— Десять минут, Марина. Ровно десять минут. — Голос Петра не был громким, но в нём была твёрдость и тяжесть чугунной гири. Он стоял в коридоре, перегородив ей путь в комнату, и смотрел на неё сверху вниз, в его глазах не было ни беспокойства, ни радости от её возвращения — только холодное, бухгалтерское недовольство. Словно она была не женой, а нерадивым подчинённым, нарушившим производственный график.
— Петя, я же сказала, автобус сломался. Прямо посреди маршрута. Высадили всех, пришлось ждать следующего. Что я должна была сделать? Полететь домой на крыльях? — Она попыталась обойти его, но он сделал небольшой шаг в сторону, снова блокируя проход.
— Ты должна была позвонить. Немедленно. В ту же секунду, как поняла, что опаздываешь. Это элементарно. Телефон для чего у тебя? Для картинок в интернете? — Он ткнул пальцем в сторону её сумочки. Каждое слово было ровным, отмеренным, как удар молотка по наковальне.
И в этот момент что-то в ней оборвалось. Неделя за неделей, месяц за месяцем она жила под этим микроскопом. Звонки «ты где?», вопросы «почему так долго в магазине?», недовольное сопение, если она задерживалась у подруги на пятнадцать минут дольше обещанного. Она объясняла, оправдывалась, злилась, плакала, но всё это лишь скользило по его непробиваемой уверенности в собственной правоте. Сегодняшний сломанный автобус стал последней, микроскопической песчинкой, обрушившей лавину.
— Да меня уже достала твоя слежка, Петя! Ты контролируешь каждый мой шаг! Каждый! Ты хоть понимаешь, что я не твоя собственность? Я твоя жена!
— Именно потому, что ты моя жена, я и должен знать, где ты и что с тобой! — невозмутимо парировал он, ни на йоту не повысив тона. — Это называется забота. В нормальных семьях так принято.
Она посмотрела на его лицо — на упрямо сжатые губы, на уверенный взгляд, и вдруг поняла всю тщетность этого разговора. Он не слышал её. Он жил в своей собственной, идеально выстроенной вселенной, где его контроль был синонимом порядка, а её свобода — синонимом хаоса. Спорить с ним было всё равно что кричать на стену. И она замолчала. Ярость, кипевшая в ней секунду назад, схлынула, уступив место чему-то совершенно иному. Ледяному, кристально чистому спокойствию. Она подняла на него глаза, и её взгляд был таким холодным и отстранённым, что Пётр невольно отступил на шаг. Она молча прошла мимо него в комнату, не сказав больше ни слова.
На следующее утро, когда он сидел на кухне и хмуро размешивал сахар в чашке, она вышла из комнаты. Одета она была как обычно, на лице — ни следа вчерашней ссоры. Она молча подошла к столу и положила перед ним тяжёлую, толстую книгу в картонном переплёте. Такую называют амбарной. На обложке её аккуратным, каллиграфическим почерком было выведено: «Журнал учёта и контроля перемещений объекта ‘Жена’».
Пётр недоумённо поднял брови. Марина открыла книгу на первой странице. Вся страница была тщательно, под линейку, расчерчена на графы: «Дата», «Время убытия», «Цель перемещения», «Предполагаемый маршрут», «Плановое время прибытия», «Фактическое время прибытия», «Примечание/Причина отклонения» и, наконец, самая широкая графа — «Подпись контролирующего лица».
— Раз уж мой контроль настолько важен для твоего спокойствия, давай делать это официально, — произнесла она совершенно ровным, безэмоциональным голосом, словно диктор, зачитывающий прогноз погоды. — Чтобы больше не было никаких недоразумений и пустых споров. Всё будет задокументировано.
Она взяла ручку, вписала в первую строчку сегодняшнюю дату и время: 8:15. В графе «Цель перемещения» написала: «Работа». В «Предполагаемом маршруте» — «Автобус №12, одна пересадка на №45». В «Плановом времени прибытия» — «9:00». Затем она подвинула книгу и ручку к нему.
— Твоя подпись. В последней графе. Ты санкционируешь моё убытие.
Пётр смотрел то на журнал, то на её непроницаемое лицо. Он фыркнул, решив, что это какая-то глупая, затянувшаяся истерика. Театральное представление, чтобы досадить ему. Он решил подыграть, чтобы поскорее закончить этот цирк. Взяв ручку, он небрежно черканул свою фамилию в графе «Подпись контролирующего лица» и с усмешкой отодвинул журнал. Он был уверен, что к вечеру она забудет про эту дурацкую игру. Он ещё никогда так не ошибался.
Первая неделя превратилась для Петра в персональный, методично выстроенный ад. Он всё ещё надеялся, что это блажь, которая пройдёт. Но Марина была неумолима. Её игра была лишена эмоций, а потому абсолютно неуязвима. Она превратила его желание контроля в удушающую бюрократическую машину, а его — в мелкого, вечно занятого клерка этой машины.
Первый звонок застал его на работе в самый разгар совещания. Телефон завибрировал на столе, высветив её имя. Он сбросил вызов, бросив недовольный взгляд на коллег. Через десять секунд телефон завибрировал снова. И снова. И снова. Раздражённо пробормотав извинения, он вышел в коридор.
— Что случилось? — рявкнул он в трубку.
— Пётр, добрый день, — её голос был ровным и спокойным, как у оператора колл-центра. — Согласно регламенту, уведомляю тебя о планируемом перемещении. Время: тринадцать ноль-ноль. Цель: обеденный перерыв. Маршрут: из офиса в столовую на первом этаже. Плановое время отсутствия на рабочем месте — сорок минут. Зафиксируй, пожалуйста.
Он замер с трубкой у уха. За его спиной приоткрылась дверь, выглянул начальник отдела. Пётр поспешно отвернулся, понизив голос до шипения.
— Марина, ты в своём уме? Я на совещании.
— Я понимаю. Однако в журнале нет графы «Исключения по причине совещаний». Регламент есть регламент. Отсутствие фиксации будет расценено как нарушение с моей стороны, и я буду вынуждена остаться на рабочем месте без обеда. Мне продолжать?
Он услышал в её голосе сталь. Это не было угрозой. Это была констатация факта, следование протоколу. Он сжал телефон так, что пластик затрещал.
— Да иди ты обедать! — процедил он и бросил трубку.
Вечером, когда она вернулась, ритуал повторился, но уже в бумажном виде. Она молча открыла журнал на нужной странице и протянула ему. Он увидел аккуратно заполненные графы: «Фактическое время прибытия: 18:07». Пустовала лишь графа «Примечание/Причина отклонения».
— Автобус попал в небольшую пробку на проспекте. Отклонение от планового графика — семь минут. Укажи причину и заверь подписью, — всё тем же безжизненным тоном произнесла она.
Его рука с ручкой зависла над бумагой. Он смотрел на эти аккуратные строчки, на свою утреннюю размашистую подпись, и чувствовал, как внутри закипает глухая ярость. Он больше не был мужем, встречающим жену с работы. Он был надзирателем, заполняющим отчётность. Он с силой расписался, оставив на бумаге жирный, злой росчерк.
Апогеем стал вечер четверга. Он сидел перед телевизором, пытаясь отвлечься от этого кошмара. Марина вышла из спальни с полотенцем и журналом в руках. Она положила книгу ему на колени.
— Мне нужно в душ.
Он ошарашенно посмотрел на неё, потом на открытую страницу. Она уже заполнила графы. «Время убытия: 21:30». «Цель перемещения: Гигиенические процедуры».
— Ты издеваешься? — прорычал он, отшвыривая книгу на диван. — Прекрати этот идиотизм!
— Это не идиотизм, — ледяным тоном ответила Марина, поднимая журнал и снова кладя его ему на колени. Она протянула ему ручку. — Это твой контроль, доведённый до логического завершения. Подпиши. Я иду в душ. Плановое время отсутствия — пятнадцать минут. Требуется твоя санкция.
Она стояла и смотрела на него. Не умоляла, не злилась. Она просто ждала. Как автомат ждёт, пока в него опустят монету. И он понял, что проигрывает. Проигрывает не потому, что она кричит или спорит, а потому, что она приняла его правила и следует им с бездушной точностью компьютера. Он выхватил ручку и яростно чиркнул в нужной графе. Марина молча кивнула, взяла журнал, положила его на комод и ушла в ванную. А он остался сидеть, глядя на экран телевизора, но видя перед собой только эти расчерченные графы, превратившие его жизнь в абсурдную пародию на тюремный устав.
Субботнее утро не принесло облегчения. Наоборот, отсутствие необходимости спешить на работу сгустило тягучую, напряжённую атмосферу в квартире до состояния желе. Пётр сидел за столом, демонстративно читая новости в телефоне, когда Марина, уже одетая, положила перед ним раскрытый журнал. Его взгляд скользнул по аккуратным строчкам. «Дата: Суббота. Время убытия: 10:00. Цель перемещения: Закупка продуктов на неделю. Предполагаемый маршрут: Супермаркет “Перекрёсток”».
— Подпиши, — сказала она своим новым, казённым голосом.
И тут он решил, что с него хватит. Эта неделя вымотала его до предела. Он чувствовал себя не главой семьи, а винтиком в её безумной машинерии. Он решил сломать систему. Резко отодвинув телефон, он с силой захлопнул журнал.
— Я сказал, хватит! — Он не кричал, но его голос был низким и полным металла. — Больше никакой подписи не будет. Этот цирк окончен. Ясно?
Марина посмотрела на его руку, лежащую на обложке журнала, затем перевела взгляд на его лицо. В её глазах не было ни разочарования, ни злости, ни обиды. Только холодное, протокольное понимание. Она слегка кивнула.
— Хорошо. Заявка на перемещение отклонена контролирующим лицом. Я тебя поняла.
Она развернулась и молча ушла в комнату. Пётр ощутил прилив торжества. Наконец-то! Она поняла, что зашла слишком далеко. Он проломил её оборону. Он снова хозяин в этом доме. Он с усмешкой откинулся на спинку стула, ожидая, что сейчас она выйдет, возможно, даже со слезами, и они поговорят как нормальные люди. Но она не вышла. Прошёл час, потом второй. Из комнаты не доносилось ни звука.
К обеду его чувство триумфа сменилось раздражением, а потом и голодом. Он заглянул в холодильник. Жалкий огрызок сыра, одинокое яйцо и половина луковицы. Он демонстративно хлопнул дверцей. Тишина. Он включил телевизор на полную громкость. Никакой реакции. К вечеру голод стал невыносимым, а осознание того, что она не собирается нарушать его же запрет, превратилось в ледяную уверенность. Она не пошла в магазин, потому что он не дал разрешения. Она не готовит ужин, потому что для этого нужно было бы совершить несанкционированное действие — взять продукты из пустого холодильника. Она следовала его приказу с абсурдной точностью.
Стиснув зубы, он нашёл в телефоне номер доставки пиццы. Через сорок минут курьер позвонил в дверь. Расплатившись, Пётр с чувством победителя поставил горячую коробку на стол. Вот он, выход. Он может обойтись без её участия. Он не зависит от её идиотских правил. Он открыл коробку, и аромат пепперони наполнил кухню.
В этот момент из комнаты вышла Марина. Она молча подошла к столу и положила рядом с коробкой пиццы… ещё одну амбарную книгу. Точно такую же, как первая, только совершенно новую. Она села напротив, открыла её и взяла ручку. На обложке Пётр успел прочесть заголовок: «Журнал несанкционированных действий и нарушений регламента контролирующим лицом».
— Что… это такое? — выдавил он, кусок пиццы застрял у него в горле.
— Ты совершил действие, не согласованное со второй стороной договора, — безэмоционально ответила Марина, начиная выводить буквы на чистой странице. — Я обязана это зафиксировать. Дата. Время: девятнадцать сорок пять. Суть нарушения: заказ еды на дом без предварительного уведомления и согласования. Примечание: единоличное принятие решения, затрагивающее общий быт.
Она писала медленно, каллиграфически, словно составляла акт о правонарушении. Пётр смотрел на неё, на её сосредоточенное лицо, на движение ручки по бумаге, и чувствовал, как аппетитная пицца превращается в картон у него во рту. Он больше не был контролёром. Он не был даже бунтарём. В эту самую секунду она превратила его в объект наблюдения. Он стал поднадзорным в той самой тюрьме, которую с таким усердием строил для неё. На столе лежали два гроссбуха, два свидетельства их личного апокалипсиса. И он понял, что это ещё не конец. Это было начало чего-то гораздо худшего.
Следующие несколько дней прошли в густой, вязкой тишине, нарушаемой лишь скрипом ручки по бумаге. Два журнала лежали на журнальном столике в гостиной, как два надгробия на могиле их брака. Они не разговаривали. Все коммуникации свелись к записям и подписям. Заявка на использование стиральной машины. Протокол о необходимости вынести мусор. Акт о завершении приготовления пищи. Пётр чувствовал, как стены его собственной квартиры сжимаются вокруг него. Он больше не был ни мужем, ни хозяином. Он был функцией, винтиком в отлаженном механизме, который он сам и запустил. Он проиграл. Проиграл не в споре, а в самой сути существования. Она не сломалась, не заплакала, не устроила скандал. Она просто взяла его главное оружие — контроль — и отточила его до блеска хирургического скальпеля, хладнокровно препарируя их совместную жизнь.
Во вторник утром он сидел на кухне, тупо глядя в чашку с остывшим кофе. Он не спал почти всю ночь. Перед его глазами стояли эти расчерченные страницы. Он понял, что так больше продолжаться не может. Это не жизнь, а медленная пытка бюрократией. И выход из неё был только один. Не сдаться. Не признать поражение. А довести эту игру до её единственно возможного, жестокого финала.
Марина вошла на кухню. В руках у неё, как всегда, был её журнал. Она открыла его на новой странице, готовясь к ежедневному ритуалу санкционирования её ухода на работу. Но Пётр опередил её. Он медленно поднялся, молча взял журнал из её рук и сел за стол. Она замерла, наблюдая за ним. В её глазах не было удивления, лишь настороженное ожидание.
Он не стал смотреть на её записи. Он перелистнул страницу, открыв совершенно чистый лист. Затем взял её ручку — ту самую, которой она заставляла его подписывать каждый свой шаг. Он на мгновение замер, собираясь с мыслями, а затем начал писать. Его почерк был непривычно ровным, твёрдым, словно он всю жизнь был не инженером, а нотариусом, составляющим окончательный и бесповоротный документ.
Сверху он крупно вывел заголовок: «ПРОТОКОЛ ОКОНЧАТЕЛЬНОГО УБЫТИЯ ОБЪЕКТА ‘ЖЕНА’».
Марина не шелохнулась. Она стояла и смотрела, как его рука выводит строчку за строчкой, превращая их жизнь в финальный отчёт. Он расчертил несколько граф, используя её же лексику.
«Дата убытия: Сегодня».
«Плановое время убытия: Немедленно».
«Конечный пункт маршрута: Не имеет значения».
«Перечень оставляемого имущества: Всё, что находится на объекте».
И последняя, самая страшная графа: «Основание для списания с баланса: Полное и окончательное исчерпание функционала».
Он писал молча, сосредоточенно, вкладывая в каждое слово всю холодную ярость, что скопилась в нём. Это был его контрудар. Его финальный акт тотального контроля. Он не просто выгонял её. Он оформлял её уход как процедуру, как последнюю запись в том самом журнале, который она создала, чтобы уничтожить его. Он превращал её саму в объект, который списывают за ненадобностью.
Закончив, он не посмотрел на неё. Он молча развернул журнал и подвинул его к ней по гладкой поверхности стола. Рядом положил ручку. Он не сказал ни слова. Всё было написано на этой странице. Оставалась одна пустая строка в самом низу. «Подпись убывающего лица».
Марина медленно опустила взгляд на страницу. Она прочла всё, от заголовка до последней буквы. Её лицо оставалось непроницаемым. Ни один мускул не дрогнул. Она стояла так с минуту, которая показалась Петру вечностью. Затем она спокойно взяла ручку. Он ожидал чего угодно: что она швырнёт эту книгу ему в лицо, что закричит, что ручка сломается в её пальцах. Но она просто наклонилась и аккуратным, твёрдым почерком поставила свою подпись в последней графе.
Звук, с которым кончик ручки скользнул по бумаге, был единственным звуком в мёртвой тишине квартиры. Он прозвучал как щелчок замка, закрывающего дверь навсегда.
Она выпрямилась, положила ручку точно по центру стола, развернулась и, не взяв ни сумки, ни телефона, молча вышла из квартиры. Пётр остался сидеть один на кухне. Перед ним на столе лежал раскрытый журнал. Его протокол. И её подпись под ним. Он победил. Он довёл свой контроль до абсолюта. Он остался один в своей идеально контролируемой квартире, где теперь не осталось ничего, что нужно было бы контролировать…
Бывший опомнился и решил вернуться