— Иришка, мы с мужиками на рыбалку на все выходные! Посидишь с Настюхой?
Голос Валеры, громкий, пропитанный бодрым уличным холодом и чистым, незамутнённым эгоизмом, ворвался в уютный покой квартиры. Ирина не сразу обернулась. Она сидела за своим рабочим столом, в мягком домашнем костюме, и сосредоточенно водила мышкой по экрану ноутбука, подбирая плитку для ванной. Это был её маленький ритуал на вечер пятницы — планировать ремонт, обустраивать своё собственное, купленное до него, пространство. Щелчок замка она услышала, но не придала ему значения. Валера часто возвращался так — без предупреждения, шумно, будто весь мир должен был немедленно переключить своё внимание на него.
Она медленно повернула голову. На пороге в коридоре стоял он — в распахнутой куртке, с широкой, самодовольной улыбкой на лице. В одной руке он держал объёмный чехол с удочками, в другой — маленькую, тёплую ладошку. Рядом с его массивной фигурой топталась пятилетняя Настя. В ярко-розовой курточке и шапке с помпоном она казалась крошечным, растерянным гномом, попавшим в чужую сказку. Девочка смотрела на Ирину большими, серьёзными глазами, в которых не было ни радости, ни любопытства — только настороженность.
Ирина молча перевела взгляд с лица девочки на сияющее лицо Валеры. Она смотрела на него долго, не мигая, давая его бравурному вопросу утонуть в образовавшейся пустоте. Она ничего не сказала. Просто смотрела, и её молчание было куда красноречивее любого крика.
— Ты чего молчишь? — его улыбка слегка дрогнула, столкнувшись с её неподвижным взглядом. — Я же говорю, мы едем на базу, с ночёвкой. Я за рулём, от работы микроавтобус взял, всех парней повезу. Обещал уже. Ну, а Настюху куда? Бывшая в командировке, её очередь сорвалась.
Он говорил быстро, сбивчиво, будто торопился выложить все свои неоспоримые аргументы, прежде чем ему успеют возразить. Он даже сделал шаг вглубь квартиры, подтаскивая за собой ребёнка, который упирался и прятался за его ногу. Воздух в тёплой комнате наполнился запахом мороза, выхлопных газов и какой-то мужской суеты.
— Валера, — её голос прозвучал ровно, безэмоционально, словно она зачитывала выдержку из устава. — Мы с тобой это обсуждали. Обсуждали очень чётко, ещё до того, как ты перевёз сюда свои вещи.
Она не повышала тон. Она просто констатировала факт. Этот разговор у них действительно был. Прямой, жёсткий, инициированный ею. Она сразу сказала, что не готова играть в «новую маму». Она не против его общения с дочерью, но это его зона ответственности. Его время, его территория. Её квартира была её крепостью, местом, где она отдыхает, а не исполняет чужие родительские обязанности.
— Да ладно тебе, Ир, ну что ты начинаешь, — он отмахнулся, как от назойливой мухи. Разговор явно пошёл не по тому сценарию, на который он рассчитывал. — Какие там у тебя планы на выходные? Ну посидишь, кино посмотрите, поиграете. Тебе же несложно. Мы же семья, в конце концов.
Слово «семья» прозвучало как выстрел. Он бросил его небрежно, как козырную карту, будучи уверенным, что она побьёт любые возражения. Он искренне не понимал, почему она не разделяет его простой и удобной логики. Для него всё было очевидно: у него есть проблема, у неё есть свободное время и жилплощадь. Семья должна помогать.
Ирина медленно поднялась из-за стола. Она подошла ближе, остановившись в паре метров от него. Она посмотрела поверх его головы, куда-то в стену, а потом снова опустила взгляд на него.
— Так ты не понял? — спросила она так тихо, что Валере пришлось напрячь слух. В её голосе не было ни злости, ни обиды. Только холодная, абсолютная уверенность. — Это не просьба. И не обсуждение. Я не буду сидеть с твоим ребёнком. Ты сейчас берёшь её за руку, разворачиваешься и решаешь эту проблему сам. Как взрослый мужчина и отец. Без моего участия.
На секунду в коридоре стало так тихо, что можно было услышать, как тихонько сопит носом Настя, уткнувшись лицом в штанину отцовских джинсов. Валера смотрел на Ирину, и его лицо медленно менялось. Беззаботная улыбка сползла, обнажив недоумение, которое быстро сменялось раздражением. Он ожидал чего угодно: уговоров, лёгкого недовольства, женского кокетливого торга, но никак не этого ледяного, непробиваемого отказа.
— Ты сейчас серьёзно? — он нервно хмыкнул, пытаясь вернуть себе контроль над ситуацией. — Ира, это же Настя. Моя дочь. Ты хочешь, чтобы я её сейчас куда-то потащил? Ночью? Ты в своём уме вообще?
Его голос начал набирать металлическую жёсткость. Он всё ещё не верил, что это происходит наяву. Это должно быть какой-то глупой женской проверкой, капризом, который нужно просто переломить. Он сделал ещё один шаг вперёд, вторгаясь в её личное пространство, его массивное тело теперь почти нависало над ней.
— Мы это обсуждали, Валера, — повторила она, не отступая ни на сантиметр. Её спокойствие выводило его из себя гораздо сильнее, чем если бы она начала кричать. — Чётко и ясно. Твоя дочь — твоя ответственность. Я не просила тебя отменять свои планы. Я прошу тебя не перекладывать их последствия на меня. Ты пообещал мужикам? Отлично. Ты взял микроавтобус? Прекрасно. Теперь будь добр, реши вопрос с дочерью так же эффективно, как ты организовал себе развлечение.
— Решить вопрос? — он буквально выплюнул эти слова. — Это мой ребёнок, а не «вопрос»! Как ты можешь так говорить? Посмотри на неё! — он ткнул пальцем вниз, в сторону макушки девочки. — У тебя сердца нет, что ли? Все нормальные женщины были бы только рады, а ты… Ты просто эгоистка. Думаешь только о своём ремонте и о своей плитке!
Он попал в точку, но не так, как ожидал. Упоминание о её планах, о её маленьком мире, который он так бесцеремонно пытался растоптать, стало тем камнем, что вызвал лавину. Лёд в голосе Ирины не просто треснул — он взорвался, обрушившись на него шквалом кипящей ярости, которую она так долго и тщательно сдерживала.
— Забирай свою доченьку и вали отсюда, Валера! Я тебе не нянька, чтобы воспитывать и заботиться о чужом ребёнке, пока ты собрался съездить на рыбалку!
Это был уже не спокойный разговор. Это был рёв раненого зверя, который защищает свою территорию. Её лицо исказилось, глаза горели презрением. Всё, что копилось месяцами — его небрежность, его уверенность, что её квартира и её жизнь теперь принадлежат и ему тоже, его потребительское отношение — всё это вырвалось наружу в одном этом крике.
— Ты… ты как смеешь так говорить при ней?! — прошипел он, пытаясь прикрыться ребёнком, как живым щитом. — Ты хоть понимаешь, что ты делаешь?
— Это ты не понимаешь! — её голос не срывался, он бил наотмашь, как кнут. — Это ты притащил её сюда, как разменную монету, как бесплатный пропуск на свой отдых! Ты не о дочери думал, когда вёз её сюда, а о себе! Ты безответственный отец, который прячется за мужиками и рыбалкой, и никудышный муж, который считает, что женщина в его доме — это бесплатная обслуга!
Она сделала шаг вперёд, и теперь уже она теснила его к выходу. Она вытянула руку и ткнула пальцем в сторону входной двери. Её палец не дрожал. Он был твёрд, как гвоздь, который она вбивала в крышку гроба их отношений.
— Вон. Из моей квартиры. Оба.
Дверь закрылась без хлопка. Просто глухой, плотный щелчок дорогого замка, отсёкший его от тепла и света квартиры. Валера на мгновение замер, всё ещё держа в руке чехол с удочками. Холодный, пахнущий сыростью и чужими сигаретами воздух подъезда ударил в лицо. Он стоял на лестничной клетке, униженный, ошеломлённый, с маленькой, дрожащей девочкой, вцепившейся ему в штанину. Униженный не только перед ней, но и перед самим собой. В его мире, в его системе координат, женщины так себя не вели. Они могли дуться, плакать, устраивать сцены, но они никогда не выставляли его, Валеру, за дверь.
Первоначальный шок быстро сменился мутной, горячей яростью. Она не имела права. Это была его женщина, его дом, пусть и не по документам. Он вложил в эту квартиру свою жизнь, своё присутствие. Он развернулся и с силой ударил основанием кулака по гладкой поверхности двери. Удар получился глухим, тяжёлым.
— Открой дверь, Ира! — его голос был низким, полным сдерживаемой угрозы. — Ты что творишь? Открой, я сказал!
В ответ — ни звука. Словно за дверью была не живая женщина, а вакуум. Это безмолвие взбесило его ещё больше. Он ударил снова, уже сильнее, костяшки саднило от удара о твёрдое дерево. Настя за его спиной тихо всхлипнула, но он этого почти не заметил. Весь его мир сузился до этой неподатливой дубовой преграды и той, что находилась за ней.
— Ты пожалеешь об этом! Слышишь?! Решила характер показать? Я тебе покажу характер! Открывай сейчас же!
Изнутри квартиры Ирина слышала каждый удар, каждое его слово. Она не отошла далеко. Она стояла в коридоре, прислонившись спиной к противоположной стене, и смотрела на дверь. Её сердце колотилось где-то в горле, гоняя по венам адреналин, но на лице не дрогнул ни один мускул. Она вслушивалась в его крики, анализируя их, как врач слушает хрипы в лёгких больного. В них не было раскаяния. Только оскорблённая гордость и требование подчиниться. Он не просил, он приказывал.
Сделав глубокий, медленный вдох, она оттолкнулась от стены и прошла на кухню. Её движения были нарочито плавными, почти ритуальными. Она сняла с подставки чайник, наполнила его водой из-под крана. Шум воды на мгновение заглушил его вопли. Она поставила чайник на место и нажала кнопку. Загорелась синяя подсветка. Обыденное, простое действие, совершённое посреди этого хаоса, придавало ей сил. Это была её кухня, её чайник, её вода.
— Что я мужикам скажу?! — донеслось до неё с площадки. Его голос сорвался от бессильной злобы. — Что меня баба из дома выгнала?! Ты меня перед всеми опозорить решила?!
Ирина усмехнулась про себя, безрадостно. Вот оно. Не ребёнок, не отношения, не семья. Его репутация перед «мужиками». Она открыла шкафчик, достала свою любимую большую кружку с рисунком кита и положила в неё пакетик с ромашковым чаем.
Стук прекратился. Валера затих, тяжело дыша. Он прислонился лбом к холодной двери, пытаясь унять дрожь в руках. Он не мог уйти вот так. Это было бы полным поражением. Он должен был её дожать.
В этот момент квартиру пронзил пронзительный свист закипевшего чайника. Этот бытовой, мирный звук просочился сквозь дверь и ударил Валеру по ушам сильнее любого оскорбления. Она там… просто пьёт чай. Пока он тут, на грязной лестнице, с ребёнком на руках, она заваривает себе чёртов чай.
Ирина залила кипятком пакетик и отнесла кружку в гостиную. Удары по двери возобновились, но теперь они были другими — отчаянными, беспорядочными. Она поставила кружку на столик, взяла пульт и включила аудиосистему. Комнату наполнили спокойные, обволакивающие звуки саксофона. Негромко, ровно настолько, чтобы заглушить то, что происходило за дверью. Она села в кресло, взяла в руки тёплую кружку и сделала глоток. Музыка, аромат ромашки, привычное кресло… она сознательно окружала себя своим миром, вытесняя его, стирая его присутствие из своего пространства.
За дверью удары снова прекратились. До него сквозь толщу дерева и мелодию джаза дошло. Она не просто его игнорирует. Она его отменяет. Стирает, как ненужную строку в документе. Он больше не был частью её жизни. Он был просто шумом за стеной, от которого можно избавиться, сделав музыку чуть громче.
Время на лестничной клетке тянулось густой, холодной патокой. Саксофон за дверью затих, растворившись в тишине. Чай в кружке Ирины давно остыл. Шум на площадке прекратился так же внезапно, как и начался, сменившись давящим, тяжёлым безмолвием. Валера больше не кричал и не стучал. Он просто был там. Ирина чувствовала его присутствие сквозь толщу дерева и металла, как чувствуют приближение грозы по сгустившемуся воздуху. Эта тишина была хуже крика. В ней не было отчаяния, в ней зрело решение.
Прошло, может быть, минут двадцать. Ирина встала, отнесла остывшую кружку на кухню и ополоснула её. Она двигалась по своей квартире, как по чужой, прислушиваясь к каждому шороху. Ей нужно было убедиться, что он ушёл. Что осада снята, и её крепость снова принадлежит только ей. Она подошла к двери, на мгновение прижалась к ней ухом. Ни звука. Он ушёл. Наконец-то до него дошло.
В этот самый момент в дверь тихо, но настойчиво постучали. Три отчётливых, выверенных удара костяшкой пальца. Не агрессивно, не требовательно. Это был стук человека, который знает, что ему откроют. Ирина замерла. Это было не похоже на его предыдущую ярость. Это было что-то другое, холодное и чужеродное. Она колебалась, но желание поставить окончательную точку, увидеть его уходящим и захлопнуть за ним дверь уже навсегда, пересилило. Она повернула защёлку и распахнула дверь.
На пороге стоял он. Он больше не выглядел взбешённым или униженным. Лицо его было спокойным, почти безмятежным, но глаза, смотревшие на неё, были пустыми и холодными, как два осколка серого льда. Он выпрямился во весь свой внушительный рост, одной рукой продолжая сжимать чехол с удочками. Другой он крепко держал за руку Настю. Девочка, переставшая плакать, смотрела куда-то в пол, на стык паркета и плитки. Её маленькое личико было серьёзным и усталым.
Ирина смотрела на него, ожидая продолжения скандала, новых обвинений или, может быть, неуклюжей попытки примирения. Но он молчал. Он просто смотрел на неё, давая этой паузе наполниться ядом. Он ждал, пока её внимание полностью сфокусируется на нём.
Когда он наконец заговорил, его голос был тихим, почти ласковым. Он даже не смотрел на Ирину. Он слегка наклонился к дочери, по-отечески привлекая её ближе к себе, словно защищая от чего-то страшного, что находилось в этой тёплой и светлой квартире.
— Пойдём, солнышко, — сказал он мягко, но так отчётливо, чтобы каждое слово долетело до Ирины и навсегда засело в её памяти. — Запомни это лицо. Хорошо запомни. Это тётя, которая не захотела, чтобы ты у неё осталась. Которая выгнала тебя, маленькую, ночью на улицу.
Он не кричал. Он не обвинял. Он выносил приговор. Спокойно, методично и жестоко, он брал невинного ребёнка и превращал его в оружие, направленное прямо ей в сердце. Он не просто уходил, он отравлял само пространство, в котором она жила. Он клеймил её не в своих глазах — это было уже неважно, — а в глазах этого маленького, ничего не понимающего человека.
Ирина застыла, не в силах вымолвить ни слова. Воздух застрял у неё в лёгких. Она смотрела на маленькую макушку девочки, которая после его слов ещё ниже опустила голову.
Не дожидаясь ответа, Валера развернулся. Он не посмотрел на неё больше. Он просто пошёл вниз по лестнице, его тяжёлые шаги гулко отдавались в тишине подъезда. Цок-цок-цок — вторило им торопливое перебирание ножек в маленьких сапожках. Он уходил. Забирал с собой не только свою дочь и свои удочки. Он уносил с собой любую возможность того, что этот вечер мог быть просто глупой ссорой.
Ирина осталась стоять в дверном проёме, впуская в свою чистую, отремонтированную квартиру холодный запах подъездной пыли. Она ничего не сломала, ничего не разбила. Но её дом, её крепость, только что был осквернён. Победа, которую она ощущала полчаса назад, рассыпалась в прах. Он ушёл, но оставил после себя нечто худшее, чем скандал — эхо своих слов, которое теперь навсегда поселилось в этих стенах…
Дорогая, почему все карты заблокированы? Мы с мамой в кафе не можем оплатить завтрак, люди смотрят!