— А может нам твоим родителям ещё дом за городом купить за мой счёт?

— Слушай, Ань, я тут с родителями говорил… У них же трубы совсем сгнили, проводка искрит. Да и обои эти, помнишь, ещё на нашу свадьбу клеили. В общем, надо им помочь с капитальным ремонтом. Дело серьёзное, тысяч на четыреста потянет.

Максим произнёс это будничным тоном, размешивая сахар в чашке с чаем. Он сидел за кухонным столом, который Анна выбрала и оплатила полгода назад, и смотрел на неё с выражением человека, обсуждающего покупку нового чайника. Он уже всё решил. Точнее, за него решили его родители, а он лишь выполнял функцию вестника, уверенного в безоговорочной поддержке тыла.

Анна оторвала взгляд от экрана ноутбука, где сводила квартальный отчёт по своему проекту. Её пальцы замерли на клавиатуре. Она медленно сняла очки в тонкой оправе и положила их рядом. В её движениях не было суеты, только нарастающий холод, который, казалось, понизил температуру на всей их залитой вечерним светом кухне.

— А может нам твоим родителям ещё дом за городом купить за мой счёт? Ты что, думаешь, что раз я сейчас много зарабатываю, то я должна спонсировать все нужды и хотелки твоих родителей? Нет! Этого не будет!

Её голос не сорвался на крик, но прозвучал так резко и отчётливо, что Максим вздрогнул и чуть не расплескал чай. Он ожидал обсуждения, может быть, лёгкого недовольства суммой, но никак не такого мгновенного, ультимативного отказа, брошенного ему в лицо, как камень.

— Ты чего? Аня, это же мои родители! — он поставил чашку на стол, и на его лице проступило искреннее, почти детское недоумение. — Они пенсионеры, откуда у них такие деньги? Мы же семья, мы должны помогать.

Анна усмехнулась. Это была короткая, злая усмешка, которая исказила её красивые черты. Она встала из-за стола, прошлась по кухне, провела рукой по гладкой поверхности новой столешницы, за которую отдала почти две своих прошлых месячных зарплаты.

— Семья? — она повернулась к нему, и её глаза потемнели. — Они стали «семьёй» примерно год назад, когда мой проект выстрелил. А до этого кем я для них была, не напомнишь? Твоим «временным увлечением». «Пустышкой с амбициями», которая охмурила их единственного, драгоценного сына. Или ты забыл, как твоя мама, Лидия Сергеевна, при каждой встрече рассказывала мне, какая замечательная девочка Света, твоя бывшая? Как она и готовит лучше, и смотрит на тебя «правильно», преданно, не то что я со своими графиками и планами.

Она сделала шаг к нему, и Максим невольно вжался в спинку стула. Он не привык видеть её такой — не уставшей после работы, не нежной по утрам, а собранной, жёсткой и злой.

— Я помню всё, Максим. Каждое слово. Я помню, как твой отец, Пётр Иванович, снисходительно хлопал меня по плечу на семейных сборищах и говорил: «Ничего, девочка, главное — за мужем быть, а работа твоя эта… ерунда». Я помню их шёпот за моей спиной, их оценивающие взгляды, их непоколебимую уверенность в том, что я — пустое место. И знаешь, что самое смешное? Они перестали так себя вести ровно в тот день, когда мы приехали к ним на твоей новой машине. Которую купила я. В тот день я волшебным образом превратилась из «пустышки» в «нашу Анечку».

Максим покраснел. Густые пятна пошли по его шее и щекам. Слова Анны били точно в цель, воскрешая в памяти эпизоды, которые он так старательно пытался забыть или обесценить. Для него это были мелкие семейные шероховатости, женские обиды. Для неё, как оказалось, — система унижений, которую она скрупулёзно заносила в свой личный чёрный список.

— Это всё в прошлом! Они просто переживали за меня! Они старой закалки, не понимают твоих этих… проектов. Но они же приняли тебя!

— Они приняли мой банковский счёт, — отрезала Анна, и её голос стал похож на лязг металла. — А теперь они хотят принять и его содержимое. Мой ответ — нет. И он окончательный. Можешь передать это своим родителям. Или, если хочешь, я могу сказать им это лично. С удовольствием.

Следующий день прошёл в густом, почти осязаемом молчании. Оно не было звенящим или тяжёлым, оно было рабочим. Анна, как ни в чём не бывало, с утра провела несколько онлайн-совещаний, её голос, деловой и чёткий, доносился из кабинета, смешиваясь с ароматом свежесваренного кофе. Максим же бесцельно слонялся по квартире. Он включал телевизор, бездумно щёлкая каналами, потом выключал. Пытался читать книгу, но взгляд его скользил по строчкам, не задерживаясь. Он ждал. Ждал, что Анна остынет, поймёт, что была неправа, что её вчерашний взрыв — это просто усталость. Он был уверен, что нужно лишь немного подождать, и она сама подойдёт к нему, обнимет и скажет, что они, конечно же, помогут его старикам.

Вечером, когда он, сдавшись, сидел на диване и смотрел какой-то бессмысленный сериал, она вышла из кабинета. В руках у неё был ноутбук. Она не стала садиться напротив в кресло, сохраняя дистанцию. Вместо этого она села рядом с ним на диван, так близко, что он почувствовал тонкий аромат её духов. Она поставила ноутбук на кофейный столик и развернула экран к нему.

— Хорошо, — сказала она ровным, деловым тоном, от которого у Максима по спине пробежал холодок. Это не был голос женщины, готовой к примирению. Это был голос его начальника на прошлой работе перед тем, как объявить о сокращении. — Я согласна. Но давай подойдём к этому как к бизнес-проекту.

Она открыла на экране таблицу Excel. Аккуратные, идеально выровненные столбцы и строки. Для Максима, человека сугубо гуманитарного склада, это было похоже на панель управления космическим кораблём.

— Вот, смотри, — её палец с идеальным маникюром скользнул по тачпаду, и курсор подсветил одну из ячеек. — Вот моя колонка. Здесь мой официальный доход за последний год, после уплаты всех налогов. Вот твоя. А это наши общие обязательные расходы: еда, коммунальные услуги, обслуживание машины, наш отпуск, который мы уже запланировали. Всё до копейки. А вот, — она указала на пустую строку внизу, — новая статья расходов. Я назвала её «Инвестиции в твою семью».

Максим молчал, глядя на экран. Цифры в её колонке были в несколько раз больше, чем в его. Он знал это, но видеть их вот так, рядом, в безжалостной таблице, было унизительно. Это было похоже на публичное взвешивание, где его вес оказался ничтожным.

— Я готова выделять на эту статью 15% от нашего общего совокупного дохода, — продолжила Анна, не меняя тона. — Это справедливо, не так ли? Мы же «семья», как ты вчера сказал. По моим подсчётам, учитывая пропорцию наших вкладов в общий бюджет, из твоей зарплаты это будет три тысячи рублей в месяц. Из моей — сорок тысяч. Итого — сорок три тысячи рублей в месяц. Ремонт твоих родителей, как ты сказал, стоит четыреста тысяч. Делим четыреста на сорок три. Таким образом, они получат деньги на ремонт через девять с половиной месяцев. Тебя устраивает такой план?

Она посмотрела на него в упор. Её глаза были абсолютно спокойны. Она не издевалась. Она предлагала решение. Холодное, математически выверенное, убийственно логичное. Максим открыл рот, чтобы что-то сказать, но не нашёл слов. Девять месяцев ожидания, в течение которых он будет отчислять свою жалкую лепту, в то время как она будет нести основное бремя… Это было не просто неловко. Это было позорно.

— Или, — добавила Анна, прежде чем он успел сформулировать мысль, и её голос стал ещё тише, ещё ледянее, — мы можем считать не от дохода, а от родства. Ремонт нужен твоим родителям. Логично, что он должен финансироваться из твоего дохода. Из твоей доли в семье. Ты же их сын. Тогда, если вычесть твои личные расходы на бензин и обеды, ты сможешь откладывать те же три тысячи. Делим четыреста тысяч на три. Получается сто тридцать три месяца. Тогда они получат деньги через одиннадцать лет. Выбирай.

Она сложила руки на груди и откинулась на спинку дивана. Ноутбук на столике продолжал светить ему в лицо двумя вариантами его ничтожности. Один план делал его иждивенцем. Второй — несостоятельным сыном. Оба варианта были ловушкой, из которой не было достойного выхода. И Анна, его жена, только что с улыбкой эту ловушку перед ним захлопнула.

Два дня Максим ходил по квартире тенью. Он не заговаривал с Анной, она — с ним. Они существовали в параллельных вселенных, пересекаясь лишь в узком коридоре или на кухне, где молча заваривали себе кофе. Он был раздавлен. Не столько отказом, сколько формой, в которую Анна его облекла. Она не просто сказала «нет». Она взяла его мужскую гордость, его роль добытчика, его статус главы семьи и раскатала всё это в тонкий блин на своих безупречных диаграммах. Она показала ему его место — место младшего партнёра с незначительной долей в их общем предприятии под названием «брак». Он чувствовал себя униженным, обманутым и, что хуже всего, бессильным. И тогда он сделал то, что всегда делал в моменты бессилия, — позвонил маме.

В субботу днём, когда Анна, решив отвлечься от работы, разбирала гардероб, в дверь позвонили. Настойчиво, двумя короткими трелями, как звонят только те, кто не сомневается в своём праве входить без приглашения. Максим, сидевший в гостиной, подскочил так, словно ждал этого звонка. Он бросился к двери, не посмотрев в глазок.

На пороге стояли они. Лидия Сергеевна, его мать, сжимающая в руках блюдо с пирогом, завёрнутым в полотенце. Она держала этот пирог не как угощение, а как скипетр, символ своего материнского всепрощения и власти. Рядом возвышался Пётр Иванович, его отец, — суровый, прямой, с лицом человека, пришедшего наводить порядок на чужой, запущенной территории.

— Сыночка! А мы вот в гости! Решили вас проведать, пирога яблочного испекли, твоего любимого! — защебетала Лидия Сергеевна, просачиваясь в прихожую и целуя растерянного Максима в щёку. Пётр Иванович молча кивнул и прошёл следом, его тяжёлый взгляд уже сканировал квартиру.

Анна вышла из спальни, услышав голоса. Она замерла в проёме, держа в руках стопку блузок. Она сразу всё поняла. Это не был спонтанный визит. Это был десант. Высадка тяжёлой артиллерии на её территорию.

— Анечка! Здравствуй, дорогая! — Лидия Сергеевна устремилась к ней, её лицо изображало безграничную радость. — Как ты похудела! Вся в работе, пчёлка наша! Совсем себя не жалеешь!

Она попыталась обнять Анну, но та сделала едва заметный шаг назад, и материнские объятия повисли в воздухе.

— Здравствуйте, Лидия Сергеевна, Пётр Иванович. Неожиданно.

— Да что ж неожиданного, мы же семья! — басовито вставил Пётр Иванович, проходя в гостиную и усаживаясь в любимое кресло Анны, как на трон. — Решили посмотреть, как вы тут. Максим что-то совсем сдал в последнее время, голос по телефону грустный.

Они расположились на её диване, в её кресле, положили свой пирог на её стол. Они действовали слаженно и уверенно, как опытные рейдеры. Сначала — лесть и забота. Лидия Сергеевна без умолку рассказывала, как они гордятся Анечкой, как они всегда в неё верили, и как Максимке повезло с такой умной и целеустремлённой женой. Максим сидел рядом с матерью, впитывал эти слова и заметно расправлял плечи. Он смотрел на Анну с укоризной: вот, видишь? Они тебя любят! А ты…

Анна молча слушала, предлагая чай. Она двигалась по своей кухне спокойно и отстранённо, словно наблюдала за происходящим со стороны. Она видела каждый их жест, ловила каждую фальшивую ноту в голосе свекрови, каждый осуждающий взгляд свёкра. Она видела, как её муж тает под родительским влиянием, превращаясь из взрослого мужчины в послушного мальчика, ищущего одобрения.

После чая с пирогом, который Анна так и не попробовала, Лидия Сергеевна тяжело вздохнула и положила руку на плечо Максима.

— Вот смотрю я на вашу квартиру, деточки, какая она у вас светлая, уютная… А к нам зайдёшь — мрак. Стены обшарпанные, с потолка сыпется. Отцу на днях плохо стало, а я боюсь скорую вызвать — стыдно людей в дом пустить. Да и за него самого страшно, проводка-то старая, ещё с советских времён… Не дай бог что.

Она говорила это тихим, жалобным голосом, глядя не на Анну, а куда-то в пространство. Пётр Иванович поддержал её скорбным молчанием. Это был прекрасно разыгранный спектакль. Максим тут же включился.

— Мама, ну что ты. Мы же говорили об этом. Мы поможем. Аня, — он повернулся к жене, и в его голосе зазвучала сталь, которой не было два дня назад, — я думаю, мы должны помочь моим родителям. Это наш долг.

Анна медленно поставила свою чашку на стол.

— Я уже ответила тебе на этот вопрос, Максим.

— Что значит «ответила»? — в разговор резко вступил Пётр Иванович, его голос прогремел, как гром. — Муж тебе говорит, что его родителям нужна помощь! А ты что? Деньги глаза застили? Забыла, как в нашу семью пришла? Мы тебя приняли, обогрели, а ты нос воротишь! Нехорошо это, Анна. Не по-людски.

Наступила тишина. Маски были сброшены. Лицемерие испарилось, оставив после себя голый, неприкрытый напор. Они втроём — мать, отец и сын — смотрели на неё. Единый фронт. Они пришли не просить. Они пришли требовать. И Максим, её муж, стоял сейчас не на её стороне. Он был по ту сторону баррикад, вместе с ними. Для Анны в этот момент что-то окончательно сломалось. Она посмотрела на него — на его покрасневшее от волнения лицо, на его сжатые кулаки — и увидела перед собой не любимого мужчину, а чужого, враждебного человека. Эмиссара из лагеря тех, кто пришёл забрать то, что считал своим по праву.

Анна не повысила голос. Она даже не изменилась в лице. Она просто сидела и смотрела на них троих — на своего мужа, который предал её, и на его родителей, которые пришли забрать свой куш. В её взгляде не было ни обиды, ни злости. Только ледяное, всепоглощающее спокойствие человека, который только что принял окончательное решение. Она медленно поднялась, отошла к комоду, где у неё лежали документы, и достала тонкую папку. С этой папкой она вернулась к кофейному столику и села на своё место.

— Вы правы, Пётр Иванович, — произнесла она так тихо, что всем троим пришлось напрячься, чтобы её услышать. — Это действительно не по-людски. И дело тут совсем не в деньгах.

Она открыла папку. Максим напрягся, ожидая увидеть брачный договор или документы на квартиру, что-то, что лишило бы его прав на имущество. Но Анна достала нечто иное. Это была распечатка электронной переписки и копия трудового договора.

— Максим, ты помнишь, как два года назад ты никак не мог найти работу после того, как твою контору закрыли? Ты ходил на собеседования три месяца. И везде тебе отказывали. А потом вдруг, как по волшебству, тебя взяли в «Иннотех»? Сразу на хорошую должность, с приличным окладом. Ты тогда так радовался. Говорил, что они наконец-то разглядели в тебе потенциал.

Она говорила ровно, почти монотонно, как диктор, зачитывающий сводку новостей. Максим смотрел на неё, ничего не понимая. Лидия Сергеевна и Пётр Иванович переглянулись, их лица выражали недоумение.

— Так вот, никакого волшебства не было, — Анна положила распечатки на стол перед Максимом. — Руководитель того отдела, который тебя нанял, — мой старый университетский приятель. Я позвонила ему. Я попросила его за тебя. Я описала тебя как гениального специалиста, которому просто немного не везёт. Я убедила его, что ты — лучшее вложение для их компании. Он не хотел. У него был кандидат посильнее. Но я надавила. Сказала, что это очень важно для моей семьи. Для нашего с тобой будущего. Он пошёл мне навстречу. Как другу. Твоя должность, твоя зарплата, твоя «успешность» последних двух лет — это не твоя заслуга. Это мой долг, который я до сих пор не закрыла перед своим другом.

Лицо Максима начало медленно наливаться густым, нездоровым багровым цветом. Он смотрел на письма на столе, потом на Анну, и в его глазах плескался ужас пополам с яростью.

— Это… это ложь! Ты врёшь! — выдохнул он.

— Здесь имя, фамилия и почта Игоря Сомова, — Анна постучала ногтем по распечатке. — Ты можешь позвонить ему прямо сейчас. Узнать, как он «разглядел твой потенциал». Я делала это не для того, чтобы унизить тебя. Я делала это, потому что верила, что мы — команда. Что я должна помочь тебе встать на ноги, чтобы мы вместе пошли дальше. Я думала, что это укрепит нашу семью. Я создавала тебе иллюзию успеха, чтобы ты чувствовал себя мужчиной, уверенным в себе. А ты… ты взял эту уверенность, купленную мной, и пришёл с ней ко мне, чтобы требовать с меня деньги для людей, которые меня презирали.

Она перевела взгляд на его родителей. Пётр Иванович, который ещё пять минут назад сидел прямо, как аршин проглотил, обмяк в кресле. Он смотрел на своего сына, и в его взгляде читалось что-то похожее на брезгливость. Лидия Сергеевна застыла с окаменевшим лицом, её тщательно выстроенный мир, где её «сыночка» был успешным и востребованным, рушился на глазах. Их главный козырь, их гордость, их «добытчик» оказался проектом, созданным и профинансированным их нелюбимой невесткой.

— Так что да, вы пришли за деньгами, — Анна снова посмотрела на мужа. — Но вы пришли не к жене и невестке. Вы пришли к спонсору. К вашему личному инвестору. И этот инвестор сегодня закрывает проект. Ремонта не будет. Денег не будет. Больше ничего не будет.

Она встала. Её поза была воплощением окончательности. Она не кричала, не обвиняла. Она просто вынесла приговор.

— Я думаю, вам пора.

Максим вскочил, его руки сжались в кулаки. Он хотел что-то крикнуть, возразить, может быть, даже оскорбить её, но слова застряли у него в горле. Он посмотрел на своих родителей, ища поддержки, но увидел лишь два раздавленных, растерянных лица. Они потерпели сокрушительное поражение. Их выпотрошили на глазах друг у друга, лишив не денег, а чего-то гораздо более важного — достоинства и права голоса.

Молча, не глядя друг на друга, они поднялись. Лидия Сергеевна машинально подхватила со стола блюдо с нетронутым пирогом. Пётр Иванович, не попрощавшись, первым двинулся к выходу. Максим бросил на Анну последний взгляд, полный ненависти и бессилия, и пошёл за ними.

Анна осталась стоять посреди гостиной в своей пустой, тихой квартире. Она не закрыла за ними дверь. Она просто слушала, как их шаги затихают на лестничной клетке. Окончательно и бесповоротно…