Букет был огромным — пышные, кремовые розы, перевязанные широкой атласной лентой. Алена держала его осторожно, боясь помять нежные лепестки, и с нетерпением смотрела на стеклянные двери родильного отделения. Сердце колотилось от радостного волнения, почти как в день собственной свадьбы.
Еще немного. Еще чуть-чуть — и она увидит ее. Светку. Ее лучшую подругу. И — его. Маленькое чудо, которого они ждали так долго.
Пять лет. Пять мучительных лет Светиных слез, несбывшихся надежд, бесконечных походов по врачам, дорогих процедур ЭКО, которые заканчивались ничем. Алена прошла через все это вместе с ней. Держала за руку после очередного провала. Утешала. Внушала надежду. Иногда — почти насильно заставляла верить, когда у самой Светы уже опускались руки. Моя подруга забеременела спустя 5 лет попыток. Когда Света позвонила ей три месяца назад, рыдая в трубку: «Аленка! Получилось! Две полоски!», Алена сама заплакала от счастья. Искренне. Без тени зависти, хотя у нее самой детей пока не было — они с Максимом, мужем, решили «пожить для себя» еще пару лет.
Она радовалась за Свету так, будто это случилось с ней самой. Я радовалась за нее… Помогала выбирать коляску, кроватку, крошечные смешные носочки. Слушала ее бесконечные рассказы о токсикозе, о шевелениях, о страхах. Она была рядом. Как и всегда, последние двадцать пять лет их дружбы.
Дружба со Светой была константой. Тем незыблемым фундаментом, на котором держался ее, Алены, мир. Они знали друг о друге все. Делили секреты, радости, горести. Света была свидетельницей на ее свадьбе с Максимом. А Максим… Максим стал для Светы почти братом. Он тоже поддерживал ее все эти годы. Возил по клиникам, когда ее муж, вечно занятый дальнобойщик, был в рейсах. Успокаивал. Говорил: «Светка, прорвемся!». Они были… семьей. Не по крови, но по духу.
Дверь отделения наконец открылась. Вышла медсестра с усталой улыбкой.
— Кравцова? Проходите. Палата номер семь. Только ненадолго, мамочка отдыхает.
Алена почти бегом бросилась по гулкому коридору. Палата номер семь. Сердце стучало так громко, что отдавало в ушах.
Она тихо приоткрыла дверь.
Света лежала на кровати, бледная, измученная, но… сияющая. Той особой, неземной улыбкой, которая бывает только у женщин, только что ставших матерями. Рядом, в прозрачном пластиковом кювезе, лежал крошечный сверток в голубом одеяльце.
— Светка! — прошептала Алена, боясь нарушить эту святую тишину. — Родная моя! Поздравляю!
— Аленка… — Света протянула к ней руку. — Пришла… А я так ждала…
Они обнялись. Осторожно, чтобы не потревожить малыша. Слезы катились по щекам обеих. Слезы счастья. Облегчения.
— Ну, показывай своего богатыря! — Алена отстранилась, с нетерпением заглядывая в кювез. — Как назвали-то?
— Кирюша… Кирюша Максимович, — Света улыбнулась еще шире.
Алена наклонилась над спящим младенцем. Крошечное, сморщенное личико. Пушок темных волос на голове. Сжатые кулачки. Чудо. Абсолютное чудо. Она смотрела на него с нежностью, с умилением. И вдруг…
Что-то… что-то неуловимое в чертах этого маленького личика заставило ее замереть. Показалось? Игра света? Усталость?
Она присмотрелась внимательнее. Разрез глаз… Чуть припухшие веки… Форма подбородка… И эта… эта едва заметная ямочка на левой щеке, которая появлялась, когда малыш во сне чуть шевелил губами.
Холод. Ледяной, парализующий холод начал медленно подниматься откуда-то из глубины. Дыхание перехватило. …пока она не родила — ее сын был подозрительно похож на моего мужа.
Нет. Не «подозрительно». Он был похож… до ужаса. До тошноты. Это был… маленький Максим. Ее муж.
Алена отшатнулась от кювеза, как от огня. Сердце колотилось так, что готово было выпрыгнуть из груди. В ушах стоял гул.
— Ален? Ты чего? Бледная какая-то? — Света смотрела на нее с беспокойством. — Присядь.
Присесть? Она сейчас упадет.
— Я… я… воздуха не хватает, — пробормотала она, пятясь к двери. — Я… выйду на минутку.
Она выскочила в коридор. Прислонилась спиной к холодной стене. Воздуха действительно не хватало. Перед глазами плыли круги.
Это не может быть правдой. Это — бред. Усталость. Нервы. Все младенцы похожи друг на друга. Максим — крестный. Она просто… накручивает себя.
Но… эта ямочка. Эта уникальная, фамильная ямочка на щеке, которая была у Максима, у его отца… И теперь — у этого ребенка.
Мысли метались, как обезумевшие птицы. Света. Максим. Их «дружба». Его «поддержка». Его поездки с ней по клиникам, пока ее муж был в рейсе. Его слишком частые «задержки на работе» в последние месяцы. Его… изменившийся взгляд, когда он смотрел на Свету?
Нет! Нет! Нет! Это грязно. Это чудовищно. Это… невозможно. Они же… самые близкие ей люди!
Но сомнение, страшное, ядовитое, уже проникло в душу. Оно расползалось, как чернильное пятно, отравляя все — радость за подругу, любовь к мужу, веру в людей.
Она стояла у стены больничного коридора, и ее мир, такой понятный, такой надежный еще десять минут назад, — он трещал по швам.
Воздух в коридоре был спертым, пах лекарствами и хлоркой. Алена стояла, прислонившись лбом к холодной, кафельной стене, и пыталась дышать. Глубоко. Медленно. Так учили на йоге — чтобы успокоить ум, вернуть контроль. Но ум не успокаивался. Он метался, как обезумевший, подбрасывая страшные картинки: Максим и Света. Вместе. Их тайные встречи. Их ложь.
«Бред, — твердил внутренний голос. — Это шок. Усталость. Ты просто увидела то, чего нет. Все младенцы похожи».
Но другой голос, холодный и безжалостный, шептал: «А ямочка? А разрез глаз? А то, как Максим смотрел на Свету в последнее время? С этой… странной нежностью?».
Нужно было вернуться. Нельзя стоять здесь вечно. Света ждет. Она увидела ее бледность, ее испуг. Что она подумает?
Собрав остатки воли, Алена отлепилась от стены. Сделала несколько шагов к палате номер семь. Рука, потянувшаяся к дверной ручке, дрожала.
Она вошла. Тихо. Натянутая улыбка приклеилась к лицу сама собой — защитная маска, выработанная годами социальной жизни.
— Прости, Свет… Что-то голова закружилась. Душно тут у вас.
Света смотрела обеспокоенно, но, кажется, поверила. Усталость и эйфория после родов притупляли ее внимание.
— Ты присядь, Ален. Выпей водички. Ты, наверное, переволновалась за меня.
Алена села на краешек стула рядом с кроватью. Взгляд против воли снова метнулся к кювезу. Малыш спал все так же безмятежно, не подозревая о буре, бушующей в душе женщины, склонившейся над ним. Алена заставила себя смотреть. Искать… опровержения. «Ну вот же, носик совсем другой! И губки… Не Максимовы!».
Но чем дольше она смотрела, тем сильнее становилось это жуткое, леденящее душу узнавание. Каждая черточка, каждая складочка казалась… знакомой. Родной. До боли.
— Красивый… — прошептала она, сама не узнавая свой голос.
— Да… — Света просияла. — Знаешь, когда его только положили мне на живот… я посмотрела и подумала… так на Максима похож! Ну надо же! Крестный… а так похож!
Удар. Прямо в сердце. Она сама это сказала. Легко. Счастливо. Не видя в этом ничего… страшного? Или… это была проверка? Завуалированное признание?
Алена вцепилась пальцами в сумочку, лежавшую на коленях. Нужно было сохранять спокойствие. Задавать вопросы. Осторожно.
— А… муж твой когда приедет? Валера? Он же в рейсе был, успел вернуться?
— Нет, — Света вздохнула. — Не успел. Застрял где-то под Воронежем, фура сломалась. Представляешь? Так обидно! Роды начались раньше срока… Он рвется, конечно. Завтра к вечеру обещал быть. Хорошо, Максим был рядом…
Максим. Опять Максим.
— Да… Максим — молодец, — Алена заставила себя улыбнуться. — Он… он тебя привез сюда?
— Он! Представляешь, воды отошли ночью, Валерка недоступен, я в панике… Кому звонить? Конечно, Максиму! Он примчался через пятнадцать минут. Вещи помог собрать. В приемном покое со мной сидел, пока Валерке не дозвонился… Золото, а не друг! И не крестный!
«Золото». Алена почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Ее муж. Ночью. Мчится к ее лучшей подруге. Собирает ей вещи в роддом. Сидит с ней…
— Он… он звонил тебе сегодня? — вопрос вырвался сам собой, слишком резкий.
— Звонил, конечно! — Света не заметила ее тона. — Переживает! Сказал, что после работы сразу приедет. Как только совещание закончит. Сказал… сказал, что Кирюша — вылитый он в детстве. Шутит…
Он шутит? Или…
В этот момент в кармане Алены завибрировал телефон. Она достала его. «Максим».
Руки дрожали так, что она едва смогла нажать на кнопку ответа.
— Да, милый.
— Аленушка, привет! Ну что, ты у Светки? Как она? Как малыш? — голос мужа звучал бодро, радостно. Слишком радостно?
— Да… Мы здесь. Все хорошо. Она отдыхает. Мальчик… спит.
— Спит? Жаль. Хотел его голосок услышать. Ладно, я тут застрял немного, минут через тридцать-сорок буду. Купить что-нибудь? Фруктов? Воды?
— Не надо, Максим. Тут все есть, — голос был деревянным.
— Ну ладно. Скоро буду. Целую! Люблю тебя!
«Люблю тебя». Эти слова, которые всегда согревали, теперь прозвучали… фальшиво. Как реплика актера в плохом спектакле.
— Пока, — Алена нажала отбой.
Она подняла глаза на Свету. Та смотрела на нее с какой-то странной, напряженной улыбкой.
— Ты чего такая… серьезная? — спросила Света тихо. — Максим обидел?
— Нет, — Алена покачала головой. — Просто… устала, наверное.
Нужно было уходить. Немедленно. Она больше не могла находиться здесь. В этой палате, наполненной запахом молока, счастья и… лжи? Каждое слово, каждый взгляд казались теперь двусмысленными, подозрительными. Она задыхалась.
— Свет, я, наверное, пойду, — она встала, стараясь не смотреть на кювез. — Тебе отдыхать надо. Я завтра позвоню.
— Уже уходишь? — Света выглядела расстроенной. — А Максима не дождешься? Он же сейчас приедет…
— Не могу, Свет. Дела. Да и… голова что-то разболелась.
— Ну ладно, — Света вздохнула. — Спасибо, что пришла, Аленушка. Ты… лучшая подруга.
«Лучшая подруга». Эти слова резанули, как ножом.
Алена наклонилась, обняла Свету. Быстро, почти формально. И выскочила из палаты, не оглядываясь.
Она почти бежала по коридору, потом — вниз по лестнице, игнорируя лифт. На улицу. На воздух.
Дождь прекратился. Город дышал сыростью и бензином. Алена остановилась у входа в больницу, жадно глотая холодный воздух.
Подозрение больше не было просто подозрением. Оно превратилось в уверенность. Страшную, уродливую, но почти несомненную. Слова Светы. Слова Максима. И главное — этот крошечный мальчик, спящий в кювезе. Сын ее подруги. И… ее мужа?
Мир не просто треснул. Он раскололся надвое. И она стояла на самом краю этой пропасти, одна, не зная, как жить дальше.
Улица встретила Алену гулом машин и сырым ветром, который бил в лицо, но не мог охладить внутреннего жара. Ноги несли ее сами, автоматически лавируя в потоке прохожих, но сознание оставалось там, в больничной палате, перед прозрачным кювезом. Образ спящего младенца — и эта проклятая ямочка на щеке — стоял перед глазами неотступно, как приговор.
Она шла, не разбирая дороги, глядя под ноги, на мокрый, блестящий асфальт. Город вокруг жил своей жизнью — спешили люди, сигналили машины, сверкали витрины. Но для Алены этот мир стал вдруг чужим, плоским, декорацией, за которой разворачивалась ее личная, уродливая драма.
Каждый встречный мужчина казался похожим на Максима. Каждая светловолосая женщина — на Свету. Паранойя? Или запоздалое прозрение?
Мысли бились в голове, как пойманные птицы. Света. Максим. Кирюша Максимович. «Так на Максима похож!». «Вылитый он в детстве!». Слова, еще час назад казавшиеся невинными, теперь обрели зловещий, чудовищный смысл. Это была не просто «похожесть». Это было… доказательство?
Как они могли? Оба. Самые близкие. Самые родные. Человек, которому она доверяла свою жизнь, и женщина, которой она доверяла свою душу. За ее спиной. Годами? Месяцами? Сколько длилась эта ложь?
Вспомнились его «задержки на работе». Ее «девичники», на которые он, Максим, иногда «забегал на минутку». Их общие шутки, которые теперь казались полными скрытого смысла. Его рука, «случайно» задержавшаяся на Светином плече чуть дольше положенного на последнем дне рождения.
Она была слепой. Не просто слепой — идиоткой. Доверчивой, наивной идиоткой, которая не видела того, что, возможно, было очевидно всем вокруг?
До дома добралась как в тумане. Знакомый подъезд, лифт, родная дверь квартиры — все казалось чужим, враждебным. Ключ дрожал в руке, не сразу попадая в замочную скважину.
Квартира встретила тишиной. И запахом… Максима. Его одеколон, его присутствие. Этот запах, который всегда успокаивал, теперь вызывал тошноту.
Алена прошла в гостиную. Их общая фотография со свадьбы на каминной полке — улыбающиеся, счастливые. Ложь. Все было ложью? С самого начала?
Она опустилась в кресло. Сил не было даже снять пальто. Нужно было что-то делать. Думать. Планировать. Но голова была пустой. Внутри — только пульсирующая боль и холод.
Он скоро приедет. Он обещал. «Минут через тридцать-сорок». Что она ему скажет? Как посмотрит в глаза?
Обвинить? Прямо сейчас? Бросить ему в лицо свое страшное подозрение?
«Максим, этот ребенок… он твой?».
А если… если она ошиблась? Если это просто ее больное воображение? Если он рассмеется ей в лицо, назовет сумасшедшей? Она разрушит все — и брак, и дружбу — из-за… догадки?
Но молчать? Сделать вид, что ничего не было? Жить дальше с этим червем сомнения внутри? Смотреть, как он будет нянчить этого ребенка? Как Света будет смотреть на нее своими «честными» глазами? Нет. Это было невыносимо.
Нужны были доказательства. Но какие? Где их взять? Тест ДНК? Но как? Это казалось чем-то из дешевых сериалов.
А может… может, просто поговорить? Не обвиняя. А… наблюдая? Задать вопросы? Посмотреть на его реакцию?
Телефон завибрировал в кармане. «Максим».
Сердце ухнуло. Он приехал? Или звонит сказать, что задерживается?
— Да, — голос прозвучал на удивление ровно. Холодно.
— Аленушка, я внизу. Поднимаюсь. Ты как? Голова прошла?
— Прошла, — ответила она.
Щелкнул замок в подъезде. Шаги на лестнице. Его шаги. Она знала их наизусть.
Нужно было решить. Сейчас. Прямо сейчас.
Она встала. Подошла к зеркалу в прихожей. Посмотрела на свое отражение. Бледная. С темными кругами под глазами. Но взгляд… Взгляд был твердым. Решительным.
Она знала, что скажет.
Ключ повернулся в замке. Вошел Максим. С букетом цветов — ее любимых белых фрезий. С улыбкой на лице. Той самой, открытой, любящей улыбкой, которой она так верила.
— Привет, родная! Я… — он осекся, увидев ее лицо. Улыбка медленно сползла. — Ален? Что случилось? Ты… ты выглядишь ужасно.
Он шагнул к ней, чтобы обнять. Она отступила на шаг. Жест был почти незаметным, но он… он понял. Замер. Цветы в его руке дрогнули.
— Что… что не так? — спросил он тихо, напряженно.
Она смотрела ему прямо в глаза. Долго. Пытаясь прочесть в них ответ. Но там была только… растерянность? Страх?
— Я была у Светы, — сказала она. Голос не дрогнул. — Видела малыша.
— Да? И как? — он попытался улыбнуться. Фальшиво. Слишком фальшиво. — Здоровенький? Красивый?
— Очень, — кивнула она. — Знаешь, Максим… Он так похож.
— На кого? На Валерку? — он подхватил слишком быстро.
— Нет, — она покачала головой. — Не на Валерку. Он похож… на тебя.
Пауза. Секундная. Но в эту секунду Алена увидела все. Тень, мелькнувшую в его глазах. Едва заметное движение кадыка. То, как он инстинктивно сжал букет, сминая нежные лепестки.
Он знал.
— Что?.. — он попытался рассмеяться. Нервно, сдавленно. — Ален, ты чего? Ну… крестный… бывает…
— Бывает? — она сделала еще шаг назад, к стене. — А ямочка на щеке, Максим? Такая же, как у тебя? У твоего отца? Это тоже… «бывает»?
Он молчал. Смотрел на нее. И в его глазах больше не было растерянности. Был… страх. И… загнанность?
— Алена… — начал он. Голос сел. — Послушай… Это… это все… не так…
— Как «не так», Максим? — она чувствовала, как внутри поднимается волна. Не слез. Холодной, разрушительной ярости. — Как «не так»?! Ты спал с моей лучшей подругой?! Ты врал мне?! Ты… ты отец ее ребенка?! Отвечай!
Он молчал. Он просто стоял посреди прихожей, опустив голову, с этим дурацким букетом в руках. Его молчание было… ответом. Самым страшным. Самым окончательным.
Подойдя незаметно к машине мужа, Даша подслушала его телефонный разговор и чуть не выронила коробку с рассадой