— Ты втянул нашу семью в долговую яму из-за своего никчёмного братца?! Ты повесил на нас его проблемы, даже не спросив меня?!

— Объясни мне, что это.

Голос Светланы был ровным и пустым, как поверхность замёрзшего озера. Он не содержал ни упрёка, ни гнева — только требование. На идеально чистом кухонном столе, между вазой с яблоками и солонкой, лежал белый прямоугольник официального несчастья. Олег замер в дверях кухни, всё ещё расстёгивая куртку. Он увидел этот конверт с агрессивным красным логотипом и понял, что всё кончено. Мир, в котором он жил ещё минуту назад — мир, где пахло жареной курицей, а впереди ждал спокойный вечер, — рухнул.

Он медленно снял куртку, повесил её на крючок. Каждое движение давалось ему с трудом, словно он двигался под водой. Он подошёл к столу, но на письмо не смотрел. Он смотрел на жену. Светлана сидела напротив, её руки спокойно лежали на коленях. Она не суетилась, не заламывала пальцы. Она просто ждала. Эта её выдержка была страшнее любого крика. Она нашла письмо днём, в почтовом ящике. Она не вскрывала его, но всё поняла по названию конторы и пометке «СРОЧНО». Она приготовила ужин, как обычно. Покормила кота. И села ждать.

— Света, я могу всё объяснить, — начал Олег, и его собственный голос показался ему чужим и жалким. — Это… это недоразумение.

— Не лги, Олег, — так же тихо ответила она, но в её тоне появилась сталь. — Я не спрашиваю, что это. Я прошу объяснить. Это разные вещи. Я хочу услышать от тебя правду. Один раз. Без увиливаний и вранья про недоразумения.

Он тяжело опустился на стул. Посмотрел на цифру в письме, которую Света предусмотрительно обвела красным маркером. Шесть нулей после первой, внушительной цифры. Сумма, сопоставимая со стоимостью их однокомнатной квартиры в Подмосковье.

— Это Ромка… — выдавил он. — Он влез в очень плохую историю. Игровые долги. Ему угрожали. Света, они бы его… покалечили. Я должен был ему помочь.

Светлана кивнула, будто услышала то, что и так знала. Её спокойствие было нечеловеческим. Она всегда недолюбливала Ромку, вечного ребёнка в теле тридцатилетнего мужика, который жил на «проектах», «стартапах» и деньгах, которые ему тайком подкидывал старший брат. Она закрывала на это глаза, пока речь шла о паре тысяч на «перехватить до зарплаты». Но это… это было уже нечто иное. Это был финансовый спрут, который запустил свои щупальца в их семью и теперь сжимал её.

— Ты взял на своё имя кредит, чтобы закрыть его долги? — уточнила она. Это был не вопрос, а констатация факта.

— Да, — выдохнул Олег. — Он клялся, что всё вернёт. Что у него вот-вот должен был выгореть один проект… Он обещал платить каждый месяц. Но он пропал. Телефон не берёт. Я не знаю, где он. Но он же брат, я не мог его бросить!

Последняя фраза, его главный козырь, его последнее оправдание, прозвучала в наступившей тишине особенно жалко. Он поднял на неё глаза, полные надежды и мольбы. Он ждал понимания, сочувствия, может быть, скандала, после которого они вместе начнут думать, как из этого выбраться. Но он не был готов к тому, что произошло дальше.

Светлана медленно встала. Она взяла со стола письмо, которое он так и не осмелился взять в руки. Она посмотрела на него так, как смотрят на чужого, неприятного человека на улице. А потом сказала. Каждое слово падало в тишину, как камень в глубокий колодец.

— Ты втянул нашу семью в долговую яму из-за своего никчёмного братца?! Ты повесил на нас его проблемы, даже не спросив меня?! Всё, Олег, с меня хватит! Разбирайся с этим сам! На меня и мои доходы больше не рассчитывай!

Она швырнула письмо ему на стол. Бумага, ударившись о его грудь, упала на пол.

— У нас общий бюджет был, — добавила она с ледяным спокойствием. — С этой секунды его нет. Есть мои деньги и твои долги. В холодильнике еда, которую купила я. Стиральная машина работает на порошке, который купила я. Завтра я куплю продукты только для себя. Удачи тебе в их выплате. Можешь переехать к своему братцу, вдвоём вам будет веселее искать выход.

Первая ночь была худшей. Олег почти не спал, прислушиваясь к ровному дыханию Светланы рядом. Она лежала спиной к нему, не сжавшись в комок обиды, а просто отвернувшись, словно его половины кровати больше не существовало. Он надеялся, что утро принесёт прощение, что ярость схлынет, оставив после себя лишь горький осадок, с которым можно будет работать. Он ошибся. Утро принесло не прощение, а методичную, выверенную до мелочей войну.

Он проснулся от запаха свежесваренного кофе. Этот аромат всегда был символом их утра, их маленьким ритуалом. Он поплёлся на кухню, готовый сказать что-то вроде: «Свет, давай поговорим». Но слова застряли в горле. Светлана стояла у плиты и наливала кофе в свою любимую чашку — одну чашку. Она спокойно добавила молоко, сахар и, взяв круассан, села за стол.

— Доброе утро, — пробормотал он, открывая шкафчик в поисках своей чашки.

— Доброе, — ответила она, не отрываясь от телефона. Он взял чашку, повернулся к кофемашине и обнаружил, что рожок пуст и вымыт, а контейнер с зёрнами закрыт.

— А кофе ещё будет? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал как можно более обыденно. Светлана подняла на него взгляд. Пустой, холодный взгляд человека, смотрящего на незнакомца.

— Этот я купила для себя. Он дорогой. Твоя растворимая банка, кажется, ещё не закончилась.

Он замер, почувствовав, как по лицу расползается горячая краска унижения. Он посмотрел на полку, где действительно стояла пыльная банка дешёвого растворимого кофе, купленная когда-то для непредвиденных гостей. Он молча налил в чайник воды. Пока она кипела, он открыл холодильник, чтобы взять молоко, и застыл во второй раз за утро. Холодильник был поделён на две части. Незримой, но абсолютно чёткой границей. На её полках стояли йогурты, фермерский творог, упаковка индейки, свежие овощи. Его полка, где обычно лежали сосиски и остатки вчерашнего ужина, была девственно пуста. Вчерашняя курица, приготовленная ею, исчезла. Наверное, отправилась в мусор.

Он пил свой горький, безвкусный кофе, глядя, как она доедает круассан, моет за собой чашку и тарелку и уходит в комнату, чтобы собраться на работу. Ни слова. Ни упрёка. Просто демонстративное исключение его из своей жизни. Когда она вышла из квартиры, он остался один в тишине, которая больше не казалась умиротворяющей. Она давила.

Вечером он решил действовать. Он купил продуктов — пельмени, хлеб, колбасу. Пришёл домой, надеясь, что вид пакетов с едой растопит лёд. Светлана уже была дома. Она готовила себе ужин — на сковороде шипела рыба, в воздухе стоял аромат чеснока и розмарина.

— Свет, ну сколько можно? — начал он, стараясь говорить мягко. — Это же бред. Мы десять лет вместе. Неужели какая-то ошибка может всё перечеркнуть? Я виноват, я признаю. Но мы же семья, мы должны решать проблемы вместе.

Она переложила рыбу на тарелку, добавила к ней зелёный салат и повернулась к нему.

— Ты сам всё перечеркнул, Олег. В тот момент, когда решил, что твоя семья — это твой брат, а я так, приложение, которое можно не ставить в известность. Ты говоришь «мы должны», но когда ты брал этот кредит, где были «мы»? «Мы» не существовали. Был только «ты» и «твой брат». Теперь всё справедливо. Есть «я» и «мои деньги». И есть «ты» и «твои долги».

Она взяла тарелку и прошла в гостиную к телевизору. Он остался стоять на кухне с пакетом пельменей в руках. Запах её ужина смешивался с запахом его безысходности. Он сварил себе пельмени в грязной после вчерашнего кофе кастрюле. Ел прямо из неё, стоя у раковины, где в углу уже начала скапливаться его немытая посуда. Её посуда всегда была чистой. Она мыла только то, чем пользовалась сама.

Так прошла неделя. Он жил как неумелый студент в коммуналке, деля пространство с чужой, успешной и абсолютно равнодушной к нему женщиной. Он перешёл на лапшу быстрого приготовления и дешёвые сосиски. Он видел, как на её полке в ванной появились новый дорогой шампунь и гель для душа, в то время как общий флакон, который он привык использовать, опустел и больше не пополнялся. Каждая мелочь, каждый жест подчёркивали его новое положение. Он был не мужем, не партнёром. Он был соседом, который задолжал всему миру и от которого не ждали ничего, кроме проблем. И когда он думал, что хуже уже быть не может, раздался звонок в дверь. Он посмотрел в глазок и его сердце ухнуло вниз. На пороге стоял Роман. Свежий, бодрый и с неизменной виноватой улыбкой на лице.

Олег на мгновение зажмурился, прежде чем повернуть ключ в замке. Он знал, кто там. Он чувствовал это так же отчётливо, как чувствовал холод дверной ручки. Неделя телефонного молчания закончилась, и теперь виновник его личного ада стоял на пороге, готовый с обезоруживающей улыбкой попросить ещё немного огня, чтобы дожечь остатки его жизни. Он открыл дверь.

На пороге стоял Роман. Не побитый, не измученный, не загнанный в угол кредиторами. Он был в дешёвой, но очевидно новой куртке из экокожи, от него тонко пахло каким-то приторным парфюмом, а на лице сияла та самая фирменная улыбка — смесь вины, обаяния и наглости. Улыбка человека, который знает, что натворил дел, но абсолютно уверен, что его простят. Потому что его прощали всегда.

— Что ты здесь делаешь? — голос Олега был глухим, лишённым всяких эмоций. — Привет, братан! Не ждал? — Роман легко отстранил его плечом и шагнул в прихожую, внося с собой запах улицы и проблем. — Я к тебе, к кому ещё? Телефон потерял, представляешь? Старый совсем сдох. Вот, только новый взял, самый простенький.

Он вёл себя так, будто зашёл в гости после долгой, но приятной командировки. Он по-хозяйски оглядел прихожую, его взгляд скользнул в сторону кухни, откуда доносился едва уловимый аромат чего-то пряного — это Света готовила себе ужин.

— О, а Светик дома? Пахнет вкусно. Может, и меня накормите? Я голодный как волк!

И в этот момент она появилась. Она не вышла — она материализовалась в дверном проёме кухни, словно из тени выступил судья. Она была в простом домашнем халате, с мокрыми после душа волосами, без капли косметики. Но сейчас она выглядела опаснее, чем когда-либо. Она не смотрела на Романа. Её взгляд был прикован к мужу.

— Он пришёл за деньгами? — спросила она тихо, но так, что её вопрос прозвучал в тесной прихожей как удар хлыста.

Роман смешался, его улыбка на мгновение дрогнула.

— Светик, привет! Ну что ты сразу так… Я брата пришёл навестить, соскучился. Олег попытался вмешаться, спасти то, что спасти было уже невозможно.

— Света, не начинай, пожалуйста. Ром, тебе лучше уйти. Мы поговорим потом.

— Нет, — отрезала она, делая шаг вперёд. Только теперь она посмотрела на Романа. Её взгляд медленно, оскорбительно медленно, прошёлся по нему с головы до ног. Задержался на новой куртке, на модных кроссовках. — Мы поговорим сейчас. Куртка новая, Роман? Проект выгорел? Тот самый, ради которого мой муж влез в долги на несколько миллионов?

Роман окончательно сник. Обаяние испарилось, осталась только жалкая изворотливость.

— Да какой проект… Света, это всё сложно. Я всё отдам, честное слово! Мне просто сейчас… нужно немного времени. И ещё чуть-чуть помощи. Чисто символически, на жизнь. Брат не даст пропасть, правда, Олег?

Он посмотрел на Олега с надеждой, и в этот момент Олег почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Он стоял между ними — ледяной, презрительной стеной жены и вязким, засасывающим болотом братской любви. И он не мог выбрать. Любой его шаг был бы шагом в пропасть.

— Слышишь, Олег? — голос Светланы стал ещё тише, ещё ядовитее. — Он пришёл к брату. У вас семейное дело. Ты и он — семья. А я, видимо, так, сдаю вам жилплощадь и иногда мешаю вести дела.

Она сделала ещё один шаг, оказавшись почти вплотную к Роману. Тот инстинктивно попятился.

— Денег здесь для тебя нет. И не будет, — произнесла она, глядя ему прямо в глаза. — И еды для тебя здесь тоже нет. Ты ошибся адресом. Твой брат теперь ест лапшу быстрого приготовления. Можешь присоединиться. У него на полке в шкафу есть пачка. Он поделится. Это ведь по-семейному.

Она развернулась и, не сказав больше ни слова, прошла в спальню. Дверь за ней закрылась без хлопка. Тихий щелчок замка прозвучал как приговор. Олег и Роман остались стоять в прихожей. Запах Светиного ужина смешался с запахом дешёвого парфюма и тотального, беспросветного провала. Олег посмотрел на своего никчёмного, вечно нуждающегося в помощи брата, и впервые в жизни не почувствовал ни жалости, ни родственного долга. Только острую, всепоглощающую ненависть.

Щелчок замка прозвучал в оглушительной тишине прихожей как выстрел. Роман вздрогнул и посмотрел на Олега, ожидая привычной поддержки, братского заступничества. Но вместо этого он увидел на лице брата то, чего не видел никогда, — холодную, брезгливую ярость. Маска добродушного старшего брата, которую Олег носил десятилетиями, треснула и осыпалась пылью.

— Проваливай, — прошипел Олег, и в этом шёпоте было больше угрозы, чем в любом крике.

— Олеж, ты чего? Это же Света, она погорячилась, остынет… — начал лепетать Роман, пытаясь нащупать привычную почву под ногами.

— Я сказал, проваливай, — повторил Олег, делая шаг к нему. — Из-за тебя… всё из-за тебя. Забирай свою новую куртку и убирайся. И не звони мне больше. Никогда.

Роман отшатнулся. Такой реакции он не ожидал. Он привык, что Олег злится, ругается, но потом всегда сдаётся. Всегда. Он уже открыл рот, чтобы сказать что-то ещё, когда дверь спальни снова открылась. Светлана вышла, уже одетая в джинсы и свитер. Её лицо было абсолютно спокойным, словно она только что приняла важное, но совершенно не эмоциональное решение. Она прошла мимо них на кухню, не удостоив их даже взглядом. Братья замерли, как два провинившихся школьника. Через минуту её ровный голос позвал из кухни.

— Роман, иди сюда.

Олег дёрнулся, чтобы остановить брата, но Роман, учуяв смену ветра, уже шмыгнул на кухню. Олег пошёл за ним, не понимая, чего ждать, но предчувствуя самое худшее. Картина, которую он увидел, была сюрреалистичной. Светлана стояла у стола. Перед ней лежала её нетронутая тарелка с рыбой и салатом. Рядом с тарелкой она положила свой кошелёк. Она открыла его, достала все наличные, что там были, — несколько крупных купюр, — и положила их аккуратной стопкой рядом с тарелкой.

— Садись, Рома, — сказала она всё тем же безжизненным тоном. — Ты же голодный. Ешь.

Роман растерянно переводил взгляд с денег на еду, потом на Олега.

— Света, я не понимаю…

— Всё ты понимаешь, — она чуть подтолкнула к нему тарелку. — Это мой ужин. Очень вкусный. А это — деньги. Хватит на пару недель, если экономить. Это всё твоё. У меня одно условие. Ты сейчас садишься, съедаешь всё до последней крошки, забираешь деньги и уходишь. Навсегда. Из его жизни и из моей. Это плата за твоё исчезновение. Ты продаёшь своё братство за один ужин и немного наличных. Согласен?

Олег задохнулся от чудовищности её предложения. Он хотел закричать, опрокинуть стол, вышвырнуть их обоих, но не мог сдвинуться с места. Он просто смотрел на брата, в его глазах была отчаянная, немая мольба: «Не делай этого. Пожалуйста, не делай». Он ждал, что Роман возмутится, оскорбится, скажет, что братская любовь не продаётся.

Роман смотрел на деньги. Потом на ароматную, дымящуюся рыбу. Он не ел ничего подобного уже давно. В его глазах на секунду промелькнуло сомнение, какой-то остаток совести. Он посмотрел на Олега. А потом его взгляд снова вернулся к деньгам. Он медленно, почти нерешительно, сел за стол. Взял вилку.

— Рома, нет… — прошептал Олег.

Но Роман его уже не слышал. Он с жадностью набросился на еду. Он ел быстро, почти не жуя, словно боялся, что у него отнимут. Он запихивал в себя куски рыбы, листья салата, иногда косясь на Олега, но тут же отводя взгляд. Это была не просто еда. Это был акт предательства, самый унизительный и наглядный из всех возможных. Олег смотрел, как его брат пожирает символ их окончательного разрыва, и чувствовал, как внутри него что-то умирает. Не любовь, не надежда — что-то гораздо более важное. Основа его мира.

Когда Роман проглотил последний кусок, он аккуратно вытер рот салфеткой. Затем сгрёб со стола деньги, быстро сунул их в карман и, не глядя на Олега, поднялся. — Спасибо, Света. Было вкусно, — бросил он и, стараясь не шуметь, поспешил к выходу.

Хлопнула входная дверь.

На кухне остались только Олег и Светлана. Он стоял посреди комнаты, опустошённый и сломленный. Она спокойно взяла грязную тарелку, из которой только что ел Роман, и поставила её в раковину. Прямо на гору немытой посуды Олега. Затем повернулась к нему.

— Теперь ты видишь, — сказала она тихо, без злорадства, с холодной констатацией хирурга.

— Это не я тебя от него отделила. Это он тебя продал. За тарелку еды. А теперь живи с этим. Сосед…