— Да мне плевать, что твоей матери не нравится моя работа, тем более, я ничем таким не занимаюсь, я всего лишь модель!

— Да мне плевать, что твоей матери не нравится моя работа, тем более, я ничем таким не занимаюсь, я всего лишь модель! А она застряла в своих предрассудках и просто выносит мозг тебе и мне! Так что, если она, или ты ещё хоть раз мне что-то скажите по этому поводу, то я просто уйду от тебя, милый мой!

Слова упали в пространство гостиной, как куски льда. Ксения не повышала голоса. В этом и заключалась главная угроза. Её спокойствие было подобно затишью перед бурей, идеально гладкой поверхности воды, под которой скрывается мощное подводное течение. Она стояла посреди комнаты, высокая, с прямой, как струна, спиной, и смотрела на мужа. На ней была простая домашняя шёлковая пижама, но держалась она так, будто только что сошла с подиума в платье от кутюр.

Стас стоял у порога, всё ещё в своём безупречном офисном костюме. Он только что приехал, даже не успев снять ботинки. От него едва уловимо пахло чужим домом — запахом маминых пирогов и валокордина, въедливым и душным ароматом её мира, который он каждый раз приносил с собой, как невидимую грязь на подошвах. Узел его галстука казался слишком тугим, словно душил его, мешая подобрать нужные слова, свои собственные, а не те, что ему полтора часа вкладывали в голову.

— Ксюша, ну это же неприлично. Мама права, ты выставляешь себя напоказ, — он наконец выдавил из себя фразу, и она прозвучала фальшиво, как заученная реплика в плохом спектакле. Он смотрел не на неё, а куда-то в сторону, на идеально подобранный торшер в углу, который они вместе выбирали в прошлой, кажется, уже такой далёкой жизни.

Она сделала два шага ему навстречу. Её движения были плавными, хищными. Она остановилась так близко, что он мог рассмотреть золотистые искорки в её зелёных глазах.

— Неприлично, Стас, это приходить в свой дом и говорить голосом своей матери. Неприлично быть тридцатилетним успешным мужчиной и не иметь собственного мнения по поводу жены. Ты сам, вот ты лично, что считаешь? Тебе стыдно за мою работу?

Он дёрнулся, словно от пощёчины. Этот прямой вопрос был запрещённым приёмом. В мире его матери всё было просто: были «приличные» женщины и были «эти». Врачи, учительницы, бухгалтеры — приличные. Актрисы, певицы, и уж тем более модели — «эти». Он никогда не думал об этом всерьёз. Ксения была для него произведением искусства. Её работа была частью её самой, частью того образа, в который он когда-то влюбился. Но сейчас, под давлением материнского авторитета, привычные понятия начали размываться.

— Дело не в том, что я считаю… Есть общепринятые нормы. Мои коллеги, партнёры… Что они подумают, если увидят тебя в каком-нибудь журнале в… таком виде?

— В каком «таком» виде, Стас? — она не отступала, её взгляд буравил его насквозь. — Я снимаюсь для каталогов одежды, для рекламы косметики, для обложек деловых изданий. Я не продаю своё тело, я продаю образ. Тот самый образ, который, кстати, позволяет нам жить в этой квартире и покупать тебе костюмы, которые так нравятся твоей маме.

Она говорила фактами, и это бесило его больше всего. Он привык, что женщины в его семье общаются намёками, обидами, манипуляциями. Прямота Ксении обезоруживала и злила. Он хотел бы, чтобы она заплакала, закричала, устроила истерику. Тогда он мог бы почувствовать себя правым, сильным, мужчиной, который усмиряет неразумную женщину. Но она стояла перед ним, как судья, и ему оставалось только беспомощно оправдываться.

— Ты всё упрощаешь. Это вопрос репутации. Моей репутации. И нашей семьи.

— Нашей семьи? — Ксения усмехнулась, но в этой усмешке не было ни капли веселья. — В нашей семье сейчас есть только я, ты и голос твоей мамы, который звучит громче нас обоих. Так вот, я этот голос больше слушать не намерена. Моё предложение ты услышал. Либо ты решаешь, на чьей ты стороне и затыкаешь этот поток нравоучений раз и навсегда. Либо… — она сделала паузу, давая ему прочувствовать вес последней фразы, — либо я уйду. Выбирай.

Она развернулась и пошла в спальню. Не хлопнув дверью, не обернувшись. Просто ушла, оставив его одного посреди гостиной в его идеальном костюме и с чужими мыслями в голове. Он смотрел ей вслед, и впервые за всё время их отношений почувствовал не любовь и не восхищение, а холодную, бессильную ярость. Она только что поставила его перед выбором, которого он боялся больше всего на свете.

Утро не принесло разрядки. Оно пропитало вчерашний конфликт холодной, липкой тишиной. Стас собирался на работу молча, подчёркнуто аккуратно завязывая галстук, словно этот ритуал мог вернуть в его мир привычный порядок. Он не посмотрел на Ксению, когда уходил, бросив в пустоту коридора короткое «пока». Это было даже не прощание, а констатация факта — он уходит, оставляя её наедине с проблемой, которую сам же и создал. Он ждал, что она сломается, что тишина и его холодность заставят её пожалеть о своих словах. Он не знал, что для неё эта тишина была не наказанием, а разрешением. Разрешением действовать.

Когда за ним закрылась дверь, Ксения ещё несколько минут постояла неподвижно, прислушиваясь к затихающим звукам лифта. Затем она спокойно прошла на кухню, сварила себе чёрный кофе без сахара и села за стол, глядя в окно. Она не обдумывала план мести. План уже родился вчера, в тот самый момент, когда она произнесла свой ультиматум. Это не было спонтанным решением, продиктованным обидой. Это была профессиональная стратегия. Он и его мать атаковали её на её поле — поле публичности и образов. Что ж, она примет бой и будет использовать то оружие, которым владеет в совершенстве.

Её целью стал его кабинет. Святая святых. Место, куда не допускались беспорядок и эмоции. Территория его успеха, отделанная тёмным деревом и пахнущая дорогим парфюмом и кожей кресла. Она вошла туда, как на вражескую территорию. Её взгляд методично сканировал пространство, выбирая реквизит. Вот он, его самый дорогой костюм, висящий на специальной вешалке. Тончайшая итальянская шерсть, идеальный крой. Символ его статуса, его броня в корпоративном мире. Она аккуратно сняла пиджак. Дальше — стол. Диплом в тяжёлой раме из тёмного дерева, стоящий на самом видном месте. Доказательство его интеллекта и права принадлежать к высшей касте менеджеров. И, наконец, вишенка на торте — корпоративный пропуск, лежащий у монитора. Глянцевый пластик с его фотографией: серьёзное, уверенное лицо человека, который всё контролирует.

Через полчаса кабинет было не узнать. Он превратился в фотостудию. Ксения выставила свет — два софтбокса, которые залили комнату ровным, холодным светом, убивающим уютные тени. Камера на высоком штативе была направлена на его массивное кожаное кресло. Она работала без суеты, её движения были точными и выверенными, как у хирурга перед сложной операцией. Не было ни злости, ни обиды. Только ледяная концентрация.

Она разделась, оставшись в одном белье, и накинула на плечи его пиджак. Ткань была прохладной и пахла им — смесью парфюма, сигар и уверенности. Она надела свои самые высокие шпильки, которые громко зацокали по паркету. Села в его кресло, глубоко утонув в дорогой коже. Поставила диплом в рамке на угол стола, рядом бросила его пропуск. А затем закинула ноги в туфлях прямо на полированную столешницу. Выставив таймер на камере, она начала работать. Щелчок затвора. Ещё один. Она меняла позы, ракурсы, выражение лица. Взгляд был прямым, дерзким, смотрящим прямо в объектив. Пиджак был распахнут ровно настолько, чтобы это было провокацией, но не пошлостью. Это была её территория. Эстетика на грани фола.

Закончив, она так же спокойно оделась, убрала оборудование и вернула кабинет в его первозданный вид. Единственное, что она забрала с собой — карту памяти из фотоаппарата. Перекинув снимки на компьютер, она долго выбирала лучший. Не самый откровенный, а самый сильный. Тот, где её взгляд был полон холодной иронии. Она перевела его в чёрно-белый формат, что мгновенно добавило кадру стиля и драматизма. А затем загрузила его в свой профессиональный аккаунт, где на неё были подписаны десятки тысяч человек — фотографы, редакторы глянца, рекламные агенты и просто ценители. Под фотографией она напечатала короткий, но убийственный текст:

«Новый проект: „Корпоративная мораль“. Размышляю о стыде и приличиях в современном бизнесе. Вдохновлено моей семьёй».

Она нажала кнопку «Опубликовать». Тихий клик мыши прозвучал в квартире оглушительнее любого крика. Она не просто ответила на оскорбление. Она взяла его «приличный» мир, его репутацию, его статус и выставила всё это на всеобщее обозрение. На своей территории. По своим правилам.

Мир Стаса был построен на порядке. Он был архитектором своей жизни, и каждый её элемент, от идеально выглаженных манжет до квартальных отчётов, лежал на своём месте. Его офис, аквариум из стекла и стали на тридцать пятом этаже небоскрёба, был вершиной этого упорядоченного мира. Здесь он был не просто Стасом. Он был Станиславом Андреевичем, вице-президентом, человеком, чьё слово имело вес, а подпись — цену. Воздух здесь был стерильным, отфильтрованным от уличной пыли и человеческих слабостей, а тихий гул системы кондиционирования был саундтреком его успеха.

Первый удар пришёлся на смартфон. Короткая вибрация на полированной поверхности стола. Сообщение от Игоря, начальника смежного отдела, вечного приятеля-соперника. «Стас, это твоя? ». И ссылка. Стас нахмурился. Игорь никогда не писал ему по пустякам, а подмигивающий смайлик выглядел откровенно ядовито. Он лениво кликнул по ссылке, ожидая увидеть очередную глупую шутку из сети.

Экран заполнила чёрно-белая фотография. На секунду он не понял, что видит. Знакомый изгиб кожаного кресла. Резкий блик на раме его диплома. Его пиджак. И ноги. Длинные, точёные ноги в туфлях на убийственной шпильке, бесцеремонно закинутые на его стол. И её лицо. Лицо Ксении, смотрящее прямо на него, сквозь экран, с холодным, насмешливым превосходством. Губы тронута лёгкая усмешка, но глаза не смеялись. Они выносили приговор.

Что-то внутри него оборвалось. Гудение кондиционера вдруг стало оглушительным. Цифры в открытом на мониторе отчёте поплыли, превращаясь в бессмысленные иероглифы. Он прочитал подпись. «Новый проект: „Корпоративная мораль“. Размышляю о стыде и приличиях в современном бизнесе. Вдохновлено моей семьёй». Семьёй. Это слово впилось в него, как раскалённая игла. Она не просто сделала провокационный снимок. Она вытащила их конфликт, их личное, грязное бельё, и вывесила его на флагштоке посреди цифровой площади, на обозрение десяткам тысяч человек.

Телефон завибрировал снова. И снова. Сообщения посыпались в общий чат топ-менеджеров. Сначала — просто лайки под пересланной Игорем ссылкой. Потом — едкие комментарии. «Станислав, у твоей жены отличный вкус на деловые костюмы!». «Креативный подход к тимбилдингу». Он чувствовал, как стеклянные стены его офиса сжимаются, превращая аквариум в банку с пауком. Каждый проходящий по коридору сотрудник, казалось, замедлял шаг у его двери, бросая быстрый, любопытный взгляд. Он слышал за спиной приглушённые смешки, видел улыбки, которые коллеги спешно стирали с лиц, встречаясь с ним взглядом.

Его репутация, этот монолит, который он годами вытачивал из гранита безупречности, покрывалась трещинами в режиме реального времени. Он перестал быть Станиславом Андреевичем. Он стал «тем парнем, чья жена…». Это унижение было гораздо страшнее материнских упрёков. То было чужое, навязанное чувство стыда. Это же было его собственное, выжигающее изнутри, персональное. Она нанесла удар не по его убеждениям. Она ударила по его статусу. По его эго. По самому фундаменту его мира.

Вечером он ехал домой. Ярость, кипевшая в нём днём, остыла, превратившись в тяжёлый, холодный слиток где-то в груди. Он больше не думал о матери. Он вообще о ней не думал. В его голове была только одна мысль: она сделала это намеренно. Холодно, расчётливо и жестоко. Она использовала его же атрибуты успеха, чтобы публично его кастрировать.

Он вошёл в квартиру. Ксения сидела в гостиной с книгой, такая же спокойная и невозмутимая. Она подняла на него глаза, и в них не было ни страха, ни раскаяния. Только ледяное ожидание.

— Ты довольна? — его голос был ровным, лишённым эмоций.

— Я предупреждала, — ответила она так же спокойно, переворачивая страницу.

И в этот момент он понял. Для неё это была игра. Шахматная партия, в которой она только что поставила ему эффектный шах. Она ждала его ответного хода. Он молча прошёл мимо неё, не удостоив больше ни словом, ни взглядом. Он не собирался кричать. Не собирался ничего доказывать. Слова закончились. Теперь говорить будут поступки. Он вошёл в свой кабинет, закрыл за собой дверь и медленно обвёл взглядом место своего унижения. Ответный ход уже созревал в его голове. И он будет не менее изящным. И гораздо более жестоким.

Ночь не принесла Стасу сна. Он лежал на своей половине кровати, неподвижно глядя в потолок, на котором плясали тени от фар проезжающих машин. Рядом ровно и глубоко дышала Ксения. Она спала сном победителя, уверенного в своей правоте и силе. Эта её умиротворённость, это спокойствие после нанесённого ему удара бесило его куда больше, чем сама фотография. Он ждал. Ждал, пока тишина в квартире станет абсолютной, пока город за окном окончательно погрузится в дремоту.

Около трёх часов ночи он бесшумно встал. Не включая света, на ощупь, он прошёл по коридору и остановился у двери в её комнату-студию. Это было её личное пространство, её крепость, куда она уходила творить. Он никогда не входил сюда без её разрешения. Сегодня он не стал спрашивать.

Комната встретила его запахом фиксажа, парфюма и пыли, танцующей в лунном свете, что пробивался сквозь жалюзи. У стены аккуратно стояло её оборудование: штативы, похожие на худых металлических насекомых, софтбоксы, сложенные, как огромные веера. На большом рабочем столе царил творческий порядок. И вот оно. Её портфолио. Толстая папка из чёрной кожи с тиснением её имени. Сумма её побед, её гордость, доказательство её профессионализма. Он положил папку на стол и открыл её.

Оттуда на него смотрели десятки разных Ксений. Дерзкая, с короткой стрижкой, в рекламе авангардных украшений. Нежная, с распущенными волосами, на обложке свадебного журнала. Строгая и деловая, в съёмке для финансового издания. Каждый снимок был произведением искусства, результатом работы целой команды, центром которого была она. Её лицо.

Стас выдвинул ящик стола. Среди карандашей и скрепок он нашёл то, что искал. Тяжёлый канцелярский нож с выдвижным лезвием. Он нажал на кнопку, и острая сталь со щелчком вышла наружу, хищно блеснув в лунном свете. Он вернулся к портфолио. Выбрал первый лист — глянцевый, плотный, дорогой. Приложил лезвие к фотографии. И начал резать. Он не рвал и не кромсал. Он делал это с холодной, хирургической точностью. Лезвие входило в глянцевую поверхность с тихим, змеиным шипением. Он не вырезал снимок целиком. Он вырезал её лицо. Аккуратный овал, который он откладывал в сторону. На листе оставалась безупречно одетая фигура с пустой, зияющей дырой вместо головы.

Он перевернул страницу. И повторил. Снова и снова. Десятки раз. Его движения были механическими, лишёнными всякой эмоции. Он не уничтожал. Он ампутировал. Он отделял её личность от её работы, превращая её достижения в безликий манекен. Рядом с папкой росла уродливая горка вырезанных лиц.

Когда портфолио было кончено, он не остановился. Его взгляд упал на оборудование. На её любимую камеру, на дорогие объективы, которые она протирала специальной замшей с такой нежностью. Он взял камеру. Затем самый большой объектив. И начал строить. Он не бил и не ломал. Он создавал свою инсталляцию. В центре комнаты он поставил один на другой осветительные приборы, создавая шаткое, нелепое основание. Сверху водрузил камеру, объективом вниз, словно повешенную. Вокруг разложил остальные объективы, как гильзы после расстрела. А затем взял пустые, изуродованные листы из портфолио и вставил их в пустые рамы, стоявшие у стены. Венцом его творения стала горстка вырезанных лиц, которую он рассыпал у подножия этой конструкции, как конфетти.

Утром Ксения проснулась в прекрасном настроении. Она чувствовала себя обновлённой, сильной. Она выиграла этот раунд. Напевая что-то себе под нос, она вошла в свою студию, чтобы выпить кофе и спланировать новый день. И замерла на пороге.

Она не вскрикнула. Не произнесла ни слова. Её взгляд медленно обходил комнату, фиксируя каждую деталь сотворённого им хаоса. Уродливая пирамида из её инструментов, её сокровищ. Её камера, её «третий глаз», унизительно смотрящая в пол. И рамы на стенах, в которых зияли дыры на месте её лица. Это был не просто погром. Это был манифест. Холодный, продуманный и невероятно жестокий ответ на её вызов. Это было символическое убийство её как профессионала, как личности. Он не просто уничтожил её работу — он превратил её в гротескный, издевательский мусор.

Стас стоял в дверном проёме позади неё. Он ждал этого момента. Он хотел увидеть её лицо. Она медленно обернулась. Её глаза были сухими и тёмными, как выжженная земля. В них не было больше ни иронии, ни превосходства. Только пустота. Они молча смотрели друг на друга посреди руин их общей жизни. Никаких слов больше не требовалось. Всё было сказано. Окончательно…