— Стой! Что?! Ты хочешь сказать, что я должна содержать нашу семью, себя, тебя и детей, пока ты копишь на свою машину?! А ты ничего не перепутал!!!

— Жень, смотри, какую я себе присмотрел.

Голос Семёна, прозвучавший за её спиной, был полон того мальчишеского, неприкрытого восторга, который она не слышала уже очень давно. Евгения не обернулась. Она методично, круговыми движениями, тёрла губкой тарелку с остатками гречки. Тёплая вода приятно омывала руки, а мерный гул вытяжки над плитой создавал уютный кокон, отгораживающий её от остального мира. Ужин закончился, дети закрылись в своей комнате, и наступило то редкое вечернее время, когда можно было просто побыть в тишине. Почти.

— Сем, я занята, — она не хотела показаться резкой, просто устала. День был длинным, отчёты на работе вымотали все силы, а впереди ещё ждала проверка уроков у старшего.

— Да ты на секунду глянь! Это бомба! — он не унимался, и по шуршанию джинсов она поняла, что он придвинул свою табуретку ещё ближе.

Женя вздохнула, выключила воду и вытерла руки о вафельное полотенце, висевшее на ручке духовки. Повернулась. Семён сидел, прижавшись почти вплотную к кухонному гарнитуру, и держал на коленях ноутбук. Его лицо, освещённое холодным светом экрана, светилось. На мониторе, переливаясь глянцевыми боками под студийным светом, красовался огромный чёрный внедорожник. Машина была вызывающе дорогой, агрессивной и абсолютно непрактичной для их городской жизни с двумя детьми и вечной проблемой парковки во дворе-колодце.

— Красивая, — вежливо сказала Женя, готовясь вернуться к горе посуды в раковине. — Сколько стоит такая радость? Как три наших квартиры?

— Ну почти, — он усмехнулся, не заметив иронии в её голосе. — Но я придумал! Я решил, что хватит мечтать. Пора действовать. Со следующего месяца всю свою зарплату откладываю на неё. Вот чисто всё, до копейки. Годика за полтора-два накоплю.

Он сказал это так просто, с таким воодушевлением, будто сообщал, что нашёл способ телепортироваться или изобрёл вечный двигатель. Он смотрел на неё сияющими глазами, ожидая ответного восторга, объятий, может быть, даже слёз радости. Он ждал, что она оценит его решительность, его масштабный план.

Женя молчала. Гудение вытяжки вдруг стало оглушительным. Она чувствовала, как кровь медленно отступает от её лица, оставляя после себя неприятный холодок. Она снова открыла кран, но тут же закрыла. Капля воды сорвалась с носика и громко шлёпнулась в металлическую раковину.

— Подожди, — её голос прозвучал глухо и незнакомо, будто принадлежал другой женщине. — Я не поняла. Что значит «всю зарплату»?

— Ну, в смысле, всю, — он пожал плечами, всё ещё не понимая, почему она не прыгает от счастья. Его лицо выражало лёгкое недоумение, как у ребёнка, которому не дали конфету за рассказанный стишок. — Буду на карту специальную переводить, открою счёт «Мечта». Чтобы не соблазняться. Всё до копейки, Жень, понимаешь? Только так и можно накопить на серьёзную вещь.

Она смотрела на него. На его довольное, раскрасневшееся лицо. На его улыбку. Он не шутил. В его голове этот план выглядел гениальным и абсолютно логичным. Он действительно не понимал, что только что сказал. Эта мысль была такой дикой, что на мгновение ей показалось, что она спит.

— А ипотеку, Семён? — спросила она очень медленно, проговаривая каждое слово, словно объясняла что-то умственно отсталому. — Коммуналку? Еду? Одежду Кириллу и Маше? Кружки? Бензин в мою машину, на которой я их вожу? Это кто будет оплачивать? Святой дух?

Семён беззаботно махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху. Его лицо не омрачила ни тень сомнения. Его вселенная оставалась целой и невредимой.

— Ну ты же работаешь. Зарплата у тебя хорошая. Прорвёмся как-нибудь. Это же не навсегда, ну что ты. Год-полтора потерпеть. Может, и больше, но это мы ещё посмотрим. Это же инвестиция в наш статус, в комфорт! Зато потом какая у нас машина будет! Представляешь, как мы на ней на дачу поедем? Все соседи языки проглотят!

Он улыбнулся. Широкой, счастливой, абсолютно детской улыбкой человека, который только что подарил своей любимой женщине целый мир.

И эта его улыбка взорвала её.

Взрыв не был громким. Он был внутренним, тихим и разрушительным. Улыбка Семёна не погасла, она застыла на его лице, пока Женя, не отрываясь, смотрела на него. Она смотрела так, словно видела его впервые в жизни. Не мужа, не отца своих детей, а какого-то странного, незнакомого мужчину, который случайно забрёл к ней на кухню и несёт несусветную чушь.

Она медленно отвернулась от него и опёрлась бедром о край столешницы. Взяла чистое, сухое полотенце и начала методично, с преувеличенной аккуратностью, протирать уже сухую тарелку.

— «Прорвёмся как-нибудь», — повторила она его слова в пустоту. Голос её был ровным, почти без интонаций, и от этого он звучал ещё страшнее. — Интересное выражение. «Как-нибудь». Семён, а ты можешь конкретизировать это «как-нибудь»? Это значит, Маше на день рождения мы подарим красивую фотографию твоего будущего внедорожника? А когда у Кирилла порвутся единственные зимние ботинки, я ему предложу потерпеть годик-полтора?

Семён наконец-то почувствовал, что атмосфера изменилась. Его восторженная улыбка сползла, сменившись обиженным и недоумевающим выражением. Ноутбук на его коленях всё ещё светился, и глянцевый монстр на экране казался насмешкой.

— Ну что ты начинаешь сразу? Я же не говорю, что мы голодать будем. Я просто предлагаю немного затянуть пояса. Ради большой цели. Ради нашей общей мечты!

— Нашей? — Женя положила тарелку на стол с тихим, отчётливым стуком. Она повернулась к нему. — Это когда она успела стать «нашей»? Ты меня спросил, хочу ли я эту мечту? Ты поинтересовался, готова ли я ради твоей игрушки взвалить на себя ипотеку в сорок пять тысяч, коммуналку в десять, еду на четверых, которая меньше тридцатки в месяц уже не выходит, плюс одежда, плюс непредвиденные расходы на лекарства? Ты вообще калькулятор в руки брал, мечтатель? Или в твоём мире деньги просто появляются в тумбочке?

Её сарказм был холодным и острым, как скальпель. Он резал по живому, и Семён начал защищаться. Он захлопнул крышку ноутбука, будто пряча от неё свою мечту.

— Я думал, ты меня поддержишь! Любая нормальная жена была бы рада, что её муж стремится к чему-то большему, а не просто просиживает штаны на работе за оклад! Я же для семьи стараюсь! Мы будем все вместе на ней ездить!

— Стараешься для семьи? — она сделала шаг к нему. Табуретка, на которой он сидел, была низкой, и теперь она смотрела на него сверху вниз. — Ты сейчас серьёзно это говоришь? Стараться для семьи — это когда ты приносишь свою зарплату и мы вместе решаем, как закрыть все наши обязательства. Стараться для семьи — это когда ты думаешь, как оплатить репетитора по английскому для сына, а не о том, какой цвет кожи выбрать для салона своего эго. Твоя «мечта» — это не для семьи. Это для тебя. Чтобы твои друзья слюни пускали. Чтобы ты чувствовал себя крутым парнем. А семья… семья должна «прорваться как-нибудь».

Его лицо побагровело. Он вскочил с табуретки, теперь они были одного роста. В маленькой кухне стало совсем тесно.

— Да что ты понимаешь! Ты просто погрязла в своих счетах и кастрюлях! Ты не видишь дальше собственного носа! Я говорю о перспективе, о статусе, а ты мне про какие-то ботинки! Неужели так сложно понять, что иногда нужно пожертвовать малым ради великого?

Он говорил это с такой страстью, с таким праведным гневом, будто это она была эгоисткой, которая мешает ему вести их семью к светлому будущему. Он искренне верил, что его желание важнее их быта.

— Малым? — переспросила Женя, и в её глазах мелькнуло что-то по-настоящему опасное. — То есть еда, крыша над головой и здоровье наших детей — это «малое»? А вот этот кусок железа, который ты увидел в интернете, — это «великое»? Ты вообще в своём уме, Семён?

— Вот видишь! Я так и знал! Ты просто не умеешь мечтать по-крупному! Ты не способна на это! Тебе лишь бы свой борщ сварить и чтобы всё было тихо, как на кладбище! А я так не могу! Я хочу жить, а не существовать!

Это обвинение, брошенное с отчаянием, заставило Женю рассмеяться. Это был короткий, уродливый смешок, лишённый всякого веселья.

— Жить? Ты называешь «жизнью» безответственность? По-твоему, «существовать» — это оплачивать крышу над головой твоих детей? «Существовать» — это следить, чтобы у них была еда на завтрак, обед и ужин? Так вот, Семён, добро пожаловать в реальный мир. Большинство людей на планете именно так и «существуют». И знаешь что? Это и называется жизнь. А то, что ты себе придумал — это не жизнь, это каприз избалованного подростка, который решил, что ему все всё должны.

— Конечно, тебе легко говорить! — он ткнул пальцем в её сторону, хотя и не коснулся её. — Сидишь в своём тёплом офисе, циферки пересчитываешь! У тебя всё просто! А я на своей работе пашу, с людьми общаюсь, нервы трачу! Я заслужил какую-то отдушину, какую-то цель! А ты этого не ценишь! Ты всё сводишь к деньгам!

— К деньгам? Да, я всё свожу к деньгам. Потому что ипотеку не оплатишь твоим «стремлением к большему». И в магазине за колбасу не расплатишься «перспективой и статусом». Ты говоришь, я не умею мечтать? Я мечтаю, Семён. Каждую ночь я мечтаю, чтобы нам хватило денег до следующей зарплаты. Я мечтаю закрыть эту проклятую ипотеку не через двадцать лет, а хотя бы через десять. Я мечтаю, чтобы мы могли без истерики собрать детей в школу к первому сентября. Вот мои мечты! Они, может, не блестят, как твой внедорожник, но они, чёрт возьми, про нашу семью! А твоя зарплата, которую ты так легко готов выкинуть на ветер… она вообще сопоставима с тем, что ты хочешь? Или ты просто решил, что я буду твоим личным спонсором? Твоим банком с бесконечным кредитом доверия?

Вопрос про спонсорство повис в воздухе. Он не растворился, а, наоборот, уплотнился, превратился в нечто осязаемое. Семён смотрел на неё, и в его глазах обида смешивалась с упрямством. Он не собирался отступать. Он воспринял её слова не как логичный довод, а как личное оскорбление, подтверждающее его правоту.

— Да! — выкрикнул он, и это короткое слово ударило в стены маленькой кухни. — Да, чёрт возьми! А что в этом такого? Мы же команда! Мы семья! Сегодня ты меня поддержишь, завтра я тебя! Разве не так это работает? Да, на пару лет основная нагрузка ляжет на тебя. Ну и что? Я же не в казино эти деньги просаживать собираюсь, а вкладывать в наше будущее, в наш имидж! Я думал, ты это понимаешь! Думал, ты готова быть настоящим партнёром, а не просто соседкой по квартире, с которой у нас общий бюджет!

Он сказал это. Он действительно это сказал. Он не просто предложил абсурдный план, он сформулировал целую философию, в которой она была обязана пожертвовать всем ради его прихоти, и это называлось «партнёрством».

Женя замерла. Она перестала дышать. Мир сузился до его лица — раскрасневшегося от праведного гнева, уверенного в своей правоте. В её голове что-то щёлкнуло. Громко, со скрежетом, словно сломалась какая-то несущая конструкция, державшая всю её жизнь последние двенадцать лет. Она сделала медленный вдох, и вместе с воздухом в неё ворвалась ледяная, кристально чистая ярость.

— Стой! Что?! Ты хочешь сказать, что я должна содержать нашу семью, себя, тебя и детей, пока ты копишь на свою машину?! А ты ничего не перепутал, милый мой? Может, тогда, ты вообще свалишь из нашей жизни, и мы с детьми сами проживём, без тебя?

Её голос, до этого бывший то саркастичным, то ледяным, теперь обрёл новую силу. Он не сорвался на крик, но заполнил собой всё пространство, заставив Семёна невольно отшатнуться.

— Я не понимаю… — начал он, но она его перебила, сделав шаг вперёд.

— А я, кажется, наконец-то всё поняла! Это я ничего не понимала все эти годы! Пока я крутилась как белка в колесе между работой, школой, садиком и этой проклятой кухней, ты, оказывается, «мечтал»! Пока я отказывалась от повышения, потому что оно требовало командировок, а детей оставить не с кем, ты разглядывал в интернете картинки! Пока я высчитывала, хватит ли нам денег на зимнюю резину и оплату секции для Кирилла, ты выбирал комплектацию для своего будущего «статуса»!

Она говорила, и с каждым словом её спина выпрямлялась. Усталость, накопившаяся за день, за год, за всю их совместную жизнь, испарилась, сменившись злой, концентрированной энергией.

— Партнёрство, говоришь? Команда? А где была эта команда, когда я с температурой тридцать девять варила тебе суп, потому что ты не ешь вчерашнее? Где был этот партнёр, когда я ночами сидела над своими проектами, чтобы заработать премию и закрыть дыру в бюджете после твоего «неудачного вложения» в какой-то стартап? Где ты был, Семён?! Ты лежал на диване и рассказывал, как ты устал от людей на своей работе! Ты устал?! А я, по-твоему, на курорте отдыхаю?

Семён открыл рот, чтобы что-то возразить, что-то про «не надо всё в одну кучу», но её взгляд, прямой и беспощадный, заставил его захлопнуть его.

— Я пашу на двух работах, Семён! Официальной и домашней. И вторая, знаешь ли, без выходных и отпусков. Я тащу на себе всё: быт, детей, платежи, их будущее, наше будущее! А ты… ты просто пассажир в этой лодке! Удобный, милый пассажир, который иногда помогает грести, когда у него есть настроение, а в остальное время лежит на палубе, смотрит на облака и «мечтает о великом». А теперь этот пассажир заявляет, что он забирает своё весло и будет им просто размахивать, потому что ему так хочется. А я должна грести за двоих!

Она подошла к нему вплотную. От неё пахло лимоном, средством для мытья посуды, и холодной яростью.

— Так вот, мой дорогой «партнёр». Я устала. Я больше не хочу быть твоей командой. Я не хочу быть твоим спонсором, твоей мамочкой, твоим банком. Я не хочу «прорываться как-нибудь». Я хочу жить. И я поняла, что с тобой это невозможно. Потому что твоя «жизнь» и твои «мечты» существуют только за счёт моей реальной жизни.

Слова, брошенные в тесное кухонное пространство, не растворились и не улетели в форточку. Они упали на пол, как разбитое стекло, и теперь лежать между ними, острые и опасные. Наступила оглушительная тишина, нарушаемая лишь мерным, равнодушным гудением холодильника. Улыбка давно сползла с лица Семёна. Исчезла и обида, и праведный гнев. Осталось только бледное, растерянное лицо человека, который бежал марафон, был уверен в своей победе, а за пару метров до финиша обнаружил, что бежал совсем не в ту сторону.

Он смотрел на Женю так, будто она внезапно заговорила на неизвестном ему языке. Будто она была не его женой, с которой он прожил двенадцать лет, а чужой, суровой женщиной, которая вынесла ему приговор. В её глазах больше не было ни злости, ни сарказма. Там была только бездонная, смертельная усталость. Такая усталость бывает у людей, которые очень долго несли что-то неподъёмно тяжёлое и наконец-то разжали руки. Им всё равно, разобьётся эта ноша или нет. Главное — больше не нести.

— Ты… — начал он, но голос его сорвался, превратившись в хрип. Он прочистил горло. — Ты правда так думаешь?

Его вопрос прозвучал по-детски наивно. Он всё ещё цеплялся за надежду, что это была просто ссора, просто вспышка гнева, что сейчас она скажет «прости, я погорячилась», и всё вернётся на свои места. Можно будет снова открыть ноутбук, помечтать, и мир снова станет простым и понятным.

Женя медленно покачала головой. Адреналин от схватки отхлынул, оставив после себя звенящую пустоту и лёгкую дрожь в руках. Она обхватила себя за плечи, словно ей вдруг стало холодно.

— Я так не думаю, Семён. Я это знаю. Сегодня я это просто впервые сказала вслух. Тебе и, что самое главное, себе.

Она больше не смотрела на него. Её взгляд был устремлён куда-то сквозь него, на стену с выцветшими обоями в подсолнухах, которые они вместе клеили лет десять назад. Казалось, она видит всю их жизнь, прокручивая её, как старую киноплёнку, и видит в ней не то, что ей хотелось бы.

Семён стоял посреди кухни, как истукан. Его мир рушился. Не с грохотом и взрывами, а тихо, как карточный домик, из которого вынули нижнюю карту. Эта карта была его уверенностью в том, что всё хорошо. Что у них нормальная семья, что Женя счастлива, что его «мечты» — это двигатель их прогресса. А теперь оказалось, что это был самообман. Он не был двигателем. Он был балластом. Пассажиром. Это слово, брошенное ею, впилось в него больнее всего.

Он медленно опустился обратно на табуретку, на которой ещё полчаса назад сидел, полный радужных планов. Ноутбук так и остался лежать на коленях, но теперь он казался чужим и неуместным. Он не открыл его. Он боялся снова увидеть эту блестящую чёрную машину. Она больше не была символом мечты. Теперь она была символом его оглушительного провала как мужа, как партнёра, как мужчины.

Женя молча развернулась и снова подошла к раковине. Она открыла кран, и звук льющейся воды стал единственным звуком в этой новой, чужой реальности. Она взяла губку и принялась за оставшуюся посуду. Кружка, тарелка, вилка. Методично, без суеты. Она не плакала. Она просто делала то, что нужно было делать. Мыла посуду. Как и вчера, и год назад, и пять лет назад. Эта рутина, которую Семён презрительно называл «существованием», сейчас была её единственной опорой. Пока она моет посуду, мир не развалится окончательно.

Семён поднял голову и посмотрел на её спину. Прямую, напряжённую. Она не ждала от него извинений. Она не ждала обещаний. Кажется, она вообще больше ничего от него не ждала. И это было страшнее любого крика. Он вдруг понял, что сегодня он потерял нечто гораздо большее, чем просто право копить на машину. Он потерял её доверие. Он разрушил то невидимое «мы», на котором держалось всё. И он сделал это сам, своими собственными руками, своим собственным эгоизмом, который он так красиво называл «мечтой».

За дверью, в детской, засмеялась Маша. Этот чистый, беззаботный смех пронзил тишину кухни, как луч света. И от этого звука Жене захотелось завыть. Она с силой сжала губку, из которой потекла мыльная пена.

Она домыла последнюю тарелку, аккуратно поставила её в сушилку. Выключила воду. Вытерла руки о полотенце. Не оборачиваясь на мужа, она подошла к окну и посмотрела во двор. Накрапывал мелкий осенний дождь. Фонарь выхватывал из темноты мокрые качели и одинокую скамейку. Она смотрела в эту темноту, и впервые за много лет не думала о том, что нужно купить завтра в магазине или как заплатить за ипотеку. Она думала о том, какой будет её жизнь дальше. И в этой новой, пугающей жизни, которой она теперь смотрела в лицо, не было места для огромного, чёрного, блестящего внедорожника. Блестящий чёрный внедорожник, казалось, остался где-то в другой, выдуманной жизни. А в этой, настоящей, пахло дождём и мыльной пеной…