— Я не воровал у тебя деньги, я их просто брал! Ты же мне жена, значит, твоё — это наше!

— Ты мне объясни, Серёжа, — сказала Алина, с трудом сдерживая дрожь в голосе, — ты зачем моей карточкой перед матерью размахиваешь?

— Да не матерью, а маме! — выдохнул он, — Маме надо было срочно.

Слово «маме» прозвучало как отговорка, как щит, за который он спрятался, будто школьник с двойкой.

Алина стояла в прихожей, пакеты валялись на полу, мандарины катались по кафелю, тихо постукиваясь о стену. Воздух был густой, тягучий, пахло чужим объяснением, которое уже заранее казалось враньём.

— Ты хоть понимаешь, — она выдохнула, — что диктовал по телефону мои цифры? Мои!

— Да не кипятись ты! Что я, чужому человеку отдал? Маме! Давление у неё зашкаливало, ей плохо было!

Алина молчала. Слова про «давление» звучали, как театральная реплика, слишком ровно, без паники. За три года совместной жизни она научилась слышать, когда он врёт — по тембру, по паузам, по тому, как глаза уводит в сторону, будто ищет на полу спасение.

Она прошла мимо него на кухню. Телефон валялся возле раковины, экран светился пропущенным вызовом. На столе, рядом с вазой для фруктов, лежала её банковская карта. Без чехла, без кошелька, просто — как случайная бумажка. И всё в ней вскипело: это ведь не случайность, это не небрежность — это равнодушие.

Сергей стоял в дверях, почесывал затылок. Неловкий, вроде взрослый мужик, а взгляд как у мальчишки, пойманного на том, что съел не своё мороженое.

— Маме плохо было, Алин. Я звонил тебе, не брала. Что мне, ждать, пока она отлежится?

Она не повернулась.

— Ты же знаешь, где у меня лекарства лежат. Мог ей свои купить, у тебя тоже есть карта.

Он помялся.

— На моей ноль до получки.

— Ага, — тихо сказала Алина. — Вот теперь честно.

Она села за стол, открыла банковское приложение. Уведомление — списание 4800 рублей, интернет-аптека «МедСервис».

— Почти пять тысяч. «Пару тысяч», говорил? — она подняла на него глаза.

— Да дорого сейчас всё, — буркнул он. — Таблетки новые, импортные.

— Ага. А чеки потом пришлёт? Или как в прошлый раз — «ой, потеряла»?

Сергей напрягся, как будто слова её попали точно в слабое место.

— Ты опять начинаешь, — сказал он хмуро. — Всегда одно и то же.

— А что мне делать? Радоваться, что меня за дуру держат? — сорвалась она. — Я работаю, тащу всё на себе, а ты даже спросить не можешь, прежде чем с моей карты деньги тянуть!

Он вспыхнул, шагнул ближе:

— Мы семья, Алина! Какие твои — мои! Мы ж вместе живём!

— Вот именно, живём вместе, а не я одна на двоих плачу, — отрезала она.

Тишина зависла. Только гул холодильника да тихий дождь за окном — октябрьский, нудный, липкий.

Алина смотрела на Сергея и вдруг ощутила усталость — ту, что копилась месяцами. Ту, что не вылечить выходными и не убрать отпуском. Когда всё вроде есть — квартира, работа, муж — а внутри пусто, как в выгоревшем доме.

— Знаешь, что обидно? — тихо сказала она, глядя в окно. — Не деньги. Не сумма. А то, что ты даже секунды не подумал, как мне будет, когда узнаю.

— Я хотел помочь, — выдохнул он.

— Себе ты помог, — сказала она. — Своей совести.

Она встала, взяла рассыпавшиеся мандарины, сложила обратно в пакет. Казалось, если занять руки, то легче дышать.

Сергей стоял у двери, опустив голову.

— Ты не понимаешь, — сказал он после паузы. — Мама одна. Ей тяжело. Ей надо помочь.

— Помогай, кто против? Только не за мой счёт, — отрезала Алина. — И не чужими руками.

Он покраснел.

— Ты её не любишь, вот в чём дело.

— А с чего я должна любить женщину, которая каждую неделю звонит, чтобы пожаловаться на жизнь и между делом намекнуть, что «у неё заканчиваются деньги»?

— Это не намёк, это просто разговор!

Алина усмехнулась.

— Разговор, ага. Каждый месяц разговор. То холодильник «вот-вот сломается», то окна «надо срочно менять», то таблетки «новые, дорогие». И каждый раз — ты без денег. Как так выходит?

Сергей отвернулся к окну, и она поняла: попала в цель.

Он не любил разговоров, где нужно было отвечать прямо. Всегда съезжал, уводил в сторону, делал вид, что всё не так страшно. Алина привыкла, что ему проще сделать вид, будто проблемы нет, чем признаться, что облажался.

— Ты просто чёрствая, — сказал он, не оборачиваясь. — У тебя душа — как бухгалтерия. Всё считаешь, всё делишь.

Эти слова ударили сильнее любого крика. Алина молчала. Потом сказала спокойно:

— Лучше считать, чем притворяться, что всё бесплатно.

Он резко повернулся.

— Вот поэтому ты одна и останешься! Всё по полочкам, всё под контролем! Ни капли тепла!

— А ты думаешь, тепло — это когда деньги без спроса берут?

Он замолчал. Несколько секунд они просто смотрели друг на друга — как два чужих человека в одной кухне.

Алина первой отвела взгляд. Подошла к окну, выглянула — во дворе фонарь моргал, дождь стекал по стеклу длинными каплями. На лавочке сидели соседки, курили под навесом, обсуждали кого-то, смеялись. У них — простая жизнь, без карт, без премий, без «аптек онлайн». А у неё — вроде благополучие, а внутри холодно, как в осеннем подъезде.

— Знаешь, — сказала она тихо, — я ведь сегодня хотела праздник устроить. Три года, как вместе. Вино купила, свечи достала… Помнишь, ты их дарил?

— Помню… — его голос стал мягче. — Алина, ну чего ты… Давай не будем?

— Не будем, — повторила она. — Праздновать уже нечего.

Он сделал шаг к ней, хотел обнять, но она отступила. Слишком много всего навалилось. Слова, взгляды, прошлое, где каждая мелочь — как укол.

— Может, завтра поговорим? — тихо предложил он.

— Завтра я на дежурстве.

Она ушла в комнату, закрыв за собой дверь. Не хлопнула — просто тихо прикрыла.

Сергей остался на кухне, долго стоял, глядя в одну точку. Потом достал телефон, что-то набрал.

— Мам, всё нормально, — сказал он в трубку. — Да, взял с Алины. Потом ей верну. Не переживай.

Пауза.

— Не, не сказал, что это ты попросила. Она и так злится.

Алина стояла за дверью, слушала. Не специально — просто слышимость в их доме была отличная. И от этих слов внутри всё оборвалось.

Значит, она попросила. Значит, всё не случайно.

Она села на кровать. Тихо, медленно. Как человек, которому внезапно стало ясно: это не про лекарства. Это про доверие, которое тихо спустили в унитаз.

На телефоне загорелось новое уведомление: «Покупка — 1450 руб., интернет-магазин «Дом и уют»».

Она открыла. Заказ оформлен на Валентину Петровну К. — свекровь.

И в тот момент Алина поняла: разговор про лекарства — только начало.

А за началом, как правило, тянется длинная цепочка того, что раньше не замечала. Или не хотела замечать.

Она встала, подошла к зеркалу. Смотрела на себя долго, будто впервые видела. Лицо уставшее, глаза тусклые, но в глубине — что-то новое. Не злость даже, а решимость.

Хватит.

С улицы донёсся стук мусорных баков — дворник собирал пакеты, ругался на дождь. В окне мелькнул свет фар, и Алина подумала: завтра всё будет иначе.

И пусть пока не знает, как именно — но точно иначе.

Она выключила свет, легла на кровать и долго лежала в темноте, слушая, как Сергей на кухне шаркает по полу.

Потом — щёлкнула дверь, глухо хлопнул замок. Видимо, ушёл.

Утро началось с тишины — такой вязкой, будто воздух застыл.

Алина проснулась от запаха кофе. Сергей, как ни в чём не бывало, возился на кухне. Скрипел табуретом, ставил кружки. Даже напевал что-то под нос.

Она вышла, молча. Волосы собраны, лицо спокойное, как у человека, у которого внутри уже всё решено.

— Кофе будешь? — спросил он, не оборачиваясь.

— Нет.

Он будто не услышал. Налил в две кружки, поставил одну перед ней.

— Давай без глупостей, ладно? Вчера оба перегнули. Накричали, наговорили. Я не прав, согласен. Но и ты горячилась.

— Я не горячилась, Серёжа. Я просто перестала терпеть.

Он нахмурился.

— Да кто тебе сказал, что терпеть надо? Мы семья, у нас всё через разговор решается.

— Ага, через разговор. Только ты разговариваешь, когда тебе удобно. А как до дела — сразу мама, срочно, давление, лекарства.

Сергей раздражённо хлопнул ложкой по столу.

— Опять ты про маму. У тебя на неё мания уже.

— У меня — мания? — Алина усмехнулась. — А кто вчера с моей карты покупал не лекарства, а кастрюлю за полторы тысячи из магазина «Дом и уют»? Может, она таблетки в ней варит?

Он моргнул.

— Откуда ты знаешь?

— Из уведомления, Серёж. Ты же не такой умный, чтобы всё спрятать.

Он побледнел, отвернулся.

— Ну и что теперь? Будешь считать каждую копейку?

— А что мне остаётся, если доверять нельзя?

Молчание повисло между ними, как тяжёлое одеяло.

Он налил себе кофе, сделал глоток, но не стал пить — поставил кружку обратно.

— Алина, ты перегибаешь. Это просто кастрюля. Мама попросила, старая у неё сгорела.

— Ну конечно, «сгорела». У неё всё либо ломается, либо горит, когда тебе зарплату задерживают.

Он резко встал, стул заскрипел.

— Я не собираюсь это слушать.

— А я — смотреть, как вы вдвоём сливаетесь против меня.

Он подошёл ближе, опёрся руками о стол.

— Против тебя?! Ты вообще слышишь себя? Моя мать — старый человек! Она никому зла не желает!

— Да мне не зла жалко, Серёж. Мне себя жалко. Потому что я каждый месяц вкалываю, чтобы потом узнавать, что деньги уходят неизвестно куда.

Он отвернулся.

— Ты всё считаешь, всё взвешиваешь. Любовь — это не бухгалтерия, Алина.

— Любовь, Серёж, — это уважение. А ты его где потерял?

Она сказала это спокойно, без злости. Но у него дрогнул подбородок, будто пощёчина.

— Хватит уже, — выдохнул он. — Сколько можно? Всё у тебя в цифрах, всё под контролем. Так жить невозможно!

— А как, Серёж? Как жить? Когда враньё стало нормой? Когда «мама попросила» звучит чаще, чем «Алина, я тебя люблю»?

Он не ответил. Схватил куртку, накинул, хлопнул дверью.

Алина осталась одна. Кофе остыл, часы тикали. За окном ноябрь подкрадывался: мокрый асфальт, тяжёлое небо, машины с грязными фарами.

Она включила ноутбук — работать. Но глаза скользили по строчкам, не задерживаясь. Мысли крутились одно и то же: он не понимает. Или не хочет понять.

К обеду позвонила Валентина Петровна. Голос мягкий, будто маслом по хлебу.

— Алиночка, привет, солнышко.

— Здравствуйте.

— Я вот хотела сказать — спасибо вам с Серёжей, что не бросаете старушку. Лекарства пришли, кастрюлька тоже. Всё просто чудесно!

Алина сжала телефон так, что побелели пальцы.

— А вы мне скажите, Валентина Петровна, зачем вы оформляли заказ с моей карты?

— Ой, да что ты, милая! Это Серёжа сам предложил. Сказал, что ты не против, мол, «у нас с Алиной всё общее».

У нас с Алиной всё общее.

Эта фраза засела, как заноза.

— А когда я вам покупала лекарства месяц назад, вы ведь говорили, что у вас пенсия накоплена, — спокойно сказала Алина. — И холодильник новый, и стиральная машина. Всё есть.

— Ну, мало ли, Алиночка. Деньги — они приходят и уходят, а здоровье не купишь.

Алина тихо усмехнулась.

— Здоровье не купишь, а кастрюлю — пожалуйста.

Повисла пауза.

— Ты что-то злая сегодня, — обиженно сказала Валентина Петровна. — Серёжа говорил, что вы вчера поссорились. Ты бы его пожалела. Он же ради семьи старается.

— Ради семьи, говорите? — Алина почти прошептала. — Интересно, какой.

Она отключила телефон.

Стояла посреди кухни, глядя на стол. Вдруг стало ясно: это не просто случайность. Это система. Он привык, что мать — святыня, а жена — источник.

И чем больше она тянет, тем сильнее он опирается на это, как на должное.

К вечеру он вернулся. Мокрый, злой, с каким-то пакетом.

— На, — бросил пакет на стол. — Твои деньги. Всё вернул.

— Вернул? — Алина заглянула — внутри пачка купюр, перевязанная резинкой. — Это откуда?

— У знакомого занял. Потом отдам.

Она посмотрела на него.

— Ты слышишь, что говоришь? Занял, чтобы отдать мне то, что потратил без спроса. И кому теперь должен?

— Да какая разница! Хотела вернуть — вот, вернул. Что тебе ещё надо?

— Честности, Серёж. Хоть раз.

Он замолчал.

— Я всё это ради мамы, — сказал он тихо. — Она же у меня одна.

— А я кто, по-твоему?

Он не ответил. Только сел и уставился в пол.

Алина почувствовала, как сердце уходит в пятки. Всё. Предел.

— Знаешь, что самое страшное? — сказала она. — Что я уже не злюсь. Просто пусто стало.

— Не начинай, — он устало потер лоб. — Всё можно исправить.

— Не всё. Когда человек берёт без спроса — это не ошибка. Это отношение.

Она встала, подошла к шкафу, достала дорожную сумку.

— Куда это ты? — насторожился он.

— К подруге. Надо подумать.

Он вскочил.

— Да ты что, с ума сошла? Из-за ерунды вещи собираешь?

— Ерунды? — она повернулась к нему. — Пять тысяч — ерунда. Кастрюля — ерунда. Враньё — тоже ерунда?

Он подошёл ближе, схватил её за руку:

— Алина, стой. Я не хотел. Ну, правда, не хотел. Просто… она меня давит, понимаешь? Звонит, плачет, говорит, что у неё ничего нет. А я… я не могу отказать.

— Потому что привык, что кто-то другой заплатит, — сказала она спокойно. — Мама — святая, жена — кошелёк. Удобно.

Он опустил руку.

— Может, ты и права, — тихо сказал он. — Но я не злой человек, Алин.

— Не злой. Просто слабый.

Она застегнула молнию на сумке.

— И знаешь, Серёж… Слабость — тоже выбор.

Он ничего не сказал. Только стоял, глядя, как она надевает куртку, обувается.

— Алина… ты вернёшься?

— Не знаю.

Она вышла. В подъезде пахло пылью и сыростью. Где-то наверху кто-то включил стиральную машину, гулко стучала вода.

На улице дождь, ветер — осень, как она есть: мокрая, злая, честная.

Алина шла к остановке, чувствуя, как вместе с каждым шагом отваливается усталость. Не физическая — та, что от унижения.

Телефон пискнул: сообщение от Сергея.

«Я всё маме сказал. Больше не будет. Вернись домой.»

Она посмотрела на экран, долго. Потом выключила телефон.

И впервые за долгое время почувствовала — не пустоту, а лёгкость.

Прошло три недели.

Валентина Петровна позвонила сама. Голос уже не масляный — нервный, высокий.

— Алиночка, вы там что удумали? Серёженька весь места себе не находит. Худеет, глаза красные. Вернись, не ломай семью!

Алина стояла у окна съёмной квартиры — маленькой, но тихой.

— Валентина Петровна, — сказала она спокойно, — семья — это когда уважение. А когда один берёт, другой молчит, а третий оправдывает — это не семья. Это кооператив.

— Ты без него пропадёшь, — крикнула та.

— Не думаю, — Алина улыбнулась. — Я, знаете ли, работать умею.

Она отключила.

Поставила чайник, села за стол. На экране ноутбука мигало письмо от начальницы: «Алина, подтверждаю перевод премии. Отличная работа!»

Алина усмехнулась.

На этот раз — премия останется при ней. И отпуск — тоже.

Поздним вечером раздался стук в дверь.

— Кто там? — спросила она.

— Это я, — ответил знакомый голос.

Сергей стоял в коридоре, небритый, в куртке, в руках букет хризантем, смятый и мокрый.

— Поговорим?

Алина долго смотрела на него. В глазах — не злость, не жалость, просто усталость.