, сжимая кулаки. Он был не привык, чтобы ему противоречили. Особенно она.
— Я… я не позволю тебе… — он задыхался. — Я все могу оспорить! Я твой муж! Бывший муж! Имею право!
— Не имеешь, — холодно отрезала Алина. — Юристы все проверили. Ты не имеешь никаких прав ни на этот дом, ни на деньги. Ты — чужой человек. И прошу тебя, уйди с моего участка.
— Это ты пожалеешь! — прошипел он. — Ты ко мне еще ползешь на коленях! Будешь умолять о помощи! Я сделаю так, что ты останешься ни с чем! Слышишь? Ни с чем!
Она больше не слушала. Она сделала шаг назад и медленно, с ощущением глубочайшего внутреннего удовлетворения, закрыла перед ним дверь. Щелчок замка прозвучал громче, чем любой крик.
Она прислонилась к косяку, слушая, как он с матом садится в машину, с визгом шин разворачивается и уезжает. В доме снова стало тихо. Было слышно только ее собственное ровное дыхание и пение птиц в саду.
Она подошла к окну и смотрела на пустующую теперь улицу. В ее душе не было ни злорадства, ни торжества. Было странное, непривычное чувство собственного достоинства. Ощущение, что она только что отстояла свою границу. Не просто дом или деньги, а право самой решать свою судьбу.
Она повернулась и окинула взглядом пустую, запыленную гостиную. Ей предстояло много работы. Но впервые за долгие годы это была ее работа. Ее жизнь. Ее выбор.
И она была готова за него бороться. До конца.
Тишина в старом доме длилась недолго. Спустя пару дней после визита Дмитрия началось то, что их юрист Елена Викторовна позже назовет «скоординированной атакой неприкрытой агрессии». Семья Сергеевых перешла от слов к делу, и дела эти были грязными.
Первой ласточкой стал звонок от Марии, ее бывшей коллеги, с которой они сохранили теплые, хотя и нечастые отношения. Голос Марии звучал встревоженно и смущенно.
— Алина, привет… Ты только не нервничай, хорошо? Но мне тут одна дура в общем чате написала… Спросила, правда ли, что ты вступила в наследство мошенническим путем? Что ты, цитата, «втиралась в доверие к одиноким старикам» и тебя чуть ли не в розыск скоро объявят.
Алина сидела на ступеньках крыльца своего дома и смотрела на молодую зелень в саду. Рука, сжимавшая телефон, похолодела.
— Что ты ей ответила?
— Да что я могла ответить? Послала ее, конечно, вместе с ее сплетнями. Но, Алина, это же неспроста. Откуда такие слухи?
— Оттуда, — коротко сказала Алина. — Спасибо, Маш.
Она положила трубку, и через минуту телефон завибрировал снова. На этот раз звонок был с работы. Ее непосредственный начальник, Аркадий Петрович, человек спокойный и справедливый, говорил сдержанно, но Алина уловила в его тоне нотки беспокойства.
— Алина Викторовна, у нас тут небольшая проблема. В бухгалтерию поступил анонимный звонок. Голос мужской, взволнованный. Утверждал, что вы, пользуясь своим служебным положением, многие годы проводили какие-то махинации, а теперь, получив наследство, решили скрыться за границей, оставив компанию с долгами. Чушь, конечно, полная. Мы это понимаем. Но проверку отдел безопасности инициировать обязан. Формальность, но неприятная.
Она закрыла глаза. Они добрались и до ее работы. До ее репутации.
— Я понимаю, Аркадий Петрович. Готова предоставить все необходимые документы.
— Я уверен, что все быстро закончится.Но, Алина, будьте осторожны. Похоже, у вас появились очень неприятные недоброжелатели.
Она поблагодарила его и опустила телефон на колени. Воздух, еще недавно казавшийся таким свежим, теперь был густ от невидимой, липкой грязи, которую начинали на нее выливать.
В тот же вечер, когда она пыталась отвлечься, составляя список строительных материалов для ремонта, в дверь постучали. На пороге стоял сурового вида мужчина в кожаной куртке.
— Алина Викторовна Соколова? — он протянул удостоверение. — Судебный пристав. По поводу долгов по коммунальным платежам за данный жилой объект.
Он вручил ей толстую папку с документами. Сумма, указанная в них, была астрономической. Она покрывала якобы накопленные долги за последние десять лет, включая гигантские пени.
— Но… этого не может быть, — растерянно проговорила Алина, листая бумаги. — Нотариус проверил все перед вступлением в наследство. Никаких долгов не было!
— Наследник принимает все обязательства, в том числе и долги, — бесстрастно пояснил пристав. — Если сумма не будет погашена в добровольном порядке, мы начнем процедуру описи и ареста имущества.
Когда он уехал, Алина в изнеможении опустилась на стул в прихожей. Давление нарастало со всех сторон. Клевета, угроза увольнения, а теперь и этот фантастический долг, который мог оставить ее без крыши над головой. Страх, холодный и липкий, снова подступил к горлу. Она почувствовала себя загнанным зверем.
Именно в этот момент отчаяния ее телефон снова ожил. На этот раз это была Елена Викторовна. Голос юриста звучал спокойно и деловито.
— Алина Викторовна, я получила от Дмитрия Сергеева официальное письмо. Он от имени некой мифической «группы кредиторов» требует наложить арест на ваше наследство до выяснения обстоятельств. Чушь собачья, но отвечать придется. Как у вас там дела?
Алина, стараясь не срываться на истерику, коротко пересказала все, что произошло за день: слухи на работе, анонимный звонок, визит пристава с долгом.
— Я так и думала, — Елена Викторовна тяжело вздохнула. — Классическая схема давления. Создать иллюзию тотального окружения. Послушайте меня внимательно, Алина Викторовна. Это все — пыль в глаза. Мы с вами сейчас будем действовать строго по закону, и весь их карточный домик рухнет.
Ее уверенность подействовала на Алину лучше любого успокоительного.
— Что мне делать?
— Во-первых, не паниковать. Это их главная цель. Во-вторых, завтра же пишем заявление в полицию по факту клеветы. У вас есть свидетель — ваша коллега. Пусть полиция сама разбирается с источником слухов. В-третьих, по поводу долга: мы подаем запрос в управляющую компанию с требованием предоставить полную детализацию всех начислений. Уверена на сто процентов, эти долги сфабрикованы. У нас на руках выписка от нотариуса, это сильный документ. А по поводу письма Дмитрия я сама подготовлю ответ, после которого у него надолго пропадет охота к подобным выходкам.
Алина слушала и медленно выпрямлялась. Страх отступал, сменяясь холодной, целенаправленной яростью.
— Они не остановятся, да? — тихо спросила она.
— Нет, — честно ответила Елена Викторовна. — Пока не поймут, что вы — не жертва, а противник, которого им не одолеть. Они думают, что вы сломаетесь. Докажите им, что они ошибаются.
Разговор закончился. Алина отложила телефон и подошла к окну. Начинало смеркаться. В сумерках ее сад выглядел таинственным и немного пугающим. Но это был ее сад. Ее дом. Ее крепость.
Они начали войну на уничтожение. Хотели сломать ее через страх, через ложь, через бумажную волокиту. Они не оставили ей выбора.
Она больше не чувствовала себя загнанной. Она чувствовала себя защитницей. Защитницей своего права на эту жизнь. На эту тишину. На этот старый дом, пахнущий деревом и воспоминаниями о деде.
Она достала блокнот и ручку. Первым пунктом она написала: «1. Заявление в полицию». Вторым: «2. Запрос в УК».
Они хотели войны? Что ж, они ее получат. Но на этот раз — по ее правилам.
Зал суда казался меньше, чем в день их развода. И душнее. Воздух был наполнен электрическим напряжением, словно перед грозой. Алина сидела рядом со своим юристом, Еленой Викторовной, и чувствовала необычное спокойствие. Руки не дрожали, дыхание было ровным. Она проделала долгий путь до этой минуты, и теперь ей нечего было бояться.
Напротив, за отдельным столом, расположилась вся семья Сергеевых. Дмитрий, бледный, с подергивающимся уголком губ, старался сохранять надменное выражение лица, но это плохо получалось. Людмила Петровна, затянутая в дорогой костюм, напоминала разъяренную змею, готовую к броску. Карина ерзала на стуле, а Виктор Иванович выглядел так, будто мечтал провалиться сквозь землю.
Судья, женщина лет пятидесяти с усталым, но внимательным лицом, открыла заседание. Иск от Дмитрия Сергеева был многоплановым: о признании Алины неспособной управлять имуществом, о наложении ареста на наследство и о взыскании с нее судебных издержек. Основания — якобы имевшиеся у нее «психические проблемы», «финансовая несостоятельность» и «моральная нечистоплотность» при получении наследства.
— У нас есть неопровержимые доказательства, — заявил адвокат Дмитрия, самоуверенный молодой человек, — что госпожа Соколова не в состоянии адекватно распоряжаться вверенными ей активами. Ее поведение нестабильно, она склонна к импульсивным, вредным для себя поступкам. Кроме того, мы представим свидетельства давления на пожилого родственника.
Елена Викторовна выслушала его, не меняя выражения лица. Когда слово дали ей, она поднялась, поправила очки и обратилась к суду спокойным, четким голосом.
— Уважаемый суд, позиция истца построена на лжи, клевете и сфабрикованных доказательствах. Мы не только опровергнем каждое их утверждение, но и представим суду картину систематического давления, шантажа и угроз в адрес моего доверителя.
Она начала с долгов по коммунальным услугам, представив официальный ответ из управляющей компании, где черным по белому было stated, что долгов за домом №17 по улице Садовой не числится, а предоставленные истцом документы являются поддельными.
Лицо Людмилы Петровны стало землистым.
Затем Елена Викторовна перешла к «психическим проблемам», зачитав заключение независимого психолога, проведшего обследование Алины по запросу защиты. Заключение гласило: «Признаков психических или поведенческих расстройств не выявлено. Отмечается высокий уровень стрессоустойчивости и адекватная оценка окружающей действительности».
Дмитрий с силой провел рукой по лицу.
— Что касается «давления на пожилого родственника», — продолжала Елена Викторовна, — то мы представляем суду письмо, собственноручно написанное Петром Ильичем Соколовым, где он излагает свои мотивы. Кроме того, мы вызываем в суд нотариуса Семенова, который подтвердит ясность ума и твердость воли наследодателя на момент составления завещания.
Карина громко фыркнула, но под взглядом судьи тут же смолкла.
И тогда Елена Викторовна сделала свой главный ход.
— Уважаемый суд, мы также просим приобщить к материалам дела аудиозапись, сделанную моим доверителем в целях самозащиты, а также показания свидетеля, которые прольют свет на истинные мотивы истца и его семьи.
В зале повисла гробовая тишива. Алина увидела, как Дмитрий и его мать переглянулись с плохо скрываемым ужасом.
Судья дал разрешение. Из колонок полился знакомый Алине разговор. Голоса Дмитрия, Людмилы Петровны и Карины, записанные на диктофон в ее телефоне, когда она, предчувствуя недоброе, оставила его включенным в кармане во время того злополучного разговора у подъезда.
— …Нищебродка! И останешься ею, сколько бы тебе ни свалилось с неба!
—…Я не позволю тебе… Я все могу оспорить!
—…Ты ко мне еще ползешь на коленях!
Затем Елена Викторовна включила вторую запись. Это был фрагмент с «семейного совета», который Алина передала своей подруге, попросив ее быть готовой выступить в суде. Отчетливо слышно было, как Людмила Петровна, хладнокровно и цинично, строила планы:
— …Создать ей такие условия, чтобы она сама побежала к нам за помощью…
—…Пусть у дома найдутся «проблемы» с документами…
—…Она посмела бросить вызов нашей семье. Этого мы ей не простим.
Когда записи закончились, в зале стояла абсолютная тишина. Судья смотрел на истцов с нескрываемым отвращением. Дмитрий опустил голову, уткнувшись взглядом в стол. Людмила Петровна была багровой, ее грудь тяжело вздымалась. Карина плакала, уткнувшись лицом в отца. Виктор Иванович гладил ее по плечу, сам выглядел совершенно разбитым.
Адвокат Дмитрия что-то безнадежно бормотал, листая бумаги.
Судья удалился в совещательную комнату. Ожидание длилось недолго.
— В удовлетворении исковых требований Дмитрию Сергееву отказать в полном объеме, — огласил судья, вернувшись на место. — Представленные истцом доказательства признаны сфальсифицированными. Его действия расценены как злоупотребление правом и попытка введения суда в заблуждение. Более того, учитывая предоставленные аудиодоказательства, суд по своей инициативе возбуждает дело по факту клеветы и угроз в адрес Алины Соколовой.
Это был полный и безоговорочный разгром.
Алина вышла из зала суда, не глядя на бывшую семью. Она слышала за своей спиной сдавленные рыдания Карины, гневный шепот Людмилы Петровны и хриплый, полный ярости голос Дмитрия: «Мама, что же теперь будет?»
Ее ждал на улице Андрей, ее коллега и друг, который поддерживал ее все эти недели. Он молча обнял ее за плечи.
— Все закончилось, — тихо сказала она, глядя перед собой.
— Да, — ответил он. — Закончилось.
Она обернулась на последний раз. Из здания суда выходили Сергеевы. Они не были грозной, сплоченной командой. Они были группой разбитых, несчастных людей, ссорящихся друг с другом. Людмила Петровна что-то кричала Дмитрию, тыча пальцем в грудь. Карина всхлипывала. Виктор Иванович беспомощно пытался их успокоить.
Они хотели отнять у нее все — достоинство, дом, будущее. Но в итоге потеряли сами. Потеряли лицо, потеряли веру в свою безнаказанность и, возможно, что-то еще — то последнее, что скрепляло их как семью.
Алина повернулась и пошла по улице, к своей новой жизни. К своему дому, к своему саду, к тишине и покою, которые она отстояла.
Он хотел избавиться от нищебродки. И у него получилось. Та девушка, которую он так презирал, действительно осталась в прошлом. Ее больше не существовало.
На ее месте стояла другая женщина. Сильная. Свободная. И больше никому не позволившая называть себя нищебродкой.
— Хочешь знать, кто тебе родня? Скажи, что остался без копейки, и увидишь.