— Ребят, сидите, я угощаю.
Эта фраза, брошенная Игорем с напускной небрежностью, ударила Ольгу под дых уже в пятый раз за эти пять проклятых дней. Она почувствовала, как внутри живота снова свернулся знакомый ледяной узел. Он сделал это опять. Официант, молодой парень с заученной улыбкой, уже было развернул портативный терминал в сторону Ивановых, но широкая, хозяйская ладонь Игоря перехватила его движение в воздухе. «Я всё оплачу», — говорил этот жест. «Я здесь главный».
Ольга не смотрела на мужа. Она смотрела на Лену Иванову. Та откинулась на спинку плетеного кресла, лениво помешивая соломинкой остатки расплавленного льда в бокале из-под «Мохито». На её лице застыла та самая самодовольная, чуть снисходительная улыбка, которая не сходила с него с самого прилёта. Лена даже не сделала дежурного движения в сторону своей сумочки, не изобразила протокольного смущения. Зачем? Она уже привыкла. Она принимала это как должное. Её муж, Сергей, вальяжно похлопал Игоря по плечу: «Ну, ты даёшь, старик! Король!»
Король. Ольга мысленно усмехнулась. Король с пустыми карманами. Она провела ногтем по скатерти, ощущая грубую текстуру льна. Четыре порции дорады на гриле, две бутылки местного вина, которое официант расхваливал как «божественный нектар», десерты, коктейли. Она прикинула в уме сумму. Примерно столько же, сколько стоили те зимние ботинки, от которых она отказалась в феврале, потому что «надо поднажать, Оленька, ещё чуть-чуть, и мы у цели». Цель сейчас сидела напротив, икала от дорогого вина и даже не сказала «спасибо».
Дорога до отеля прошла в молчании. Но это было не умиротворённое молчание двух уставших после ужина пар. Воздух между ними был натянут до предела. Игорь шёл впереди, насвистывая какую-то мелодию, всё ещё упиваясь своей ролью щедрого мецената. Ольга шла на два шага позади. Каждый её шаг был твёрдым, выверенным, словно она вбивала в брусчатку маленькие гвозди своего гнева. Тёплый южный воздух, пахнущий солью и цветущей магнолией, казался ей удушливым.
Номер встретил их прохладой кондиционера и тишиной, которая тут же стала оглушительной. Игорь бросил ключ-карту на тумбочку и направился в душ, всё ещё мурлыча себе под нос. Он был доволен. Доволен собой, доволен произведённым эффектом. А Ольга молча села на край кровати. Её движения были медленными, почти ритуальными. Она достала телефон, разблокировала его и открыла банковское приложение. Яркие, безжалостные цифры на экране подтвердили её худшие опасения.
Когда Игорь вышел из ванной, обмотанный полотенцем вокруг бёдер, она всё так же сидела на кровати, держа телефон в руке, словно оружие.
— Игорь, посмотри сюда.
Он обернулся, вытирая мокрые волосы другим полотенцем. Увидев её лицо, он сразу нахмурился.
— Оль, ну только не начинай, а? Мы на отдыхе.
— Посмотри. Сюда.
Она не повышала голоса. В этом и была вся жуть. Её голос стал низким и ровным, как гудение высоковольтных проводов. Игорь нехотя подошёл ближе и бросил взгляд на экран. На их общем отпускном счёте, который они пополняли одиннадцать месяцев, отказывая себе во всём, осталась едва ли треть от первоначальной суммы.
— Ну и что? — Он демонстративно отмахнулся. — Да ладно тебе, не будь занудой. Отдыхаем же! Ещё неделя впереди, всё нормально.
— Нормально? — повторила она, медленно поднимая на него глаза.
— Ну да. Неудобно же перед людьми. Мы их позвали, они наши друзья. Что я, буду с калькулятором сидеть и высчитывать, кто сколько съел?
И это слово — «неудобно» — стало тем камнем, который сорвал лавину. Ольга посмотрела ему прямо в глаза, и её взгляд стал твёрдым, как сталь.
— Неудобно? Тебе неудобно? Мне было неудобно ходить всю прошлую зиму в старом пуховике, потому что на новый у «нас» не было денег. Мне было неудобно объяснять коллегам, почему я не иду с ними обедать, и есть принесённые из дома контейнеры, чтобы сэкономить двести рублей в день. Вот это, Игорь, было неудобно. А это, — она резко ткнула пальцем в экран телефона, — это не неудобство. Это плевок мне в лицо.
— Прекрати. Какой ещё плевок? Ты как всегда всё преувеличиваешь. Делаешь из мухи слона.
Игорь говорил это с раздражением, но не со злостью. Это была усталая, снисходительная реакция взрослого на капризы ребёнка. Он отбросил полотенце, которым вытирал волосы, и начал рыться в чемодане в поисках шорт, демонстративно повернувшись к ней спиной. Он показывал ей всем своим видом, что разговор окончен, тема закрыта. Но Ольга не собиралась её закрывать. Она её только открыла.
— Преувеличиваю?
Она не сдвинулась с места. Её голос оставался таким же ровным и холодным, и от этого контраста с его нарочитой расслабленностью по спине Игоря пробежал холодок. Он замер с футболкой в руках.
— Вот этот счёт, который ты только что оплатил, — она снова качнула телефоном, словно судебный пристав, предъявляющий ордер, — знаешь, что это? Это мои новые сапоги, которые я не купила в октябре. Те самые, у которых молния сломалась, помнишь? Я решила, что дохожу в старых, подклею. Мы же «копим». А коктейли, которые Леночка томно цедила через трубочку весь вечер? Это твой новый перфоратор, который ты хотел купить для ремонта на балконе. Ты сам сказал: «Подождём, сейчас не до этого».
Он медленно повернулся. Маска благодушия начала трескаться.
— Ты что, вела бухгалтерию? Записывала каждую копейку, чтобы потом мне её в лицо ткнуть?
— Я её не вела. Я ей жила. Весь год, — отчеканила она. — А вчерашняя прогулка на катере, с которой Сергей вернулся недовольным, потому что его укачало? Это половина стоимости плитки для нашей ванной. Той самой, где от сырости уже грибок по углам ползёт. Ты сказал: «Оль, потерпим до следующего года, сейчас главное — отпуск». Так вот он, наш главный отпуск! Мы едим этот грибок глазами каждое утро, чтобы Лена и Сергей могли с кислыми лицами покататься на лодке, которую ты им оплатил.
Игорь бросил футболку на пол. Его лицо побагровело.
— Мне должно быть стыдно за то, что я хочу, чтобы наши друзья хорошо провели время? За то, что я не жлоб, как некоторые? Мы приехали отдыхать, а не считать, кто на сколько съел! Это унизительно!
— Унизительно?! — Ольга впервые за весь вечер повысила голос, и это прозвучало как щелчок хлыста. Она вскочила с кровати и сделала шаг к нему. — Унизительно — это когда я в магазине перекладываю сыр одного сорта на другой, потому что тот дешевле на сорок рублей, а на сорок рублей можно купить пакет молока! Унизительно — это врать своей же матери, что у нас всё в порядке, просто мы решили экономить, и поэтому я не куплю себе новое платье на её юбилей! Унизительно — это весь год чувствовать себя нищей, чтобы ты один вечер мог почувствовать себя королём перед Ивановыми!
Она не кричала. Она говорила с напором, выталкивая из себя каждое слово, как ядовитый шип. Её обвинения были не просто списком трат. Это был счёт, предъявленный за её унижения. За каждый день её экономии. За каждую маленькую радость, в которой она себе отказала.
— Ты не понимаешь. Ты тратишь не деньги, Игорь. Ты тратишь мой год. Моё терпение. Мои надежды. Ты взял мои «потерпим» и «перебьёмся», моё старое пальто и сломанные сапоги, и швырнул их на стол в ресторане, чтобы оплатить ужин для людей, которым на нас глубоко плевать. Ты платишь не за их еду. Ты платишь за них моим годом жизни.
Его лицо исказилось. Это была уже не досада, не раздражение. Это была холодная, белая ярость. Он сделал шаг к ней, и его тень упала на Ольгу, накрывая её целиком. Воздух в комнате стал густым, тяжёлым, в нём пахло озоном, как после удара молнии.
— Моим годом? Ты свела всю нашу жизнь к чекам из «Пятёрочки» и скидкам на куриную грудку! Ты превратила наш брак в финансовый отчёт! Я работаю, я вкалываю не для того, чтобы приходить домой и слушать, как ты снова нашла макароны на десять рублей дешевле! Я хочу жить, понимаешь? Жить! А не существовать от зарплаты до зарплаты, трясясь над каждой копейкой!
Он говорил громко, выбрасывая слова, как камни. Но Ольга не отступила, не съёжилась. Она смотрела на него снизу вверх, и в её глазах не было страха. Она вдруг рассмеялась. Тихо, коротко, без капли веселья. Этот смех был страшнее любого крика. Он был как скрежет металла по стеклу.
— Жить? Это ты называешь «жить»? Покупать расположение человека, который всю жизнь смотрел на тебя сверху вниз?
Игорь замер. Он не ожидал такого удара. Он думал, что они спорят о деньгах, о сапогах, о плитке в ванной. Он не был готов к тому, что она видит его насквозь.
— Что ты несёшь? Сергей мой лучший друг!
— Друг? — Ольга снова усмехнулась, и эта усмешка была полна презрения. — Твой друг, который в институте смеялся над твоей дешёвой курткой? Твой друг, который первым купил машину и возил тебя, как личный водитель, снисходительно похлопывая по плечу? Твой друг, на свадьбе которого ты напился, потому что она была в самом дорогом ресторане города, а ты подарил им жалкий сервиз? Я всё помню, Игорь. Я помню, как ты смотришь на него. Как ты смеёшься его несмешным шуткам. Как ты ловишь каждое его слово, надеясь на крошку одобрения. Он для тебя не друг. Он — планка, до которой ты всю жизнь пытаешься допрыгнуть. И сейчас ты решил, что можешь купить этот прыжок за мои деньги. За наш год.
Она сделала паузу, набирая в лёгкие воздух для главного, смертельного удара. Её голос снова стал ледяным, но теперь в нём звенела сталь обвинительного приговора.
— Ты раскидываешься НАШИМИ деньгами, чтобы выглядеть крутым перед Ивановыми?! Мы год на этот отпуск копили не для того, чтобы ты оплачивал их коктейли и экскурсии! Они не твои бедные родственники!
Эта фраза, произнесённая с убийственным спокойствием, взорвала его. Его самоконтроль, его маска «щедрого парня», всё, что он так старательно выстраивал, рухнуло в один момент. Его лицо почернело.
— Заткнись! Просто заткнись! — прошипел он, подаваясь вперёд. — Да ты просто завидуешь! Завидуешь Ленке, потому что она умеет радоваться жизни, она лёгкая, весёлая! Она не нудит про грибок в ванной и сломанные молнии! Она женщина, с которой хочется отдыхать, а не вечная бухгалтерша с кислой миной! Ты отравила всё! Каждый наш день, каждый праздник ты отравляешь своим нытьём про деньги! С тобой невозможно расслабиться! Ты ходячий калькулятор! Может, проблема не во мне, а в том, что ты просто не умеешь быть счастливой? Может, тебе нравится быть жертвой, считать свои копейки и упиваться своей нищетой, чтобы потом тыкать ей в меня?
Его слова, злые и несправедливые, повисли в кондиционированном воздухе номера, как густой сигаретный дым. Они должны были ранить, уничтожить, заставить её плакать, кричать в ответ, доказывать, что она не такая. Но ничего этого не произошло. Ольга слушала его, и с каждым словом что-то внутри неё не ломалось, а наоборот — твердело, кристаллизовалось, превращаясь в холодный, прозрачный лёд. Она смотрела на него так, как смотрят на совершенно незнакомого человека, чьи бессвязные выкрики на улице вызывают не сочувствие, а лишь холодное любопытство. Он закончил, тяжело дыша, ожидая её реакции. Но реакции не было.
Она молча обошла его, словно он был предметом мебели, и снова села на край кровати. Взяла в руки телефон. Игорь следил за ней, его гнев начал сменяться недоумением. Он ожидал бури, слёз, ответных обвинений — привычного сценария их ссор. Но эта тишина была новой и пугающей.
Её пальцы, не дрогнув, заскользили по экрану. Она не проверяла баланс. Она вошла в приложение банка, выбрала опцию перевода, ввела сумму, до последней копейки списав остаток с их общего счёта. Секунда на подтверждение по отпечатку пальца. Телефон коротко пискнул, подтверждая операцию. Всё было кончено.
— Что ты делаешь? — его голос прозвучал неуверенно, почти растерянно.
Ольга медленно подняла на него глаза. В них больше не было ни боли, ни обиды. Только спокойная, отстранённая констатация факта. Так хирург смотрит на ампутированную конечность. Уже не больно. Уже не часть тебя.
— Перевожу остаток наших денег на свою личную карту. К которой у тебя нет доступа.
Игорь моргнул. Смысл её слов доходил до него медленно, словно сквозь вату.
— Ты… что? Ты с ума сошла? А как мы будем жить оставшуюся неделю?
— Мы? — она едва заметно изогнула бровь. — Отпуск не отменяется. Мы останемся здесь ровно столько, сколько планировали. Просто правила немного изменились. С этого момента бюджет контролирую я.
Она говорила это так просто, будто сообщала, что на завтрак будут омлет, а не яичница. В этой простоте была чудовищная, окончательная жестокость.
— Я буду выдавать тебе на карманные расходы, — продолжила она своим ровным, безжизненным голосом. — На сигареты и бутылку воды в день. Хватит. Обед и ужин у нас включены в отеле. Шведский стол. Не умрёшь с голоду.
Его лицо вытянулось. Он смотрел на неё, не веря своим ушам. Щедрый меценат, «король» вечеринок, душа компании, только что был низведён до статуса подростка, выпрашивающего деньги у матери.
— Ты не можешь…
— Могу. Я только что это сделала. А теперь самое интересное, Игорь, — в её голосе впервые появились какие-то нотки, похожие на злорадное предвкушение. — Завтра утром мы спустимся к завтраку. Там будут Ивановы. И Сергей, полный энтузиазма, предложит пойти в тот «шикарный ресторанчик с лобстерами», который он вчера заприметил. Или взять в аренду квадроциклы. Или ещё что-нибудь, за что нужно будет платить. И он посмотрит на тебя. И Лена посмотрит на тебя своим выжидающим взглядом. Они будут ждать, когда их щедрый друг снова достанет кошелёк. А ты будешь сидеть и молчать.
Она встала и подошла к нему вплотную, заглядывая прямо в глаза.
— Тебе придётся что-то сказать. Объяснить им, почему праздник кончился. И мне очень, очень интересно, что ты придумаешь. Соврёшь, что карту заблокировали? Или, может, наконец, наберёшься смелости и скажешь им правду? Что ты больше не можешь покупать их дружбу. Что деньги кончились. Давай, удиви меня.
Она отвернулась от него, отложила телефон на тумбочку и, не раздеваясь, легла на свою половину кровати, спиной к нему. Для неё всё было решено.
А он остался стоять посреди номера. Полотенце, небрежно обёрнутое вокруг бёдер, казалось нелепым и жалким. Он больше не был ни королём, ни хозяином положения. Он был голый, униженный и внезапно очень, очень бедный. И впереди была целая неделя этого нового, персонального ада, который он с таким усердием сам себе и построил…
— Я люблю другую и ухожу – сказал муж за минуту до того, как его самого использовали и выбросили