Аромат домашнего яблочного пирога и запеченной курицы витал в воздухе, смешиваясь с тонким запахом моих духов. В этот вечер в нашем доме царила та самая уютная, почти идеальная атмосфера, ради которой и затеваются дни рождения. Я, Алина, стояла на кухне, поправляя салатницу, и ловила себя на чувстве легкой, счастливой усталости. Все было готово. Денис, мой муж, должен был вот-вот вернуться с работы.
Наш пятилетняя дочка Катя уже бегала вокруг стола, украдкой пытаясь стащить с тарелки вишенку из торта.
— Мама, а дядя Сережа с тетей Леной придут?
—Конечно, придут, солнышко.
Я улыбнулась, но где-то глубоко внутри что-то едва заметно сжалось. Брат Сергей, его жена Лена и их двое шумных подростков… Их визиты всегда были подобны небольшому, но разрушительному урагану.
Дверь щелкнула. Это был Денис. Он вошел, снял пальто и сразу прошел на кухню, обняв меня за плечи.
— Пахнет потрясающе. Все готово? — он выглядел уставшим, но старался это скрыть.
—Как всегда. Только гостей ждем.
—Прекрасно, — он вздохнул так тихо, что это услышала только я. — Главное, чтобы Сережина «прекрасная» семья снова холодильник до дна не опустошила.
Я слегка толкнула его локтем.
— Денис, перестань. Они же родня.
—Именно поэтому я и терплю, — он поцеловал меня в макушку и пошел мыть руки.
Ровно в семь, как и предполагалось, раздался резкий, настойчивый звонок в дверь. Не дожидаясь, когда им откроют, дверь тут же распахнулась, и в прихожую ввалилась вся ватага.
— С днем рождения, сестренка! — громко, уже с порога, крикнул Сергей, протягивая мне скромный, криво завязанный букет гвоздик. — Принимай гостей!
Он без спроса снял куртку и бросил ее на вешалку, с такой силой, что та закачалась. За ним проследовала Лена, с лицом, выражавшим легкую обиду на весь белый свет.
— Ну, наконец-то, хоть раз в тепле посидим. У нас в квартире, Денис, просто кошмар, батареи чуть теплые. Я уже вся замерзла.
Их дети, пятнадцатилетний Ваня и двенадцатилетняя Соня, не сказав ни слова «здравствуйте», проскочили в гостиную, уставились на экран телевизора.
— А на вашем новом можно в танчики рубиться? — не отрывая взгляда от техники, бросил Ваня.
Денис молча наблюдал за этой картиной, стоя в дверном проеме. Я видела, как напряглись его плечи. Но он взял себя в руки.
— Проходите, располагайтесь. Стол накрыт.
Сергей обошел стол оценивающим взглядом, потянул носом воздух и одобрительно хлопнул Дениса по спине.
— Ну, ты, как всегда, на высоте! Чтоб я так жил! Коньячок, я смотрю, «Наполеон»… Серьезно. Алиш, — он обернулся ко мне, — я всегда тебе говорю: держись за него, он тебя на руках носит! Настоящий мужчина, добытчик!
Он говорил громко, пафосно, но в его словах не было искренности. Сквозь них явственно проступала привычная лесть и зависть. Он уже тянулся к бутылке, чтобы налить себе, даже не сев за стол.
Лена, удобно устроившись на самом мягком диванчике, тут же подхватила:
— Да уж, нам бы такое благополучие. Некоторые вот купаются в роскоши, а мы там, по сусекам скребем.
Я увидела, как дрогнул уголок рта у Дениса. Он ненавидел эти разговоры. Он много работал, почти пахал, чтобы обеспечить нам эту самую «роскошь» — ипотечную трехкомнатную квартиру и две скромные машины в гараже. А они всегда преподносили это так, будто нам все с неба свалилось.
— Это не роскошь, Лена, а результат труда, — спокойно, но твердо сказал Денис. — Садитесь, пожалуйста, ужин остывает.
Мы уселись. Первые десять минут прошли относительно спокойно под звон ложек и вилок. Но я чувствовала — буря приближается. Она всегда начиналась с малого. И я знала, что сегодня Денис не в том настроении, чтобы ее сдерживать.
Тишина за столом продержалась недолго. Едва мы перешли к основным блюдам, как Сергей, уже налив себе вторую стопку коньяка, откинулся на спинку стула с видом хозяина положения. Его щёки порозовели, взгляд стал влажным и самодовольным.
— Ну что, Денис, как там твои барыши? — начал он, растягивая слова. — В шоколаде, как всегда?
— Работаем, — сухо ответил Денис, не глядя на него, и отрезал кусок мяса. — Дела есть.
— Работаем, — передразнил его Сергей и фыркнул. — А я вот помню, как ты не работал. Помнишь, Алина, тот год, когда он чуть бизнес не пустил под откос? Чуть не банкротом стал, квартиру чуть не пришлось продавать. Сидели тогда на одной картошке, насколько я помню.
По моему лицу пробежала судорога. Я потупила взгляд в свою тарелку. Зачем он это вспомнил? Зачем сейчас?
— Сергей, не надо, — тихо сказала я.
— Что «не надо»? — удивился брат, разводя руками. — Что тут такого? Все мы через это проходили. Я вот, например, никогда не прогорал. Мне по жизни везет. А Денису вот не везло. Ну, бывает. Зато сейчас всё хорошо. Так ведь, зять?
Он снова хлопнул Дениса по плечу. Тот замер с вилкой в руке. Я видела, как побелели его костяшки.
— Я бы не назвал то время «невезением», — сквозь зубы произнес Денис. — Это был кризис по всей стране. И мы его пережили. Без чьей-либо помощи.
— Ну, конечно, конечно, сам всего добился, — отмахнулся Сергей и тут же переключился на меня. — А ты, сестренка, помнишь, как тогда ревела в голос? Прибежала к маме, говорила, что он тебе ни одного платья нормального год купить не мог! А ты так по нарядам тосковала.
Во рту у меня пересохло. Я посмотрела на Дениса. Его лицо стало каменным. Он отставил вилку.
— Я ничего подобного не говорила, — прошептала я, но мой голос прозвучал так слабо, что вряд ли кто-то услышал.
Лена, жующая салат с видом знатока, поддержала мужа:
— Ой, да что там вспоминать. Зато сейчас Денис исправился. Хотя, Алин, шубу он тебе так и не купил, которую ты в том магазине приметила? А ведь обещал, кажется.
Это была ложь. Откровенная, наглая ложь. Денис никогда не обещал мне шубу. Я лишь однажды, полгода назад, мимоходом показала на одну в витрине и сказала «красивая». Больше к этой теме мы не возвращались.
— Никто никому ничего не обещал, — жестко сказал Денис, наливая себе воды. Его рука дрожала. — И давайте лучше сменим тему.
Но Сергей, как будто получив сигнал, уже не мог остановиться. Ему нравилось это. Нравилось чувствовать себя тем, кто может уколоть такого успешного и сдержанного зятя.
— Ладно, шуба — ерунда. А вот про дублёнку-то я точно помню! — он радостно посмотрел на меня, как будто делясь приятным воспоминанием. — Помнишь, Алиш, на вашу пятую годовщину? Он тебе дублёнку купил, а ты всю ночь потом ревела! Мала оказалась на два размера! Он же тебя, выходит, даже не знает, какой размер у его жены!
Он громко захохотал. Его смех резал слух. Дети Лены и Сергея тоже захихикали, глядя на отца.
Я чувствовала, как по моим щекам ползет густой румянец стыда. Да, тогда вышла такая неудачная история. Денис очень расстроился, мы на следующий день же поменяли дублёнку на нужный размер, и я давно об этом забыла. Но сейчас, поданное таким тоном, при всех, это звучало как страшное обвинение в его адрес. Как доказательство того, что он плохой, невнимательный муж.
Я должна была его защитить. Сказать, что это ерунда, что все давно прошло. Но слова застряли у меня в горле. Внутри меня боролись два чувства: обида за Дениса и какая-то странная, трусливая боязнь перечить брату. И сквозь этот хаас пробивалось третье — мелочное, уязвленное. А ведь правда, тогда было очень обидно.
Я промолчала. И вместо того, чтобы остановить Сергея, я неуверенно улыбнулась, опустив глаза. Это была не улыбка радости. Это была улыбка смущения и слабости. Но со стороны она могла выглядеть как согласие.
Денис увидел эту мою улыбку. Он сидел напротив и видел всё. Он видел, как я не нашлась что ответить. Видел, как я потупила взгляд. И он увидел эту кривую, виноватую улыбку.
Он медленно поднялся из-за стола.
— Всё, — тихо сказал он. Но в тишине, которая внезапно наступила, это слово прозвучало громко и четко. — Я наелся.
Повисла тяжелая, гробовая тишина. Даже дети, почуяв неладное, оторвались от телефонов и смотрели то на Дениса, то на Сергея. Денис стоял, опираясь руками о стол, его взгляд был устремлен в пустоту где-то между тарелкой с пирогом и хрустальной вазой для фруктов. Он делал ровные, глубокие вдохи, будто пытаясь насытить кровь кислородом и не дать себе сорваться.
Сергей первый нарушил молчание. Его самодовольная ухмылка слегка сползла, уступая место растерянности и задетому самолюбию.
— Что это значит «всё»? — фыркнул он, но уже без прежней уверенности. — Пирог не понравился? Или наши беседы тебе не по душе? Мы же по-семейному, по-хорошему.
— В том-то и дело, что не по-семейному, — тихо, но очень четко произнес Денис. Он поднял на Сергея взгляд, и я увидела в его глазах то, что видела лишь пару раз за все годы брака — холодную, обезличенную ненависть. — Вы пришли в мой дом и решили устроить мне экзамен на прочность. Или просто потешить свое самолюбие. Уже достало.
Лена фыркнула и отодвинула тарелку.
— Ой, какой нежный цветочек. Правду не любит слушать.
Денис проигнорировал ее. Он продолжал смотреть на Сергея.
— Я терплю твои шуточки, терплю твои намеки. Но сегодня ты перешел грань. Ты решил унизить меня в моем же доме, в мой же праздник. Моей жены, — он сделал особый упор на последних словах.
Сергей вспыхнул. Он понял, что потерял лицо, и теперь пытался вернуть себе преимущество грубой силой.
— Ах, так! — он тоже встал, стукнув стулом об пол. — Значит, я теперь в твоем доме и слова сказать не могу? Я, родной брат твоей жены! Мы, выходит, тут чужие? Так, что ли?
— Сергей, хватит, — снова попыталась вставить я, чувствуя, как почва уходит из-под ног. Но мой голос был слабым, ниточным.
В этот момент Сергей, будто поймав спасательную соломинку, резко переменил тактику. Его надутое лицо сменилось выражением трагической обреченности. Он тяжело вздохнул и опустился на стул.
— Ладно. Дело, видно, не в шутках. Дело в другом. — Он посмотрел на меня, потом на Дениса. — У нас, собственно, не только поздравить с праздником. У нас беда.
Лена тут же подхватила, ее голос стал плаксивым:
— Да, беда-то какая! Нас из квартиры выселяют! Хозяин продал ее, а новые владельцы сами заезжают. Через две недели нам негде жить!
В воздухе повисла новая, еще более гнетущая пауза. Денис медленно выпрямился, скрестил руки на груди. Он смотрел на Сергея с таким скептическим выражением лица, будто тот только что объявил о полете на Марс.
— И в чем заключается беда? — спокойно спросил Денис. — Снимайте другую.
— Другую! — взвизгнула Лена. — Да ты посмотри, что творится на рынке! Цены заоблачные! Задатки по два-три месяца! У нас таких денег нет!
— Значит, ищите подешевле, — невозмутимо парировал Денис. — Или в другом районе. Ваши проблемы я решать не обязан.
— Вот как! — Сергей снова вскочил. — А кто мне тогда помогал, когда я бизнес открывал? Кто мне машину свою старую почти даром отдал? А?
— Я, — холодно ответил Денис. — И ты мой бизнес чуть не угробил своими дурацкими советами, а от машины через полгода одни воспоминания остались после твоей аварии. Я больше не собираюсь оплачивать твою безответственность.
Сергей побледнел. Он понял, что кнут не работает, и снова перешел к попыткам сыграть на жалости.
— Денис, ну мы же родня! Мы не на улице же ночевать пойдем! Мы тут подумали… У вас же квартира большая, просторная. Мы поживем у вас немного. Месяц-другой. Пока новые варианты не найдем. Я же не попрошайка какой, я устроюсь, деньги заработаю, сразу съедем!
У меня зашевелились волосы на голове. Месяц? Два? С Сергеем, Леной и их двумя детьми в нашей трехкомнатной квартире? Это был кошмар. Я вспомнила, как они жили у нас неделю пять лет назад, после того пожара у их соседей. Это были самые долгие семь дней в моей жизни. Вечный бардак, пустой холодильник, наглые требования и полное отсутствие благодарности.
— Нет, — сказал Денис. И в этом слове был такой железный, неоспоримый окончательный отказ, что даже Сергей отшатнулся. — Ни одного дня. Вы здесь жить не будете. Это даже не обсуждается.
И тут во мне что-ло сорвалось. Весь вечер я сидела молча, терпела их выходки, видела, как унижают моего мужа, и чувствовала себя беспомощной. А теперь они просили меня о помощи. Моя родная кровь. И мой муж отказывал им так, будто они попрошайки с улицы. Во мне заговорила годами вдалбливаемая установка — семья должна помогать семье.
— Денис, подожди, — сказала я, и голос мой дрогнул. — Они же в самом деле в безвыходной ситуации.
Денис повернулся ко мне. Его лицо вытянулось от изумления. В его глазах я прочитала не просто гнев, а настоящее предательство.
— Ты сейчас это серьезно? — тихо спросил он. — После всего, что они тут только что вытворяли? После того как он выставил меня идиотом при всех, а ты даже слова в мою защиту не сказала? Ты теперь хочешь, чтобы эти люди поселились в нашем доме?
— Это мой дом тоже! — выпалила я, внезапно ощутив прилив непонятной мне самой злости. — Я не позволю своей родне на улице ночевать! Они же в трудной ситуации!
— Их ВСЕГДА трудная ситуация! — голос Дениса наконец сорвался, он громыхнул кулаком по столу, заставив задрожать тарелки. — А у нас всегда должен быть выходной! Они взрослые, безответственные люди, и я устал тащить их на себе! Я сказал — НЕТ! И это мое последнее слово.
Он стоял, тяжело дыша, его гнев был страшен именно потому, что был тихим и сдержанным все эти годы, а сейчас вырвался наружу. Сергей и Лена смотрели на нас, как на спектакле. Я видела в глазах брата странное, торжествующее выражение. Он добился своего. Он расколол нас.
И в этот момент я, желая задеть Дениса, желая заставить его почувствовать себя виноватым, совершила ошибку, которая перечеркнула все.
Тишина, наступившая после его крика, была оглушительной. Казалось, даже часы на стене перестали тикать. Все замерли, словно в ледяном плену. Но внутри меня все кипело. Гнев, обида, стыд и дикое желание доказать свою правоту смешались в один ядовитый коктейль. Я видела, как он смотрит на меня — не как на жену, а как на предателя. И это взгляд стал той последней каплей, что переполнила чашу.
— Твое последнее слово? — мой голос прозвучал хрипло и неестественно громко. Я встала, отодвинув стул с таким скрежетом, что Лена вздрогнула. — А моего слова, получается, не спрашивают? Я для тебя вообще кто? Мебель? Прислуга?
Денис смотрел на меня, не мигая. Его лицо было маской. Но я видела боль в его глазах. И это только подстегнуло меня.
— Алина, не надо, — он произнес это тихо, с предостережением. Но было уже поздно.
— Нет, надо! — выкрикнула я, и слезы сами собой хлынули из глаз, но это были слезы ярости. — Ты любишь меня прилюдно грязью поливать, так и я в долгу не останусь! Ты думаешь, я слепая? Я всё вижу!
Я видела, как Сергей обменялся с Леной быстрым, торжествующим взглядом. Они добились своего. Но я уже не могла остановиться.
— Ты кричишь на них, что они безответственные? А сам? Ты думаешь, я не знаю про твои «сверхурочные»? Про твою молоденькую секретаршу, которую ты в офис взял? Про ваши «деловые» ужины, после которых от тебя пахнет чужими духами!
Я выпалила это, сама того не осознавая до конца. Это были смутные подозрения, рожденные моей же ревностью и его вечной занятостью. Никаких доказательств у меня не было. Но здесь и сейчас это прозвучало как приговор.
Денис не шелохнулся. Только губы его побелели.
— У меня нет никакой секретарши, Алина. В офисе работает бухгалтер Ирина Викторовна, которой пятьдесят лет. И пахнет от меня работой.
— Ври! Ври еще! — я заломила руки, чувствуя, как захлебываюсь собственной истерикой. — А то, что ты мою мать в дом не пускаешь? Твою мать мы каждый месяц возим на дачу, моей оплачиваем сиделку и всё! Она болеет, а ты даже к больничной койке подойти не можешь, брезгуешь!
Это была уже откровенная ложь. Его мама жила далеко, и мы помогали ей деньгами. А моя мама жила в том же городе, и Денис сам нашел ей хорошую сиделку и никогда не отказывал в помощи. Но в моем ослеплении все смешалось.
— Я не брезгую. Я уважаю ее покой, — его голос был ровным и страшным в своем спокойствии. — И мы платим сиделке именно потому, что это профессиональная помощь, а не наши непрофессиональные взгляды.
— Молчи! — взвизгнула я, не слушая. Все обиды, большие и маленькие, настоящие и выдуманные, хлынули из меня потоком. — Ты просто эгоистичное чудовище! Тебе лишь бы о себе любимом думать! Ты задыхаешь меня своей опекой, своими правилами, своим вечным контролем! Ты не муж, ты надзиратель!
Я остановилась, тяжело дыша. По моему лицу текли слезы, тушь размазалась. Я, должно быть, выглядела ужасно. Гости, а среди них были и наши друзья, сидели, опустив глаза, им было неловко до боли. Катя, наша дочка, испуганно прижалась в углу дивана и тихо плакала.
Сергей и Лена смотрели на меня с открытым ртом. Даже они, кажется, не ожидали такого взрыва.
Денис стоял все так же неподвижно. Он больше не смотрел на меня с болью. Боль ушла. В его глазах не было ничего. Пустота. Он медленно обвел взглядом стол, наших гостей, моего брата с женой, испуганную дочь. И наконец, его взгляд снова остановился на мне.
Он не сказал ни слова.
Он просто развернулся и молча, не спеша, пошел в сторону кабинета. Его спина была прямой, плечи расправлены. Он не хлопнул дверью. Он просто закрыл ее за собой с тихим, но окончательным щелчком.
А я осталась стоять посреди разгрома. Не физического, а того, что пострашнее. Посреди руин нашего брака, нашей семьи, нашего доверия. И осознание того, что я натворила, начало медленно и неотвратимо подползать к моему сознанию, замораживая кровь в жилах.
Тишина, в которой остался щелчок замка, была страшнее любого крика. Она повисла в воздухе густым, удушающим одеялом. Я стояла посреди гостиной, и до меня стали доноситься отдельные звуки, как будто кто-то прибавил громкость у реальности. Тиканье часов на кухне. Сопение Кати, которая, вся сжавшись, плакала, уткнувшись лицом в подушку дивана. Учащенное, затрудненное дыхание Лены.
И первым, что пробилось сквозь оцепенение, был голос моего брата.
— Ну вот, Алиш, — сказал Сергей с какой-то странной, деловой удовлетворенностью. — Теперь вообще все ясно. Ты видела, как он на тебя смотрел? Так смотрят на чужих. Теперь ты поняла, кто он на самом деле? Ты ему роднее родной, а он…
Он не договорил. Я медленно повернула голову и посмотрела на него. Посмотрела на его самодовольное, разгоряченное лицо, на Лену, которая уже судорожно соображала, как бы поживиться в этой новой ситуации. И впервые за много лет я увидела их не как семью, а как чужеродных, наглых паразитов, пришедших на пир во время чумы.
— Вон, — прошептала я. Голос сорвался, не вышел.
— Что? — не понял Сергей, наклонив голову.
— Вон из моего дома, — повторила я уже громче, и каждая буква в этих словах давалась мне с трудом, будто я говорила с похмелья. — Сию же минуту. Убирайтесь.
Лицо Сергея вытянулось от изумления, потом налилось кровью.
— Ты что, с ума сошла? Мы же за тебя! Мы же тебе правду глаза открыли! А ты нас…
— Я сказала, убирайтесь! — это был уже не крик, а какой-то горловой, животный рык. Я схватила со стола первую попавшуюся вещь — это была его же куртка — и швырнула ее ему в грудь. — Немедленно! И ты, и твоя жена, и ваши дети! Чтобы духу вашего здесь не было!
Лена ахнула и вскочила.
— Да как ты смеешь! Мы же родня! Мы тебе помогли!
— Вы мне все разрушили! — закричала я, и слезы снова хлынули градом, но теперь это были слезы отчаяния и ненависти. — Вы разрушили мою семью! Убирайтесь!
Я металась по прихожей, хватая их вещи — потертую сумку Лены, дубленку, детские куртки — и швыряла все это в открытую дверь. Движения мои были резкими, истеричными. Сергей что-то кричал в ответ, Лена захлебывалась оскорблениями, их дети испуганно жались у выхода. Но я уже почти не слышала их. Во мне было только одно — жгучее, всепоглощающее желание, чтобы они исчезли. Чтобы я осталась одна со своей катастрофой.
В конце концов, под градом их проклятий и моих рыданий, они вывалились на площадку. Сергей, последний, выскочил за порог, обернулся.
— Обожжешься об нас, Алина! Останешься у разбитого корыта! Позвонишь, ползать будешь!
Я не ответила. Я изо всех сил захлопнула дверь перед его носом. Защелкнула замок, повернула задвижку. Потом прислонилась лбом к прохладной деревянной поверхности и зажмурилась, пытаясь унять дрожь, пробивавшую все мое тело.
Позади тихо всхлипывала Катя. Я забыла о ней. Мое материнское чувство было парализовано, перемолото в труху случившимся.
— Мамочка… — ее тонкий, испуганный голосок заставил меня вздрогнуть.
Я оттолкнулась от двери, подошла к ней, обняла. Она вся дрожала.
— Папа ушел? — спросила она, всхлипывая.
— Нет, нет, солнышко, папа в кабинете, — бормотала я, гладя ее по волосам, сама не веря своим словам.
Мне нужно было к нему. Сейчас же. Объяснить, вымолить прощение. Сказать, что я не думала всего этого, что это был бред, истерика, что меня спровоцировали.
Я поднялась с дивана, оставив Катьку прижимать к себе плюшевого медвежонка, и на цыпочках, как преступница, подошла к двери кабинета. Дверь была закрыта. Я приложила ладонь к дереву, будто могла почувствовать сквозь него его присутствие. Сделала глубокий вдох и тихо постучала.
— Денис? — позвала я, и голос мой прозвучал жалобно и виновато. — Денис, прости… Я не знаю, что на меня нашло… Давай поговорим.
Ответа не было. Абсолютная тишина из-за двери была страшнее любых слов.
— Пожалуйста… Открой. Давай обсудим все как взрослые люди.
Снова тишина. Потом я услышала его шаги. Они приблизились к двери. На мгновение у меня мелькнула надежда. Но дверь не открылась. Вместо этого я услышала ровный, спокойный, до смерти пугающий голос по ту сторону.
— Уходи, Алина. Мне не о чем с тобой разговаривать.
— Но…
— Уходи. Или я выйду сам, и тебе это не понравится.
В его тоне не было злости. Не было эмоций вообще. Это был голос человека, принимающего холодное, взвешенное решение. Голос, не оставляющий никаких надежд.
Я отшатнулась от двери, как от раскаленной плиты, и, пошатываясь, побрела обратно в гостиную. Я села на диван рядом с дочерью, обняла ее, но сама нуждалась в поддержке больше, чем она. Я смотрела на захламленный стол, на недоеденный торт, на пустой стул Дениса.
А из-за двери кабинета доносился ровный, монотонный гул. Он говорил по телефону. И я, затаив дыхание, смогла разобрать лишь несколько обрывков фраз, от которых у меня застыла кровь в жилах.
— Да, Михаил Юрьевич… Срочно… Брачный контракт… Нет, все именно так… Завтра к девяти утра в вашем офисе… Да, я понимаю… Спасибо.
Потом звонок прервался. И снова наступила тишина. Тишина, из которой уже не было выхода.
Ночь стала для меня одним сплошным кошмаром наяву. Я уложила Катю, долго сидела у ее кровати, гладила по волосам, пока ее дыхание не стало ровным и глубоким. Она заснула, сжимая в руке мою ладонь, будто боялась, что и я исчезну. Каждую минуту я прислушивалась к звукам из кабинета. Но оттуда не доносилось ничего. Ни шагов, ни скрипа кресла. Казалось, Денис превратился там в каменную статую.
Я попыталась убрать со стола, но руки не слушались. Я брала тарелку, и она выскальзывала из пальцев. В голове стучало одно и то же: «брачный контракт». Это словосочетание, которое когда-то казалось мне сухой, ничего не значащей формальностью, теперь висело над моей жизнью дамокловым мечом.
Мы подписывали его перед свадьбой. Тогда Денис только начинал свой бизнес, а его отец, человек старой закалки, настоял на этом. Я почти не читала толстую пачку бумаг, подмахнула их с легким пренебрежением, считая, что все это ерунда, не имеющая отношения к нашей любви. Денис пытался что-то объяснить, говорить о защите, но я отмахивалась. Какая защита? Мы же навек.
Теперь эти бумаги обрели для меня зловещий смысл.
Под утро я, не раздеваясь, провалилась в короткий, тревожный сон на диване в гостиной, но в семь утра меня разбудил звук открывающейся двери кабинета. Я мгновенно вскочила, поправила растрепанные волосы, смятое платье. Сердце колотилось где-то в горле.
Денис вышел. Он был одет в чистую, выглаженную рубашку и брюки. Он побрился. Его лицо было свежим, спокойным и абсолютно пустым. Он выглядел так, будто собирался на обычную рабочую встречу, а не на разговор, который должен был определить нашу дальнейшую судьбу. Он нес в руке свой дипломат, тот самый, в котором всегда лежали самые важные документы.
— Денис, — начала я, подступая к нему, голос мой был сиплым от невыплаканных слез. — Давай поговорим. Прошу тебя. Вчера… вчера я не соображала, что говорю. Это все Сергей, он меня довел, ты же сам видел…
Он посмотрел на меня. Его взгляд скользнул по моему лицу, не задерживаясь, как по неодушевленному предмету.
— Разговор будет, — произнес он ровно. — Но не сейчас. И не здесь.
Он направился к прихожей.
— Куда ты? — в голосе моем прозвучала откровенная паника.
— К юристу. Михаилу Юрьевичу. У нас назначена встреча на девять ноль-ноль, — он надел пальто, движения его были выверенными и точными, без единого лишнего жеста.
— Зачем? — выдохнула я, уже зная ответ.
Он повернулся ко мне, застегивая пуговицы. Его глаза были чистыми, ясными и бездонными, как два осколка льда.
— Чтобы привести в действие тот самый брачный контракт, о существовании которого ты, судя по всему, благополучно забыла. Тот самый, который ты когда-то назвала «ненужной бумажкой, убивающей романтику».
Я почувствовала, как земля уходит из-под ног.
— Но… но там же нет ничего страшного? Мы же просто поссорились! Все семьи ссорятся!
— В других семьях при ссорах не придумывают друг другу несуществующих любовниц и не выставляют на посмешище перед гостями, — отрезал он. Его спокойствие было ужаснее любой ярости. — И да, в контракте есть кое-что важное. Пункт о недостойном поведении одной из сторон. В частности, о публичной клевете, порочащей честь и достоинство второй стороны. В случае расторжения брака по этой причине, все имущество, приобретенное мной до брака, остается за мной. А это, на секундочку, данная квартира и восемьдесят пять процентов нашего с тобой общего состояния.
Услышанное обрушилось на меня тяжкой, свинцовой плитой. Я прислонилась к стене, чтобы не упасть. Комната поплыла перед глазами.
— Ты… ты не можешь так… Это же наш дом! Это дом Кати!
— Я не собираюсь оставлять свою дочь на улице, — сказал он, поправляя воротник. — О ее благополучии будет прописано отдельно. А вот твое благополучие меня больше не касается. Ты сделала свой выбор вчера вечером. Ты выбрала свою «родню». Теперь будь с ней.
Он взялся за ручку двери.
— Денис, подожди! — я бросилась к нему, схватила его за рукав. — Я все осознала! Я во всем виновата! Я пойду к твоим родителям, я извинюсь перед всеми гостями, я все исправлю! Давай попробуем все начать заново!
Он медленно, но неуклонно освободил свой рукав из моих дрожащих пальцев.
— Нет, Алина. Точка невозврата пройдена. Ты сама ее выбрала, когда решила, что твои родственники могут безнаказанно унижать меня в моем же доме, а ты будешь в этом участвовать. Они съели твою жизнь, а ты им позволила. Теперь пожинай плоды.
Он открыл дверь и вышел на площадку. Потом обернулся, в последний раз.
— И передай своему брату, что его долг по расписке я теперь требую вернуть в полном объеме. И не через два месяца, как было оговорено, а в течение двух недель. Иначе подаю в суд. Удачи вам, родственнички.
Дверь закрылась. На этот раз уже за ним.
Я осталась стоять в тишине прихожей, слушая, как затихают его шаги в подъезде. Я была одна. Совершенно одна. С огромной, холодной пустотой внутри и с осознанием того, что только что потеряла все, что было для меня по-настоящему дорого. И единственным утешением мне теперь была та самая «родня», ради которой я все это разрушила.
Следующие несколько дней стали для меня подобием сущего ада. Ад был тихим, стерильным и состоял из ледяного молчания, которым Денис окружил себя, как крепостной стеной. Он переехал спать в кабинет. Мы существовали в одной квартире, как два призрака, пересекающиеся на кухне или в коридоре, но он смотрел сквозь меня, не видя, не замечая. Мои попытки заговорить, извиниться, объясниться, разбивались об эту стену, не оставляя ни следа, ни надежды.
Катя чувствовала натянутость, плакала по ночам и постоянно спрашивала, когда папа снова будет спать с нами. Я не знала, что ответить.
На четвертый день чаша его терпения, видимо, переполнилась. Вечером, когда я пыталась накормить дочку ужином, он вышел из кабинета и сел напротив меня за стол. В руках он держал папку с знакомыми уже мне синими уголками. Брачный контракт.
— Завтра в два часа дня у нас встреча у Михаила Юрьевича, — сказал он без предисловий. Его голос был ровным, деловым. — Ты обязана присутствовать. Это необходимо для начала процедуры.
— Какой процедуры? — прошептала я, хотя прекрасно понимала.
— Процедуры расторжения нашего брака, — он произнес это так же спокойно, как если бы сообщал о предстоящем визите к зубному врачу.
Слезы брызнули у меня из глаз сами собой. Я схватила его руку, лежавшую на столе.
— Денис, нет! Мы же не можем просто так… все годы… нашу семью! Я не хочу развода! Я во всем виновата, я признаю! Накажи меня как угодно, но только не это!
Он медленно, но твердо освободил свою руку из моих цепких пальцев.
— Решение окончательное и обсуждению не подлежит. Ты перешла черту, Алина. Ту черту, за которой уже нет пути назад.
— Но я же любила тебя! — вырвалось у меня сквозь рыдания. — Я с ума сошла от ревности! Я наврала про все, я сама не знаю, зачем!
— Знаешь, — он посмотрел на меня, и в его глазах впервые за эти дни мелькнула не вспышка гнева, а что-то другое — усталое, почти жалостливое понимание. — Ты не ревновала. Ты просто хотела сделать мне больно. Так же, как твой брат. Вы одной крови. И теперь пожинайте плоды вместе.
В этот момент в моей голове что-то щелкнуло. Отчаяние сменилось леденящим душу страхом. Страхом перед будущим. Перед одиночеством. Перед бедностью.
— А что будет со мной? — спросила я, и голос мой дрогнул. — Куда я денусь? Где я буду жить?
— Это твои проблемы, — холодно ответил он. — Согласно контракту, ты не имеешь прав на эту квартиру и на мои активы. Я оставлю тебе твою машину, твои личные вещи и счет, на котором лежат деньги, скопленные тобой за последний год с твоей подработки. Этого хватит, чтобы снять жилье на первое время и прожить несколько месяцев. Больше ты от меня ничего не получишь.
У меня перехватило дыхание. Это была финансовая катастрофа.
— А Катя? — испуганно спросила я.
— Катя останется со мной, — сказал он твердо. — Условия ее содержания будут оговорены в отдельном соглашении. Ты, разумеется, сможешь с ней видеться. Но я не позволю, чтобы моя дочь росла в атмосфере, где ее мать публично унижает отца и поощряет наглость своих родственников. Это не обсуждается.
Он встал, чтобы уйти, но я, обезумев от страха, совершила свою последнюю, роковую ошибку. Я позвонила Сергею. Я, рыдая, выпалила ему в трубку, что Денис подает на развод и выгоняет меня на улицу.
Через полчаса в квартире снова, как по волшебству, появился мой брат. Но на этот раз он был не один. С ним была Лена и, что самое удивительное, моя мама. Ее лицо было искажено гримасой гнева.
— Что это тут творится? — с порога закричала мама, набрасываясь на Дениса. — Ты мою дочь на улицу выставить собрался? А совесть у тебя есть? После всех лет, что она с тобой прожила?
Денис, стоя посреди гостиной, смотрел на это шествие с таким выражением лица, будто наблюдал за спектаклем плохих актеров.
— Здравствуйте, Валентина Петровна, — спокойно сказал он. — Ваша дочь сама разрушила наш брак. А вы теперь здесь зачем? Поддержать? Вы всегда ее поддерживали в ее безответственности.
— Как ты смеешь так со мной разговаривать! — вспылила мама.
— Алина, — обратился ко мне Сергей, пытаясь придать своему лицу выражение деловой озабоченности. — Не плачь. Мы ему не дадим тебя в обиду. Он не имеет права тебя выгонять! Это общая квартира!
— Нет, не общая, — парировал Денис. — Она куплена мной до брака. И брачный контракт это подтверждает. А вы, Сергей, — он перевел на него свой ледяной взгляд, — как раз кстати. Ты должен мне по расписке триста тысяч рублей. Я требую вернуть долг досрочно. В течение двух недель. Если нет — подаю иск в суд. У меня на руках все документы.
Лицо Сергея вытянулось, потом побагровело.
— Да ты что! У меня таких денег нет! Ты же сам знаешь!
— Это твои проблемы, — дословно повторил Денис мои же слова. — Искать их решение ты будешь не в моем доме и не за счет моей семьи. Вернее, того, что от нее осталось.
Он обвел взглядом всех нас — меня, рыдающую, мою мать, бубнящую что-то о жалобах в прокуратуру, Сергея, который пытался что-то выкрикнуть, и Лену, с испугом наблюдающую за этим.
— Вся ваша «родня» в сборе, — произнес он с безразличной усталостью. — Алина, ты решила, что твоя родня важнее нашего брака. Теперь будь с ней. А с долгами Сергея разбирайся сама. Это твоя кровь.
Он развернулся и снова ушел в кабинет, оставив нас в полной тишине. Мама смотрела на меня с упреком, Сергей что-то яростно шептал Лене, а я просто стояла, понимая, что он был прав. Он был абсолютно прав. Они съели мою жизнь, а я им позволила. И теперь я оставалась одна. С ними.
Прошло три месяца. Три долгих, серых месяца, за которые жизнь моя перевернулась с ног на голову. Развод был оформлен быстро и без лишних проволочек. Брачный контракт, эта злополучная бумага, которую я когда-то подписала с легкомысленной улыбкой, сделала свое дело. Я получила то, что полагалось, — старую машину, свои личные вещи и скромную сумму на счету.
Квартиру Денис продал почти сразу. Новые хозяева, молодая пара, уже делали там ремонт. Я проходила мимо однажды и слышала звук перфоратора. Каждый удар отзывался в моем сердце болью. Это был звук, который долбил не по стенам, а по моему прошлому, по моим воспоминаниям.
Я сняла маленькую однушку на окраине города. После оплаты за год вперед и покупки самого необходимого от моих сбережений осталась жалкая горстка. Мне пришлось устроиться на работу — ту самую подработку, которая теперь стала моим основным доходом. Сидеть дома и заниматься дизайном больше не получалось — нужно было платить по счетам.
Катя жила с Денисом. Он снял просторную квартиру в хорошем районе, рядом с новой школой. Суд оставил ее с ним, и я даже не стала оспаривать. Что я могла предложить ей? Комнату в съемной квартире и вечную тревогу за завтрашний день? Я виделась с ней по выходным. Она рассказывала о своей новой жизни, о няне, которая ее встречает, о кружке рисования. Она стала более замкнутой, реже смеялась. В ее глазах читался немой вопрос, на который у меня не было ответа.
Моя же «родня», ради которой я и погубила все, моментально испарилась, стоило мне перестать быть для них выгодной стороной. Мама, отчитав меня за безволие и глупость, уехала к себе, сказав, что у нее свои проблемы со здоровьем. Мы разговаривали раз в две недели, и разговоры эти сводились к ее жалобам и моим односложным ответам.
С Сергеем и Леной случилось то, о чем их и предупреждали. Денис подал в суд о взыскании долга. Сергею пришлось в срочном порядке продать свою и без того не новую машину, чтобы отдать часть суммы. Остальное он выплачивал по судебному решению с его зарплаты. Лена звонила мне один раз, не для поддержки, а чтобы вылить на меня ушат упреков. Мол, из-за меня они остались без средств и теперь влачат жалкое существование. После этого звонка я положила трубку и больше не брала.
Я осталась одна. Совершенно одна в тишине своей каморки, с грузом вины, который давил на плечи с такой силой, что по утрам мне было тяжело подняться с кровати.
Однажды вечером, листая на телефоне старые фотографии — я не могла заставить себя их удалить, — я наткнулась на снимок нашей поездки на море два года назад. Мы с Денисом стоим обнявшись, загорелые, счастливые, а Катя смеется у нас на руках. Мы смотрим друг на друга с такой нежностью и доверием, что сейчас, глядя на это, у меня перехватило дыхание.
Что я наделала? Боже, что же я наделала?
Слезы хлынули сами собой, тихие, горькие, без истерики. Они текли по лицу и капали на экран телефона, размывая наши улыбки. Я рыдала о том счастье, которое сама же и уничтожила. О доверии, которое растоптала. О человеке, которого потеряла навсегда.
Вот тогда, сквозь соль слез, до меня наконец-то дошла простая и страшная правда. Да, Сергей был провокатором. Да, он нажимал на мои больные места. Но последнее слово было всегда за мной. Мой рот, мои слова, мой выбор — ударить побольнее, унизить, отомстить. Я позволила своей обидчивости и гордыне затмить все то хорошее, что у нас было. Я сама впустила того червяка, который прогрыз дыру в фундаменте нашей семьи.
И в тот самый момент, когда эта мысль, ясная и неоспоримая, озарила мое сознание, я взяла телефон. Слезы мешали видеть, пальцы дрожали, но я набрала сообщение. Короткое. Простое. И единственно верное.
«Денис, прости. Я была слепа. Они съели мою жизнь, а я им позволила».
Я не ждала ответа. Не надеялась на прощение. Это не было попыткой что-то вернуть. Это было необходимостью. Признать свою вину перед ним. И перед самой собой.
Ответ пришел почти мгновенно. Не текстом. А серым значком с двумя галочками — сообщение прочитано.
И больше ничего.
Я положила телефон и подошла к окну. На улице начинался мелкий, осенний дождь. Он стекал по стеклу, оставляя длинные, кривые следы, похожие на дороги, которые мы больше никогда не пройдем вместе.
Иногда, чтобы спасти себя, нужно сжечь все мосты. И я не жалею ни об одном пепелище.
Я все еще стояла у окна, когда дождь усилился и пошел сплошной стеной, смывая с асфальта пыль и прошлогодние листья. Смывая остатки моего старого «я». Впереди была лишь пустота, но впервые за эти месяцы она не пугала меня. Потому что это была моя пустота. И моя ответственность. И мое одинокое, горькое, но честное завтра.
Маленький человек