— На колени, — повторила Дана спокойно, почти ласково, но в этой тишине ее голос прозвучал, как удар ножом о стекло.
Секунда — и все застыло. Даже Николай Петрович перестал жевать, кусок мяса так и завис в воздухе. Тамара Павловна смотрела на невестку так, будто та только что предложила ей раздеться догола перед всеми.
— Что?.. — наконец выдохнула она. — Это… это шутка такая, да?
— Не шутка, — Дана улыбнулась краем губ. — Я сказала условие. Деньги вы получите, как только услышите от себя эти слова.
Тишина стала вязкой, почти физической. Света растерянно переводила взгляд с матери на Дану, потом на Олега. Олег побледнел. Он не знал, что делать.
— Дана, — заговорил он наконец, тихо, умоляюще, — пожалуйста… не надо…
— Надо, — отрезала она. — Это честно.
Она смотрела прямо на свекровь — спокойно, твердо, с холодным блеском в глазах. Все прошлое стояло за ее спиной — те годы, когда ее гнули, принижали, высмеивали, а теперь пришли с улыбками и ласковыми словами. Она больше не собиралась играть их роль.
Тамара Павловна дернулась, как от пощечины.
— Да ты с ума сошла! — выпалила она, поднимаясь. — Как ты смеешь так со мной разговаривать?! Я тебе не девчонка какая!
— А я не ваш кошелек, — спокойно ответила Дана.
— Дана, — вмешался Николай Петрович, глухо, но уже с угрозой. — Ты, может, погорячилась. Тут всё-таки старшие сидят. Семья. Надо с уважением.
— Семья? — переспросила она, медленно. — Интересно. А когда вы называли меня бездельницей и выжившей из ума, это было «с уважением»? Когда за глаза говорили, что Олегу со мной не повезло? Или когда я по два дня ревела, потому что не могла доказать, что я не пустое место?
Николай Петрович замолк. Он откинулся на спинку стула и отвернулся.
Тамара Павловна покраснела, но молчала. Слова застряли где-то между обидой и страхом.
— Мам, — прошептал Олег, — может, просто… извинись. Ну, формально хотя бы.
— Ты что, Олег?! — свекровь резко обернулась к сыну. — Ты в своем уме? Чтоб я… перед ней?..
— Ради Светы, — тихо сказал он. — Ради всех нас.
И это был момент истины. Дана видела, как в глазах Тамары Павловны борются два чувства: гордость и жадность. Первое трещало по швам.
— Ладно, — выдавила она наконец, криво улыбнувшись. — Хорошо, Дана. Извини. Если я где-то… перегнула. Мы же все по-семейному.
— На колени, — повторила Дана.
Света ахнула. Николай Петрович стукнул кулаком по столу.
— Хватит цирка! — рявкнул он. — Хочешь — не давай. Твоё право. Но не смей унижать мать мужа!
— Она сама себя унизила, когда пришла сюда за подачкой, — спокойно сказала Дана и встала. — Я не дам ни копейки. Ни Свете, ни вам. И чтобы больше никто из вас не смел просить у меня ничего. Никогда.
— Дана! — вскрикнул Олег, вскочив. — Подожди! Ты не можешь так! Это же…
— Могу, — перебила она. — И сделаю.
Она медленно сняла салфетку с коленей, положила на стол и повернулась к выходу.
— Если кто-то хочет поговорить — поговорим дома. Без зрителей.
Олег бросил на родителей растерянный взгляд и побежал за ней.
Они ехали домой молча. В машине было душно, хоть на улице ноябрь. На стеклах выступил конденсат, и Олег машинально протирал лобовое, будто пытаясь стереть напряжение.
— Зачем ты это сделала? — наконец спросил он, не отрывая взгляда от дороги. Голос у него был глухой, усталый.
— Чтобы расставить точки, — ответила она.
— Да не точки, а крест ты поставила! — он ударил ладонью по рулю. — На всех! На отношениях!
— Они сами поставили, Олег. Просто я перестала делать вид, что не вижу.
— Да нет! — он сорвался на крик. — Они же мои родители! У них язык без костей, да, но они же не враги! Они просто… ну, по-своему любят!
— Любят тебя. Не меня. — Она говорила тихо, но каждое слово било точно. — А теперь им понадобились мои деньги, вот и вспомнили, что я часть семьи.
— Это несправедливо, — выдохнул он.
— Конечно. Вся жизнь несправедлива, — Дана повернулась к окну. — Особенно когда за любовь приходится платить наличными.
Олег хотел что-то сказать, но замолчал. Ему было больно, обидно и стыдно одновременно. Он не знал, на кого злиться — на жену, на мать или на себя.
Они приехали домой в темноте. В квартире пахло холодным воздухом и чем-то металлическим — будто после грозы.
Дана молча сняла пальто, прошла в комнату и закрыла дверь.
Олег остался в прихожей. Минуту стоял, глядя в пустоту. Потом тяжело сел на диван и уткнулся лицом в ладони.
Ночь прошла в тишине. Дана не спала — лежала, уставившись в потолок. Мысли скакали, путались. Она чувствовала странную пустоту, как будто из нее вынули все эмоции. Ни злости, ни облегчения. Просто пусто.
Утром Олег ушел на работу, не попрощавшись. Только тихо прикрыл за собой дверь.
Она заварила кофе, открыла ноутбук, но работать не смогла. В голове крутилась одна фраза: «На колени». Она понимала, что перегнула. Что это была месть. Но не могла пожалеть.
Три года она держала в себе унижения, подколки, язвительные замечания. И вот впервые — сказала всё прямо. Без страха. И стало легче.
Телефон завибрировал. На экране — «Света».
Дана усмехнулась, но всё же ответила.
— Да?
— Дан, привет… — голос сестры мужа был непривычно мягким, будто прошедшей ночью ничего не случилось. — Я просто хотела сказать… ты, конечно, крутая. Серьёзно. Мама в шоке, папа тоже. Они думали, ты никогда рот не откроешь.
— А ты?
— А я… — Света замялась. — А я понимаю тебя. Правда. Просто ты могла бы всё по-другому сделать. Без этого… театра.
— Я устала делать по-другому, Свет.
— Понимаю, — тихо сказала она. — Но теперь у вас с Олегом будет тяжело. Мама тебе этого не простит.
— Я и не жду, — ответила Дана. — Пусть живёт с этим.
Повисла пауза. Потом Света вздохнула:
— Знаешь… если вдруг передумаешь — я не обижусь. Просто… мне правда нужна помощь. Не три миллиона, хоть чуть-чуть.
— Свет, — перебила Дана. — Давай честно. Это не на бизнес. Это на твою новую машину.
На том конце послышалось молчание, потом короткий смешок.
— Ну ты, конечно, не промах. Всё знаешь.
— Я просто умею считать. И читать людей.
— Жаль, — сказала Света. — Я думала, мы сможем стать ближе.
— Мы и были близки. Ровно до того момента, как я заработала деньги.
Связь оборвалась.
К вечеру Олег вернулся. Уставший, мрачный. Сел на край кровати, молчал.
— Они тебе звонили? — спросила Дана.
— Да, — он провел рукой по лицу. — Мама плакала. Говорила, что ты её оскорбила. Что теперь ей «стыдно в глаза людям смотреть».
— Пусть посмотрит в зеркало, — сказала она.
— Дан, ты же понимаешь, я между вами застрял. Я не выбираю. Я просто хочу, чтобы все перестали воевать.
— Это невозможно, Олег. — Она подняла глаза. — Потому что ты хочешь, чтобы я всё прощала, а они — чтобы я всё терпела.
Он опустил голову.
— А ты чего хочешь?
Она долго молчала. Потом тихо сказала:
— Хочу, чтобы ты хоть раз был на моей стороне. Не молча, не после — а сразу.
Олег не ответил.
Утро понедельника началось с холода — не только на улице. В квартире стояла тишина, звенящая, как после взрыва. Олег уже ушёл, не оставив ни записки, ни сообщения. Дана сидела на подоконнике с чашкой кофе, смотрела на серое ноябрьское небо и думала, что это молчание — тоже ответ.
Телефон лежал рядом, экран гас. Ни звонков, ни уведомлений. Даже коллеги, с которыми она обычно переписывалась, словно сговорились оставить её в покое. Только кот, подобранный весной на парковке, лениво потягивался на батарее.
Она включила ноутбук, попробовала работать — ничего не шло. Мысли возвращались к субботе. К лицу Тамары Павловны, к взгляду Олега, к этому слову — «на колени». Оно звучало в голове, как отбойный молоток.
Она понимала: всё, пути назад нет. В их жизни что-то необратимо треснуло.
Олег вернулся поздно, когда часы показывали за полночь. Ключи звякнули в замке, и Дана почти вздрогнула — как будто ждала не мужа, а чужого.
— Привет, — тихо сказала она.
— Привет, — отозвался он. Голос хриплый, усталый. — Не спишь?
— Не получается.
Он снял куртку, кинул сумку на стул и долго стоял, глядя на неё, как на чужую.
— Мы поговорим? — спросил он наконец.
— Конечно.
Он сел напротив, потер лицо руками и выдохнул:
— Я сегодня заезжал к родителям.
— Я догадалась.
— Они… в ужасе, Дана. Мама до сих пор не может прийти в себя. Говорит, что ты её унизила при всех.
— Я просто сказала правду.
— Но зачем так? — Олег вскинулся. — Зачем добивать? Можно было сказать, что не дашь денег, и всё. Без этого цирка!
— А они бы поняли? — усмехнулась Дана. — Они бы закатили спектакль про «семью», про «взаимопомощь», про то, как я обязана. Им нужно было не просто отказать — им нужно было показать, где их место.
— «Где их место»? — он повторил тихо, но в голосе уже звенела ярость. — Ты слышишь себя вообще? Это мои родители! Люди, которые меня вырастили!
— Да. И которые научили тебя не видеть очевидное.
— Очевидное?
— Что ими движет не любовь, а расчет, — твёрдо сказала она. — Ты сам всё слышал. Они даже не пытались это скрыть.
Он встал, прошёлся по комнате.
— Может, они ошиблись. Может, сказали глупость. Но они не заслужили, чтобы их ставили на колени.
— А я заслужила то, как они со мной обращались все эти годы? — резко бросила она. — Когда твоя мать говорила, что я «прицепилась» к тебе ради прописки? Когда твоя сестра смеялась, что я «вечно за компом, бездельничаю»? Когда отец делал вид, что меня нет?
— Это было давно.
— Нет, Олег. Это было вчера. И позавчера. И каждый день, пока ты молчал.
Он опустил глаза. На мгновение всё стихло. Только за окном гудел ночной ветер.
— Я просто хотел, чтобы мы жили спокойно, — тихо сказал он. — Без скандалов, без вот этого всего.
— А я хочу жить с уважением, — ответила она. — И, видимо, это несовместимо.
Он посмотрел на неё долго, тяжело, потом прошептал:
— Ты изменилась.
— Нет, Олег. Я просто перестала быть удобной.
Следующие дни они жили, как соседи. Олег вставал рано, уходил на работу, вечером возвращался, ужинал молча. Дана работала ночами — то ли от бессонницы, то ли потому, что в тишине слова и мысли ложились легче.
Однажды вечером, когда она сидела с ноутбуком, раздался звонок. Номер был неизвестный.
— Алло?
— Это я, — голос Тамары Павловны. Удивительно ровный, без привычной наигранной мягкости. — Мы можем поговорить?
— Если вы позвонили извиниться — можем.
— Нет, — холодно сказала та. — Я позвонила предупредить.
— Предупредить?
— Да. Мы с отцом решили, что пока… не стоит вам появляться у нас. И вообще… наверное, будет лучше, если вы с Олегом немного поживёте отдельно. Подумайте каждый о своём.
Дана усмехнулась:
— Вы думаете, я держусь за их дом?
— Я думаю, ты держишься за моего сына, — резко ответила Тамара Павловна. — А он сейчас на грани. Ты его довела. Он не ел два дня, ходит, как тень. Тебе этого мало?
— Моего участия ему всегда было мало, — отрезала Дана. — Он привык, что за него всё решают — вы, я, кто угодно. Может, пора взрослеть.
— Девочка, — голос свекрови стал ледяным, — ты ещё пожалеешь.
— Возможно, — спокойно сказала Дана. — Но точно не о сегодняшнем разговоре.
Она повесила трубку.
В тот вечер Олег не вернулся ночевать. Ни звонка, ни сообщения.
На следующее утро Дана нашла на кухонном столе его ключи и короткую записку:
«Мне нужно время. Не ищи. Позвоню, когда всё пойму.»
Она долго сидела с этой бумажкой в руках, чувствуя, как внутри всё медленно оседает. Не боль — пустота. Странная, холодная ясность.
Прошло две недели. Работа спасала: заказы, дедлайны, переговоры. Она снова стала зарабатывать много, даже больше прежнего, но теперь эти цифры не приносили радости. Вечерами включала телевизор, просто чтобы заглушить тишину.
Иногда ловила себя на том, что скучает по Олегу. По его беспомощной доброте, по тому, как он утром суетился на кухне, по его «Дан, ты кофе будешь?». Но потом вспоминала — и становилось легче. Любовь не должна стоить унижения.
Однажды вечером позвонили в дверь. Она открыла — и едва не выронила чашку.
Олег стоял на пороге, небритый, с осунувшимся лицом и глазами, в которых смешались усталость и решимость.
— Привет, — тихо сказал он.
— Привет. Заходи.
Он вошёл, не разуваясь, просто стоял в прихожей.
— Я… жил у родителей, — сказал он, — но не смог. Там невозможно дышать. Мама каждый день начинает разговор с твоего имени. Она тебя ненавидит, но не может перестать обсуждать.
— Не сомневаюсь.
Он посмотрел на неё.
— Я думал… может, ты была неправа. Что ты всё разрушила. А потом понял: разрушилось раньше. Просто ты сказала вслух то, что мы все знали.
Она молчала, чувствуя, как внутри медленно тает напряжение.
— Я не хочу, чтобы ты уходила из моей жизни, — продолжил он. — Но я понимаю, если тебе со мной тяжело. Я запутался, Дана. Я не знаю, как быть между вами.
— Не надо быть между, — мягко сказала она. — Надо быть рядом. Или не быть вовсе.
Он опустил глаза.
— Я не хочу терять тебя.
— Тогда научись выбирать, — ответила она. — Не между мной и мамой, а между прошлым и будущим.
Он долго стоял, потом кивнул.
— Можно я останусь сегодня? Без разговоров. Просто рядом.
Она посмотрела на него — усталого, настоящего, не играющего роли. И впервые за долгое время не почувствовала злости. Только усталость.
— Останься, — тихо сказала она.
Они легли, не касаясь друг друга. Только дыхание — ровное, тихое — снова заполнило комнату.
Утром Дана проснулась первой. Олег спал, раскинув руки, как ребенок. Она долго смотрела на него и вдруг поняла — всё не кончилось. Просто началось по-другому. Без иллюзий, без фальши.
Пусть впереди — работа, разговоры, ссоры. Пусть. Главное — не возвращаться туда, где унижение стало привычным.
Она встала, заварила кофе и выглянула в окно. Ноябрьское солнце пробивалось сквозь туман, робко, но уверенно.
Дана усмехнулась:
— Ну что, начнём заново. Только на своих условиях.
И впервые за долгое время ей стало по-настоящему спокойно.
Пришла беда