— Я сказала тебе раз, что я больше не поеду к твоим родителям, Миша, значит: не поеду! Хватит меня уговаривать!

— Даш, ну ты идёшь? Мама пироги испекла, обидится.

Миша уже стоял в коридоре, полностью одетый. На нём была та самая синяя куртка, которую Даша подарила ему на прошлый день рождения. Он переминался с ноги на ногу, нетерпеливо поглядывая на неё, устроившуюся в глубоком кресле в гостиной. Она даже не подняла головы от книги, её пальцы лениво перелистывали страницу. Сам факт того, что она так демонстративно погружена в чтение, когда он уже готов был выйти за порог, был ответом. Но он решил сделать вид, что не понял.

— Я не поеду.

Слова прозвучали глухо, не отрываясь от печатных строк. Миша тяжело вздохнул, и звук этот, полный мученической усталости, заставил её внутренне напрячься. Он подошёл ближе, останавливаясь у подлокотника кресла, нависая над ней. От него пахло уличной прохладой и одеколоном.

— Ну что опять начинается? Прошла уже неделя. Мы же договорились…

— Мы ни о чём не договаривались, — она с шумом захлопнула книгу и положила её на журнальный столик. Теперь она смотрела на него в упор, и в её глазах не было ни обиды, ни злости. Там было что-то другое, гораздо хуже — холодное, взвешенное презрение. — Это ты решил, что всё рассосалось само собой.

— Неделя? Миша, для меня ничего не прошло. Я до сих пор слышу, как твоя сестра, Света, шипит твоей маме на кухне, что я хитрая профурсетка, которая тебя охмурила. И как твоя «святая» мама ей поддакивает, мол, да, вертихвостка, своего не упустит.

Она говорила это негромко, почти буднично, но каждое слово было выточено из стали. Она видела эту сцену так ясно, будто та происходила прямо сейчас. Она тихо вошла в их квартиру, только что вернувшись из поликлиники, куда возила его мать, потому что у той снова прихватило спину. Даша отпросилась с работы, потеряв полдня, кружила по городу от одного специалиста к другому, слушала жалобы, покупала лекарства. И вот, войдя на их кухню, чтобы просто взять стакан воды перед тем, как ехать домой, она замерла за дверью, услышав этот ядовитый шёпот. Они обсуждали её так, будто она была не частью их семьи, а заразной болезнью, которую принёс в дом их любимый мальчик. И самое отвратительное — через полчаса, провожая её, мать Миши, прижимая к груди пакет с прописанными мазями, сладко улыбалась и говорила: «Дашенька, ты наш ангел-хранитель, что бы мы без тебя делали».

Миша поморщился, будто от внезапной зубной боли. Он отвёл взгляд, посмотрел на свои ботинки, на ковёр, куда угодно, лишь бы не встречаться с ней глазами.

— Ну ты же знаешь Светку, у неё язык злой. Они несерьёзно.

И вот это слово — «несерьёзно» — упало в образовавшуюся пустоту как камень, разбивший тонкий лёд её терпения. Это было не просто оправдание. Это было обесценивание всего: её унижения, её потраченного времени, её искреннего желания помочь. Это было разрешение им и дальше так поступать, потому что это ведь «несерьёзно».

— Хватит дуться, поехали. Пироги остынут.

Он попытался улыбнуться примирительно, протянул руку, чтобы коснуться её плеча, но она медленно встала. Встала и выпрямилась, и теперь уже он был вынужден поднять на неё глаза. Её лицо было спокойным. Слишком спокойным.

— Несерьёзно? — повторила она его слово, и голос её стал тихим и опасным, лишённым всякой теплоты. — Хорошо. Тогда прими как факт, что я тоже теперь буду очень несерьёзной. Во всём, что касается тебя и твоей семьи. Снимай куртку, Миша. Ты сегодня никуда не едешь. И в следующее воскресенье тоже. Как и во все последующие.

Миша так и не поехал к родителям. Он снял куртку, бросил её на пуф в коридоре с таким видом, будто она его лично предала, и заперся в гостиной перед телевизором. Следующие несколько дней их квартира превратилась в демилитаризованную зону, где двое противников вели безмолвную войну. Они передвигались по общей территории, не соприкасаясь и почти не разговаривая. Утром на кухне царило ледяное молчание, нарушаемое лишь стуком ложки о чашку и шумом кофемашины. Ужинали они в разное время. Он демонстративно заказывал пиццу и ел её прямо из коробки, оставляя жирные следы на журнальном столике. Она готовила себе что-то лёгкое, ела, молча убирала за собой и уходила в спальню с книгой, отгораживаясь от его существования. Миша ждал. Он ждал, что она не выдержит, начнёт скандалить, плакать, требовать внимания. Он привык, что её эмоции были тем рычагом, которым всегда можно было воспользоваться. Но Даша молчала, и это молчание было страшнее любой истерики.

Развязка наступила в четверг вечером. Миша, развалившись на диване, смотрел какой-то дурацкий сериал. Даша сидела за столом с ноутбуком, сосредоточенно работая. Внезапно раздался звонок его мобильного, лежавшего рядом с ней. На экране высветилось «Света». Миша лениво махнул рукой.

— Ответь, Даш, скажи, я в душе. Поставь на громкую.

Она молча нажала на зелёную иконку и положила телефон на стол. Голос Светы, громкий и требовательный, заполнил комнату.

— Мишка, привет! Слушай, у нас тут форс-мажор. Нам завтра привозят шкаф новый, помнишь, я говорила? А грузчики, козлы, только до подъезда доставляют. Его на пятый этаж как-то затащить надо, а он тяжеленный. Папы дома не будет. Ты после работы заедешь, поможешь?

Миша из гостиной крикнул:

— Свет, я до ночи на работе завтра, никак. Завал полный.

Наступила короткая пауза. Затем голос Светы снова зазвенел, на этот раз с нотками капризного нетерпения.

— Блин. Ну ладно. Тогда пусть Дашка поможет. Пусть возьмёт машину, мы с ней вдвоём потихоньку поднимем. Ей же несложно? Она всё равно дома сидит.

Даша, не отрываясь от экрана ноутбука, медленно повернула голову в сторону гостиной и посмотрела на Мишу. Он смотрел на неё умоляющим взглядом щенка. В его глазах читалось: «Ну пожалуйста, согласись, не создавай проблем». Он даже чуть заметно кивнул ей, будто подталкивая к правильному ответу. Телефон на столе продолжал молчать, Света ждала решения своей проблемы.

— Миша, — Дашин голос прозвучал спокойно и отчётливо, так, чтобы его идеально было слышно и в гостиной, и в телефонной трубке. — У меня болит спина. Я не буду таскать шкафы.

Миша мгновенно подобрался, его лицо исказилось. Он зашипел на неё, прикрывая ладонью воображаемую трубку, хотя прекрасно знал, что их слышно.

— Что ты несёшь? Какая спина?

— Мишка, что там у вас? — обеспокоенно спросила Света.

Миша откашлялся и попытался придать голосу бодрость.

— Да ничего, Свет. У Даши… голова что-то разболелась. Неважно себя чувствует. Давай я попробую с работы отпроситься, что-нибудь придумаю.

И тут Даша, глядя прямо на мужа, произнесла фразу, которая стала детонатором. Она говорила всё так же тихо, но её слова были острыми, как осколки стекла.

— Миша, у меня не болит голова. И спина у меня тоже не болит. Я просто не поеду. Я не хочу.

В телефоне повисла пауза. Даже шумный сериал из гостиной, казалось, притих.

— В смысле «не хочу»? — опешив, переспросила Света. — Это что ещё за новости?

Даша взяла телефон в руку.

— В прямом смысле, Света. Таскать ваш шкаф — это занятие мужское. А я портить своё здоровье этим не собираюсь. Уверена, вы с мамой прекрасно справитесь сами. Вы же сильные, независимые женщины. Всего доброго.

Она завершила вызов и положила телефон на стол экраном вниз. Миша влетел в комнату. Его лицо было красным, ноздри раздувались.

— Ты… Ты что творишь?! Ты специально это сделала! Опозорила меня!

Даша медленно закрыла крышку ноутбука. Её взгляд был холодным и ясным.

— Нет, Миша. Я не позорила тебя. Я просто перестала быть вашей бесплатной услужливой дурочкой. Ты сам научил меня, что просьбы твоей семьи, как и их оскорбления, — это несерьёзно. Я усвоила урок. Так что привыкай.

После того разговора Миша замолчал на два дня. Он не пытался извиняться, не пытался спорить. Он просто существовал в квартире, как раздосадованный призрак, оставляя после себя кружки с недопитым чаем и небрежно брошенную одежду. Он ждал, что Даша сломается первой. Она же всегда ломалась. Её злость была яркой, но короткой, как вспышка магния, после которой оставался лишь пепел вины и желание всё исправить. Но в этот раз вспышки не было. Было лишь ровное, холодное горение, как в доменной печи, где плавится самая прочная руда. Даша не замечала его демонстративного игнорирования. Она жила своей жизнью: работала, читала, готовила для себя, и её спокойствие сводило его с ума.

В субботу утром, когда Даша, завернувшись в плед, сидела с ноутбуком на кухне и пила кофе, в дверь позвонили. Настойчиво, два коротких, требовательных звонка. Миша, который до этого мрачно смотрел в окно, дёрнулся и пошёл открывать. Даша не сдвинулась с места. Она знала, кто это. Это был их следующий ход в партии, которую она не начинала, но в которой твёрдо решила победить.

В коридоре раздались приглушённые голоса, а затем в проёме кухни появилась Мишина мать, Галина Павловна. В руках она держала большое блюдо, накрытое полотенцем, от которого шёл густой, удушающе-домашний запах печёного теста и капусты. За её спиной, как тень, маячила Света. На их лицах были нарисованы широкие, доброжелательные улыбки, которые не затрагивали глаз.

— Дашенька, здравствуй! А мы тут мимо ехали, решили вам пирожков завезти. Горяченькие ещё! — пропела Галина Павловна, делая шаг на кухню, на её территорию.

— Здравствуйте, — ровно ответила Даша, не делая ни малейшего движения, чтобы встать или помочь. Она лишь окинула их быстрым, оценивающим взглядом.

Света прошмыгнула мимо матери и оглядела кухню с видом ревизора. Её взгляд задержался на одинокой чашке Даши, на её ноутбуке.

— Ой, а ты всё работаешь, пчёлка наша? Отдыхать-то когда будешь? — в её голосе сквозила фальшивая забота, под которой легко читалось: «Бездельница, сидишь тут, пока мы о вас думаем».

Миша суетился между ними, как напуганный челночный ткач. Его лицо выражало отчаянную мольбу.

— Даш, смотри, мама твои любимые пироги испекла! С капустой! Давайте чаю попьём все вместе?

Он попытался взять у матери блюдо, но та крепко держала его, намереваясь вручить лично Даше, как символ мира, как требование капитуляции. Но Даша даже не протянула руки. Она просто смотрела на них. На их улыбки, на эти пироги, на своего мужа, который готов был продать её за иллюзию семейного благополучия.

Галина Павловна, поняв, что сцена передачи даров не состоится, с несколько менее радостным видом поставила блюдо на стол, прямо рядом с Дашиным ноутбуком.

— Что же вы как неродные? Мы же соскучились. Вот и в воскресенье вас ждали, а вы не приехали… Миша сказал, ты приболела. Уже лучше?

Миша вцепился в эту спасительную ложь.

— Да, мам, лучше! Уже совсем хорошо! Мы как раз к вам собирались сегодня, правда, Даш? Компенсировать, так сказать.

И это стало последней каплей. Ложь. Наглая, бесстыдная ложь прямо ей в лицо, в присутствии тех, кто был её причиной. Он не просто пытался её уговорить, он пытался создать альтернативную реальность, в которой она была послушной и покладистой.

Даша медленно перевела взгляд с Галины Павловны на своего мужа. Тишина на кухне стала настолько плотной, что, казалось, её можно было потрогать. А затем она заговорила. Её голос не был громким, но он прорезал воздух, как скальпель.

— Я сказала тебе раз, что я больше не поеду к твоим родителям, Миша, значит: не поеду! Хватит меня уговаривать! Мне просто омерзительно, как они в глаза мне улыбаются, а за глаза поливают грязью! Пусть лучше делают второе, но видеть я их больше не хочу!

Фраза, брошенная в лицо Мише, ударила рикошетом по всем присутствующим. Фальшивые улыбки с лиц Галины Павловны и Светы мгновенно стёрлись, будто их смыли растворителем. Мать смотрела на Дашу с холодным, недоумённым выражением, словно перед ней было не живое существо, а взбунтовавшаяся бытовая техника. Лицо Светы заострилось, в глазах вспыхнул злой, торжествующий огонёк — маска сброшена, можно начинать бой. Миша стоял между ними, бледный, с открытым ртом, окончательно раздавленный между молотом и наковальней. Пироги на столе источали свой приторный запах, превратившись из знака примирения в вещдок на месте объявленной войны.

Тишина, наступившая на кухне, была не звенящей или тяжёлой — она была мёртвой. Пустой. Воздух, казалось, выкачали, оставив четырёх человек в вакууме, где каждое движение и каждый взгляд были преувеличенно отчётливыми. Галина Павловна смотрела на Дашу так, будто та только что заговорила на неизвестном, угрожающем языке. Миша застыл с полуоткрытым ртом, его лицо стало пергаментным. Первой из оцепенения вышла Света. На её лице больше не было и тени фальшивой любезности, оно превратилось в хищную, злорадную маску.

— Ах, так ты всё-таки слышала? — её голос был низким и едким, как кислота. — Ну и отлично. Может, хоть теперь поймёшь, что никто тебе тут не рад. Пришла на всё готовенькое, думала, нашего Мишку под каблук загнала и королевой будешь? Ошиблась, милочка. Таких профурсеток, как ты, мы насквозь видим.

Она произнесла это слово — «профурсетка» — смакуя его, бросая ей в лицо как ком грязи, который на этот раз не нужно было прятать за спиной. Миша дёрнулся, собираясь что-то сказать, но Даша опередила его. Она не повысила голоса. Она не изменилась в лице. Она просто перевела свой спокойный, изучающий взгляд на Свету.

— Да, я слышала. И знаешь, что самое интересное, Света? Я ведь тогда не удивилась. Потому что это идеально вписывается в вашу картину мира. В мир, где я — удобный многофункциональный предмет. Предмет, который возит вашу маму по врачам, отпросившись с работы, потому что у тебя, Света, «маникюр в это время». Предмет, который два дня сидит с твоим сыном, когда у него ротавирус, и отмывает всю квартиру, потому что тебе «надо с мужем в ресторан, юбилей знакомства». Предмет, который всё лето по выходным помогает вашей маме на даче с грядками, пока вы с Мишей «отдыхаете у озера». А потом этот предмет должен с благодарной улыбкой слушать, какая он хитрая тварь.

Она говорила это ровным, почти монотонным голосом, перечисляя факты, как бухгалтер зачитывает годовой отчёт. Каждый пункт был гвоздём, который она методично вбивала в крышку их семейного гроба.

— Ты так гордишься своей самостоятельностью, Света. Своей работой, своим мужем, своей новой машиной. Всем рассказываешь, как сама на неё заработала, какая ты молодец, не то что некоторые.

Света напряглась, почувствовав, куда клонит Даша.

— Не смей лезть не в своё дело!

— А это и есть моё дело, — Даша чуть наклонила голову, и в её глазах появился опасный блеск. — Потому что деньги на твою «самостоятельно купленную» машину ваши родители взяли с того самого счёта, куда откладывали нам с Мишей на первый взнос за квартиру. Миша мне сам проболтался год назад, когда вы её купили. Он очень просил молчать, чтобы «не портить отношения». Так вот, Света, ты ездишь на части моей будущей квартиры. Ты, которая называешь меня хищницей, на самом деле обычная лицемерная воровка, обманывающая даже собственного мужа и сидящая на шее у родителей, пока строишь из себя бизнес-леди.

— Даша, хватит! Замолчи! — взвился наконец Миша. Он смотрел не на сестру, не на мать, а на свою жену. С яростью и страхом. Он пытался заткнуть рот именно ей. Той, кто сказал правду.

Это был его выбор. Окончательный и бесповоротный. Даша посмотрела на него в последний раз. Но она видела уже не мужа, а чужого, слабого человека, который до смерти боится правды и готов затоптать любого, кто посмеет её произнести. Она молча встала. Взяла со стола блюдо с пирогами, от запаха которых её уже тошнило. Прошла мимо остолбеневшей Галины Павловны, мимо Светы с её искажённым от ненависти лицом, мимо своего мужа. Подошла к мусорному ведру под раковиной, открыла дверцу и одним плавным, выверенным движением свалила всю горку пирогов внутрь. Блюдо осталось в её руках, чистое. Она поставила его на столешницу. Затем повернулась к Мише, который смотрел на неё, как на сумасшедшую.

— Утешай их, Миша. Теперь это твоя единственная работа…