Зал гудел. Это был не шум — это был именно гул. Приглушенный, дорогой, бархатный. Сотни голосов, одетых в смокинги и шелка, сливались в однородную, респектабельную массу. Хрустальные люстры, размером с небольшие деревья, роняли на паркет теплый, медовый свет, который дробился в тысячах бокалов с шампанским. Благотворительный аукцион в особняке на Волхонке. Апофеоз.
Марина поправила лямку своего темно-синего платья. Оно было безупречным. Как и ее прическа. Как и ее макияж. Как и вся ее жизнь.
Рядом, чуть кивая какому-то важному господину в очках, стоял ее муж, Кирилл. Кандидат экономических наук, старший аналитик в ведущем консалтинговом агентстве, автор двух монографий. Он был ее «правильным» выбором. Ее «разумным» решением. Ее якорем.
Их жизнь была такой же — безупречной, как это платье. Просторная квартира в престижном районе, купленная по сложной, но выгодной ипотечной схеме, которую Кирилл лично рассчитал на своем ноутбуке. Две одинаковые немецкие машины — ее белая, его черная. Сын, учащийся в частной гимназии с углубленным изучением языков. Отпуск два раза в год: зимой — лыжи в проверенном отеле в Альпах, летом — пляж в «спокойной» части Греции.
Все было… хорошо. Стабильно. Надежно. Предсказуемо.
Именно этого она и хотела. Она панически, с самого детства, боялась неопределенности. Боялась риска. Боялась «американских горок». Она выросла в семье скромных инженеров, где «копейка рубль бережет» и где «стабильность» была главной, почти священной религией. Кирилл был воплощением этой религии.
Она улыбнулась ему, и он, оторвавшись от разговора, коротко, одобрительно кивнул ей. Мол, «ты молодец, выглядишь правильно, ведешь себя правильно, я доволен». Она была его идеальной «визитной карточкой».
Ей было немного скучно. Эта скука, тонкая, как паутинка, стала ее постоянной спутницей в последние год-два. Но она гнала ее. Скука — это плата за безопасность. Это нормально.
— Главный лот сегодня, — шепнул ей Кирилл, возвращаясь к ней и ловко перехватывая у официанта новый бокал. — Выставляет «Волков-Ойл». Говорят, сам Волков будет. Представляешь?
— Какой Волков? — лениво переспросила Марина, делая крошечный глоток. Фамилия была незнакомой. Она не следила за этими «новыми» деньгами.
— Ну ты даешь, Марин, — усмехнулся Кирилл. В его голосе прозвучало то самое снисхождение, которое она так научилась не замечать. — Ты хоть иногда «Ведомости» читай, а не свои журналы по дизайну. Сергей Волков. «Новый нефтяной король». «Сибирский гений». Парень, который… да вот же он. Кажется, он.
Кирилл незаметно кивнул в сторону парадной лестницы.
В зале что-то изменилось. Гул не стал громче, но его тональность поменялась. Он стал… напряженным. Люди расступились.
Марина повернула голову.
И бокал в ее руке дрогнул. Шампанское плеснулось на ее безупречный маникюр.
В зал входил он.
Это не мог быть он. Это была… злая, нелепая шутка.
Тот, ее Сергей, которого она помнила, носил потертые до дыр джинсы и растянутые свитера с вечными пятнами от машинного масла. Он был нелепым, худым, взлохмаченным, с лихорадочно горящими, почти безумными глазами. Он сутками пропадал в своем арендованном гараже на окраине города, который он с пафосом называл «лабораторией».
Он говорил о каких-то «новых методах сейсморазведки», о «когнитивных алгоритмах», о «беспилотниках, сканирующих землю». Он показывал ей свои тетради, исписанные формулами. Он не спал по трое суток. Он забывал есть. Он был… гением? Или городским сумасшедшим, которых тысячи?
А этот… Этот мужчина, спускавшийся по лестнице, был высечен из другого материала. Из мрамора и стали.
Безупречный, сшитый на заказ смокинг сидел на нем, как вторая кожа. Идеальная стрижка. Дорогие, но не кричащие часы. Он двигался плавно, уверенно, с той ленивой грацией хищника, который знает, что вся эта территория — его. Вокруг него мгновенно образовалось… поле. Поле власти, денег и абсолютной, холодной, почти пугающей уверенности в себе. Он не улыбался. Он просто… смотрел.
— …говорят, начал в гараже, представляешь? — продолжал восторженно шептать Кирилл, который читал об этом в «Форбс». — Классическая история. Купил какой-то старый патент, доработал… И выстрелил. Теперь вся «Роснефть» у него на подрядах. Вот же повезло кому-то…
«Повезло».
Марина слушала мужа, а видела… другое.
5 лет назад я отказалась выйти за замуж, так как не верила в него.
Она вспомнила тот вечер. Последний. Дождь барабанил по ржавому подоконнику их съемной «однушки» на окраине. Пахло сыростью и тем самым машинным маслом.
— Мариша, — говорил он, сжимая ее руки. Его ладони были горячими, в мозолях. — Это — прорыв! Я знаю! Я взломал код! Мне нужно всего два года! Может, три! Мы будем… мы будем летать!
А она… она смотрела на него, на этого тридцатилетнего «мальчишку», и чувствовала… не восхищение. А — страх. И раздражение.
Ей было двадцать восемь. У нее тикали часы. Подруги уже рожали детей, покупали квартиры в ипотеку. А она… она жила в этом гараже, с этим сумасшедшим, который кормил ее «звездами».
— Сережа, — прервала она его тогда. Ее голос был холодным, «разумным». Голосом Кирилла. — Я не могу «два года». Я не могу «три». Я хочу… жить. Сейчас. Я хочу нормальную семью. Детей. Я не могу рожать детей в этом… гараже. Прости. Я… я ухожу.
Она уходила. К Кириллу. К человеку со «стабильностью» и «пятилетним планом».
Он тогда не стал ее держать. Он просто… посмотрел на нее. Долго. Не зло. А… оценивающе. Так, словно она была одной из его формул, которая не сошлась. Как будто он прогнал ее данные через свой «когнитивный алгоритм» и получил результат: «Ошибка. Непригодна».
Он просто кивнул. «Я понял. Иди».
И она ушла. И пять лет убеждала себя, что сделала единственно правильный выбор.
А сегодня он владелец крупной нефтяной компании.
Не просто «владелец». Он был тем, кого ее «надежный», «успешный» муж Кирилл называл «легендой» и ловил его взгляд, надеясь на кивок.
Мы случайно встретились.
Он еще не видел ее. Он улыбался мэру города, который подобострастно жал ему руку.
А она… она не могла отвести от него взгляд. Она не могла дышать.
Комната, казалось, поплыла.
И в этот самый момент он повернул голову. Словно почувствовал ее взгляд.
Он скользнул глазами по толпе. Равнодушно.
И… остановился. На ней.
Их взгляды встретились. Через весь этот огромный, гудящий, богатый зал.
Он не улыбнулся.
Он не кивнул.
Он просто… смотрел.
И в его холодном, спокойном взгляде она не прочла ничего. Ни злости. Ни прощения. Ни сожаления.
Ни-че-го.
Словно… она была для него пустым местом.
Секунды, пока их взгляды были сцеплены, растянулись в вечность.
Он смотрел на нее. Прямо. Через весь этот гудящий, богатый зал, через головы «важных» людей, через призму пяти лет, которые изменили его до неузнаваемости и, как она с ужасом понимала, совершенно не тронули ее.
Она ждала чего угодно. Узнавания. Усмешки. Злости. Презрения. Триумфа. Хоть какой-то, любой человеческой эмоции, которая бы подтвердила, что то прошлое — их общее, нищее, но живое прошлое в съемной «однушке» — действительно было.
Но во взгляде Сергея Волкова не было ничего.
Это был не взгляд человека, встретившего женщину, которая разбила ему сердце. Это был даже не взгляд человека, встретившего старую знакомую. Это был… взгляд. Пустой, холодный, сканирующий. Он посмотрел на нее так же, как секунду назад смотрел на позолоченную лепнину на стене или на хрустальную люстру. Как на деталь интерьера.
Он не узнал ее?
Нет. Это было бы слишком просто. Слишком милосердно.
Осознание, страшное, леденящее, пришло мгновенно. Он узнал. И именно поэтому в его взгляде не было ничего.
Он не просто забыл ее. Он — аннулировал.
Он, тот самый «безумный» программист, который говорил ей о «когнитивных алгоритмах», — он, видимо, запустил этот алгоритм по отношению к ней. Он прогнал ее данные. Нашел ошибку. И нажал «Delete».
Для него она больше не существовала. Она была «пустым местом».
Он отвел взгляд. Так же спокойно, как и встретился с ним. Повернулся к своему спутнику, высокому блондину, и что-то тихо сказал ему.
А Марина… она осталась стоять, вцепившись в свой бокал.
Кровь, которая на секунду ударила ей в голову, теперь отхлынула, оставив после себя тошнотворную, ледяную слабость. В ушах зазвенело.
— Ты видела?! — восторженно прошептал Кирилл ей в ухо, вырывая ее из оцепенения. — Он посмотрел в нашу сторону! Боже, какая харизма. Какая силища! Говорят, он на аукционе сегодня главный лот заберет — полное финансирование нового крыла для детской больницы.
Ее «надежный», «правильный» муж не заметил ничего. Он не увидел ни ее бледности, ни ее дрожащих рук. Он был поглощен… успехом. Чужим успехом.
— Да… — прошептала Марина, заставляя губы растянуться в улыбке. — Силища.
Она сделала глоток шампанского. Оно показалось кислым, как уксус.
«Повезло», — сказал Кирилл.
«Повезло».
Какая ложь.
Она вдруг с мучительной ясностью вспомнила тот вечер.
Она стояла в их «гараже»-лаборатории, кутаясь в пальто. Было холодно, пахло озоном и паленой проводкой. А он, Сергей, стоял у монитора, на котором бежали зеленые строчки кода, и его лицо… оно было одержимым.
— Мариш, смотри! — он не кричал, он шептал от восторга. — Я нашел! Я нашел! Это… это не просто сейсморазведка. Это… это предсказание! Я могу видеть сквозь землю!
Он верил. Он не «надеялся». Он знал.
А она… она смотрела на этот код, на его горящие глаза, и видела только… неоплаченные счета. Зиму без сапог. Бесплодные мечты.
5 лет назад я отказалась выйти за замуж, так как не верила в него.
Она не просто «не верила». Она… она предала. Она предала его веру. Она испугалась. Она, «разумная», «практичная» девочка из семьи инженеров, выбрала… синицу в руках.
И вот теперь эта синица, ее Кирилл, стоял рядом и восторженно щебетал о том, какой прекрасный орел пролетел мимо.
Аукцион начался. Ведущий, известный актер, сыпал шутками.
Марина сидела в своем «правильном» синем платье, рядом со своим «правильным» мужем. И чувствовала себя… мертвой.
Она смотрела на сцену, но видела не лоты. Она видела его.
Он сидел в первом ряду. Рядом с ним сидела женщина. Невероятно красивая. Породистая. Блондинка в платье из жидкого серебра, которая тихо смеялась чему-то, что он ей шептал.
Она не была его женой. Журналы писали, что он не женат.
Она была… просто. Красивым дополнением. Одной из многих?
И Марину пронзила новая, еще более страшная мысль.
А если бы…
Если бы она тогда, пять лет назад, осталась? Если бы она поверила?
Если бы она потерпела эти «два года»?
Кто бы сидел сейчас рядом с ним?
Она?
Она, в таком же платье из серебра? Она, которой бы он так же хрипло шептал на ухо? Она, которая бы… «летала»?
Она посмотрела на Кирилла.
Он сейчас увлеченно что-то подсчитывал в своем телефоне. Свой бюджет? Свои акции?
Его мир был таким… маленьким. Таким понятным. Таким… серым.
Его потолок был — полом для Сергея.
Аукцион дошел до главного лота. Детская больница.
Стартовая цена была астрономической.
Кто-то в зале поднял табличку.
Сергей даже не повернулся. Он просто поднял два пальца. Его помощник, стоявший сзади, кивнул ведущему.
Ведущий замер.
— Двадцать… двадцать миллионов. Долларов.
Зал ахнул.
Кирилл рядом сдавленно присвистнул.
— Сумасшедший… Это же… это же просто…
«Гений», — закончила про себя Марина.
Он даже не торговался. Он просто… купил. Как будто покупал чашку кофе.
Вечер был разрушен. Нет.
Ее жизнь была разрушена.
Та «правильная», «стабильная» жизнь, которую она с такой тщательностью выстраивала, — она оказалась… фальшивкой. Обманом.
Она выбрала не «стабильность». Она выбрала «потолок». Она выбрала «клетку».
А тот, кто предлагал ей небо, — он улетел. И даже не оглянулся.
…Они ехали домой в своем «правильном», «надежном» черном седане. Кирилл был возбужден, полон впечатлений.
— Да, Марин, вот это уровень. Вот это… настоящая жизнь. А мы с тобой… Мы с тобой — планктон.
Он сказал это с легкой, самокритичной усмешкой. Для него это была просто… фигура речи.
А для нее…
Для нее это была — правда.
Она отвернулась к окну. На ее щеке, в темноте, высохла одинокая, злая слеза.
Она променяла. Она сама, добровольно, променяла «настоящую жизнь» — на «планктон».
И он, Сергей, сегодня ей это… доказал. Своим пустым, равнодушным взглядом.
Машина бесшумно катила по ночной, спящей Москве. Свет уличных фонарей скользил по лакированному капоту черного седана, выхватывая из темноты капли мелкого, моросящего дождя. В салоне было тепло, пахло дорогой кожей и едва уловимым ароматом парфюма Кирилла. Все, как всегда. Идеально. Безопасно.
И невыносимо.
— Ты представляешь, Марин, двадцать миллионов! — Кирилл не мог успокоиться. Он вел машину, но мыслями был все еще там, в сияющем зале. — Просто… вынул и положил! Как за сигаретами сходил! Вот это… вот это масштаб.
Он говорил с тем придыханием, с каким говорят о природных катаклизмах — о цунами, об извержении вулкана. Смесь страха и восхищения.
— А я ведь читал его интервью. Он же… он же не «сынок». Он сам. С нуля. Говорят, какая-то технология по разведке… что-то, что экономит миллиарды на бурении. Гений! — Кирилл стукнул ладонью по рулю. — А мы… да. «Планктон». Точно он сказал.
Марина молчала. Она смотрела в боковое стекло, на мокрые, проносящиеся мимо витрины. Она видела в стекле свое отражение — бледный, размытый овал. Маску.
«Планктон».
Ее «правильный», «надежный» муж только что с восторгом подписал им обоим приговор.
— Надо будет… — продолжал он, уже строя планы, — я поговорю с шефом. Может, через наших… можно как-то выйти на его структуры. Консалтинг. Им же нужен консалтинг! Если зацепиться за «Волков-Ойл»… Марин, это… это будет прорыв.
«Прорыв».
Это слово. Его слово. Сергея. «Мариша, это — прорыв!»
У нее свело скулы от этой злой, чудовищной иронии. Ее муж, Кирилл, мечтал «зацепиться» за хвост того, от кого она пять лет назад брезгливо отвернулась.
— Да, милый, — прошептала она. Голос ее не слушался. — Это было бы… хорошо.
Они въехали во двор своего престижного жилого комплекса. Консьерж в ливрее вежливо кивнул им. Бесшумный, зеркальный лифт вознес их на четырнадцатый этаж. Квартира встретила их тишиной и выверенным запахом дорогого аромадиффузора.
Все здесь было… идеальным. Светлый паркет. Итальянская мебель в стиле «минимализм». Огромная плазменная панель. Кухня, похожая на операционную.
Все это она выбирала. С такой любовью. С таким тщанием. Она вила гнездо. Надежное. Крепкое.
А теперь… она видела не гнездо.
Она видела — клетку. Дорогую, позолоченную, но — клетку.
— Уф, ну и денек, — Кирилл с наслаждением скинул лаковые туфли. — Устал, как собака. Но, знаешь, это… это было полезно. Увидеть, как надо жить.
Он прошел на кухню, открыл холодильник, достал бутылку минеральной воды.
— Будешь?
— Нет, — она все еще стояла в прихожей, в своем безупречном синем платье.
— Ты чего застыла? Иди, смывай «боевую раскраску». Завтра сыну в гимназию, не забыла? Надо еще проверить его проект по истории.
Сын. Гимназия. Проект.
Ее «правильная» жизнь уже тянула к ней свои «правильные», предсказуемые щупальца.
Марина медленно прошла в ванную. Сняла бриллиантовые серьги (подарок Кирилла на годовщину). Включила воду.
Она посмотрела на себя в зеркало.
На нее смотрела красивая, ухоженная, сорокалетняя женщина. С потухшими глазами.
Она вспомнила его взгляд.
Пустой. Равнодушный. Скользящий.
Он не просто не узнал ее. Он… он ее не увидел.
Он смотрел на нее, а видел — пустоту.
Потому что она стала пустотой?
Она начала смывать макияж. Стирала тональный крем, тушь, помаду. Стирала свою «визитную карточку», свой «фасад».
А под ним… под ним была она. Та, двадцативосьмилетняя, испуганная девочка, которая когда-то сделала свой «разумный» выбор.
Она выбрала не «стабильность». Она выбрала «страх». Она так боялась его «безумия», его «огня», его «полетов», что… предпочла ползти. С надежным, «ползущим» Кириллом.
…
Позже, лежа в их огромной, «правильной» кровати, в своей «правильной» шелковой пижаме, она слушала.
Кирилл, довольный, уставший, наполненный чужим «масштабом», уже спал. Он тихо, умиротворенно посапывал рядом. Ее «надежный», «стабильный» муж.
А она… она лежала с открытыми глазами, глядя в темноту.
И в этой темноте, как наяву, она снова видела тот гараж.
Пахло сыростью и паленым. А он, Сережа, стоял у монитора, и его лицо было освещено зелеными строчками кода. Он не спал трое суток.
— Мариш, — шептал он, — они думают, что это — лотерея. А это — математика! Чистая математика! Я вижу! Я, черт возьми, вижу, где она!
Он видел.
А она… она видела только неоплаченные счета за электричество.
И сейчас, лежа в своей дорогой постели, рядом со спящим «аналитиком», она с мучительной, невыносимой ясностью поняла.
Дело было не в деньгах.
О, нет. Не в «Волков-Ойл». Не в «двадцати миллионах».
Дело было в том, что он был прав.
Его «безумные» идеи, его «гаражные» формулы, его «полеты» — все это было правдой.
А ее «разумный» мир, ее «стабильность», ее «расчет» — все это оказалось… пылью. Обманом. Мелкой, копошащейся жизнью «планктона».
Она променяла. Не богатство. Она променяла… масштаб. Она променяла гения — на аналитика. Океан — на аквариум.
И его сегодняшний взгляд…
Это была не месть. Это была… констатация факта.
Он посмотрел на нее и увидел ту, которая пять лет назад сделала свой выбор. Выбрала «не летать».
И он просто… отвел взгляд.
Зачем говорить с теми, кто не умеет летать?
Бессонная ночь медленно перетекла в серое, промозглое утро.
Марина встала с кровати задолго до будильника. Тело было тяжелым, разбитым, как будто она не спала, а всю ночь таскала камни. Она тихо, чтобы не разбудить Кирилла, прошла на кухню.
Их идеальная, белоснежная кухня, залитая безжизненным светом энергосберегающих ламп, казалась операционной. Она нажала кнопку на кофемашине — дорогой, «статусной», подарок Кирилла на прошлую годовщину. Машина недовольно загудела, оживая, и начала молоть зерна.
Этот звук — привычный, ежедневный, «правильный» — сегодня прозвучал фальшиво, как и все в ее жизни.
Она прислонилась лбом к холодному стеклу окна. Внизу, во дворе, «правильные» соседи уже выгуливали своих «правильных» собак, садились в свои «правильные» машины, чтобы везти «правильных» детей в «правильные» гимназии.
Ее мир. Ее «стабильность». Ее… тюрьма.
Вчерашний вечер не отпускал. Он стоял перед глазами, как клеймо.
Сергей. Его смокинг. Его равнодушный взгляд.
И Кирилл. Его восторженный шепот: «Планктон».
Она вдруг поняла, что эта встреча… она не была «случайной». Она была… неизбежной. Это был приговор, который жизнь вынесла ее выбору пятилетней давности.
Пять лет. Пять лет она была «счастлива». Или… она убеждала себя, что счастлива?
Она убеждала себя, что ее «тихая гавань» — это и есть счастье. Что ее «надежный» Кирилл, который никогда не забывал оплатить счета и вовремя менял резину на ее машине, — это и есть «настоящий мужчина».
А тот, другой, «безумный», с горящими глазами, — он был «ошибкой», «инфантильным мечтателем», от которого она, «умная», вовремя сбежала.
Как же она лгала себе. Какая же она была… жалкая.
Она боялась не его «нестабильности». Она боялась его… масштаба.
Рядом с ним, с его одержимостью, с его верой, которая могла двигать горы (и, как оказалось, бурить землю), — она сама чувствовала себя… мелкой. «Планктоном». Она не дотягивала до него. Она не могла соответствовать его огню.
И она… сбежала. Сбежала туда, где ей было комфортно. Где она была… «наравне». Или даже — «чуть выше».
Она выбрала не Кирилла. Она выбрала… собственную безопасность. Собственное самолюбие.
А он… Сергей…
Он ведь тогда, пять лет назад, предлагал ей не «богатство». Он предлагал ей — веру. Он просил поверить в него. Разделить его мечту. Стать… соучастницей.
А она… она потребовала «гарантий». Стабильной зарплаты. Ипотеки. Понятного будущего.
Она повела себя, как… бухгалтер.
И она получила жизнь бухгалтера. Скучную, предсказуемую, «правильную».
А он… он нашел тех, кто поверил. И теперь он покупал детские больницы.
Кирилл вошел на кухню, зевая, потягиваясь в своей дорогой пижаме.
— О, ты уже встала? Молодец. Сделай-ка мне эспрессо, а то я что-то… после вчерашнего.
Он сел за стол, открыл ноутбук.
— Так, надо посмотреть котировки «Волков-Ойл»… Этот парень… он просто взорвал рынок.
Марина молча нажала кнопку на кофемашине.
Она смотрела на мужа. На своего «надежного», «правильного» Кирилла. Который даже не заметил, что его жена… не спала. Что его жена… только что умерла. И родилась заново.
Он был не «плохим». Нет. Он был… обычным. Нормальным. Таким, какого она и «заказывала».
Он был… «планктоном». Как и она сама.
И в этом… и был весь ужас.
Она поставила перед ним чашку с эспрессо.
— Спасибо, дорогая, — он кивнул, не отрываясь от экрана.
Она села напротив.
— Кирилл, — сказала она. Голос был тихим, но ровным.
— М? — он рассеянно откликнулся.
— Я хочу… Я хочу выйти на работу.
Он поднял на нее глаза. Удивленно.
— В смысле? Зачем? У тебя же… твой дизайн. Твои «штучки». Я же… я же нас обеспечиваю.
— Я не про «штучки», — сказала она. — Я про… настоящую работу. Я хочу вернуться в синхронный перевод.
Он нахмурился.
— Марин, ты… ты с ума сошла? Какой перевод? Ты… ты же десять лет не практиковала! Ты все забыла! Да и зачем? У нас же… все хорошо.
«У нас все хорошо».
«Ты все забыла».
«Зачем?»
Он не понял. Он никогда не поймет.
— Я просто… хочу, — сказала она.
— Глупости, — он отмахнулся, возвращаясь к своему экрану. — Это ты… вчерашнего перебрала. Впечатлилась. Пройдет.
Он вынес вердикт. «Пройдет».
Он снова загнал ее в ее «правильную» клетку.
Марина смотрела на его макушку. На его уверенные пальцы, бегающие по клавиатуре.
Она промолчала.
Ее «Путь к Себе»… он не будет громким.
Она не уйдет от него сегодня. И, может, даже завтра.
Он был прав — у них ипотека. Сын. «Правильная» жизнь.
Но она… она начнет.
Она пойдет сегодня и запишется на курсы повышения квалификации. Она будет по ночам, пока он спит, восстанавливать язык. Она будет «грызть» гранит.
Она не знала, станет ли она снова «летать».
Но она знала одно: она больше никогда… никогда не будет «планктоном».
Она встала из-за стола.
Встреча на аукционе была не «случайной».
Это был… знак. Последний шанс.
И она, кажется, впервые в жизни, была готова… рискнуть.
Эта история — о самой страшной ошибке: предательстве не другого человека, а своего собственного потенциала. О том, как страх и «разумность» могут привести к жизни, полной сожалений.
Неочевидные функции режима рециркуляции воздуха, о которых стоит знать