Хрустальные бокалы звенели в унисон с громкими голосами гостей. В просторной гостиной Нинель Павловны Жуковой царила атмосфера показного веселья — той особенной атмосферы, когда каждый старался казаться счастливее, чем был на самом деле. Юбилярше исполнилось шестьдесят пять, и она восседала во главе стола, словно королева на троне, принимая поздравления и подарки с видом человека, которому все это полагалось по праву рождения.
— За нашу дорогую Нинель Павловну! — провозгласил кто-то из дальних родственников, и снова зазвенели бокалы.
Марьяна стояла у края стола, держа в руках аккуратно упакованную коробку. Её пальцы слегка дрожали — не от волнения, а от усталости после долгой смены и бессонной ночи, проведённой за упаковкой подарка. Когда подошла её очередь, она тихо поставила коробку перед тётей.
— От нас с Никитой, — произнесла она негромко.
Нинель Павловна с показным интересом принялась разворачивать подарок. Её пухлые пальцы, унизанные кольцами, ловко справились с лентой. Внутри оказался шёлковый платок ручной работы — Марьяна выбирала его целый час, зная, что тётя любит такие вещи.
Воцарилась тишина. Нинель Павловна подняла платок двумя пальцами, словно это была грязная тряпка, и громко фыркнула:
— Ты серьёзно? С вашим-то достатком? Это что, насмешка?
Гости притихли. Кто-то неловко кашлянул, кто-то зашептался с соседом. Марьяна побледнела, но промолчала.
В углу комнаты, на старом кресле, сидела Елена Станиславовна — дальняя родственница, которую редко замечали на таких сборищах. Её морщинистые руки сжались на трости. Она видела, как дрогнули плечи Марьяны, как девушка опустила голову. И Елена Станиславовна поняла — этот момент станет последней каплей. Семья, которая и так держалась на честном слове, сейчас треснет окончательно.
***
Четыре года назад Марьяна стояла в загсе в простом белом платье, купленном на распродаже, и светилась от счастья. Рядом с ней был Никита — высокий, немного неуклюжий парень с добрыми карими глазами и мозолистыми руками слесаря. Он смотрел на неё так, словно она была восьмым чудом света.
После церемонии собрались у Софьи Павловны — матери Марьяны. Нинель Павловна сидела рядом с сестрой и едва сдерживала недовольство.
— Ну что ж, — протянула она, разглядывая молодых, — поживём-увидим. Хотя могла бы и получше найти. Вон у Кравцовых сын — инженер, квартира трёхкомнатная…
— Тётя Нина, — тихо сказала Марьяна, — я люблю Никиту.
— Любовь любовью, а кушать хочется каждый день, — отрезала Нинель Павловна.
Софья Павловна хихикнула и погладила дочь по руке:
— Не слушай её, детка. И насчёт квартиры… Помнишь, я обещала вам двухкомнатную после свадьбы? Так вот, вы пока обустроитесь У Никиты, а квартиру я сдам квартирантам. Временно, конечно. Деньги пригодятся.
Марьяна переехала в однушку Никиты на окраине города. Квартира встретила её облупившимися обоями с узором из каких-то немыслимых цветов, скрипящим под ногами полами и кухонным гарнитуром, помнившим ещё советские времена. Но Марьяна не унывала — развесила шторы, которые сшила сама, расставила горшки с цветами на подоконниках.
Елена Станиславовна приходила к ним каждую субботу. Приносила банки с вареньем, солёные огурцы, иногда — кастрюлю борща.
— Ешьте, милые, — говорила она, устраиваясь на их единственном нормальном стуле. — Молодым силы нужны.
Первый удар случился через полгода. Никите урезали зарплату — завод переживал не лучшие времена. Марьяна к тому времени устроилась секретарём в небольшую фирму по продаже канцтоваров. Платили мало, но регулярно.
— Ничего, прорвёмся, — говорил Никита, обнимая жену. — Главное — вместе.
Но «вместе» становилось всё труднее. Приходилось считать каждую копейку, отказываться от самого необходимого. Однажды Софья Павловна позвонила и пригласила на ужин. Марьяна обрадовалась — хоть сэкономят на продуктах.
Но вместо ужина их ждал «сюрприз». Нинель Павловна притащила огромный пакет «помощи». Внутри оказались рваные кожаные перчатки, два полинявших халата с чужого плеча и кастрюля с трещиной на дне.
— Это вам пригодится, — важно заявила она. — Нечего гордыми быть, когда по сути нищие.
Марьяна взяла пакет. Поблагодарила. Дома, когда Никита ушёл в душ, она села на кухне и заплакала. Тихо, чтобы он не услышал. Но он всё равно услышал, вышел, мокрый, в одном полотенце, сел рядом на корточки.
— Выбросим это всё, — сказал он. — К чёрту.
— Нет, — покачала головой Марьяна. — Перчатки починю, может, сгодятся. А кастрюлю… для рассады использую.
***
Следующий год стал переломным. Марьяна начала замечать то, что раньше пропускала мимо ушей. Каждый разговор с матерью заканчивался нравоучениями о том, как надо жить правильно. Каждая встреча с Нинель Павловной превращалась в допрос: сколько зарабатываете, на что тратите, почему не можете отложить. Любая попытка поделиться радостью натыкалась на стену скепсиса.
— Никита получил премию! — радостно сообщила Марьяна матери по телефону.
— Премию? — фыркнула Софья Павловна. — И сколько же? Наверное, копейки. Вот если бы он нормальную работу нашёл…
Марьяна положила трубку и долго смотрела на телефон. В ушах ещё звучал голос матери с привычными нотками разочарования. Она налила себе чай в щербатую кружку — единственную, которая пережила последний переезд — и села за кухонный стол. На столешнице остался круглый след от горячей кастрюли, и она машинально потёрла его пальцем.
Предложение о вахте пришло неожиданно. Никита вернулся с завода раньше обычного, сел напротив и выложил на стол мятую бумажку с телефоном.
— Бурильщики нужны. Два месяца работаешь, месяц дома. Платят в три раза больше.
— Два месяца? — Марьяна сжала его руку. — Это же Север. Холод, темнота…
— Зато через год сможем нормальный ремонт сделать. И стиралку купить. Ты же руки стираешь в тазу.
На вокзале было людно и душно. Марьяна суетилась вокруг потёртого рюкзака Никиты — проверяла молнии, поправляла лямки. В сумке лежал термос с крепким чаем, бутерброды, завёрнутые в пищевую плёнку, и те самые починенные перчатки из тётиного пакета.
— Не переживай, — Никита притянул её к себе. — Всё будет хорошо. Мы выберемся из этого болота.
Поезд тронулся. Марьяна махала, пока зелёный вагон не скрылся за поворотом.
Первый перевод пришёл через месяц. Марьяна купила банку краски и сама покрасила кухонные шкафчики. Потом поклеила новые обои в прихожей — светлые, с едва заметным рисунком.
— Умница, сама справляешься, — говорила Елена Станиславовна, которая часто наведывала Марьяну.
К весне в квартире появилась новая плита. Потом — небольшой телевизор. Марьяна завела отдельную тетрадку для подсчётов и аккуратно записывала каждую трату.
И тут начались звонки. Софья Павловна вдруг вспомнила про обещанную квартиру, предлагала «обсудить варианты». Нинель Павловна внезапно решила занять денег «на лечение». Дальние родственники, которые годами не вспоминали о существовании Марьяны, начали приглашать в гости «на важный разговор».
***
За неделю до юбилея Нинель Павловна позвонила Марьяне трижды. Каждый раз как бы между прочим упоминала, что «хорошие родственники знают, как поздравлять солидных людей».
— Вот Верочка, помнишь её? Своей свекрови на юбилей тридцать тысяч подарила. Деньгами. Это уважение, понимаешь?
Марьяна слушала, перебирая на кухне квитанции за коммуналку. Никита как раз вернулся с вахты на выходные, спал в спальне после тяжёлой дороги.
Теперь, стоя у праздничного стола с платком в руках, она видела всех этих «хороших родственников». Двоюродная тётя Галина сидела рядом с Нинель Павловной и согласно кивала на каждое её слово. Племянник Игорь, приехавший на новой машине в кредит, важно попивал коньяк. Софья Павловна сидела через стул от сестры и старательно не смотрела на дочь.
— Платок! — Нинель Павловна подняла подарок выше, чтобы все видели. — Вы посмотрите! У них Никита на Севере зарабатывает, а они мне тряпку дарят!
— Ну, тётя Нина, — подал голос Игорь, — не все же могут нормально дарить. Кто-то экономит.
— На родне экономят! — взвилась именинница. — Я им сколько помогала! А в ответ — вот!
Галина покачала головой:
— Да уж, могли бы и деньгами. Хотя бы тысяч десять.
Марьяна почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Словно натянутая струна лопнула. Она подняла глаза и посмотрела прямо на тётю:
— Я вам ничего не должна.
В комнате повисла тишина. Нинель Павловна покраснела.
— Как это не должна? А кто тебе пакеты с вещами носил? Кто помогал?
— Рваные перчатки и дырявую кастрюлю вы называете помощью?
— Ах ты неблагодарная! — Нинель повернулась к гостям. — Вы видите? Это всё Никита её настроил! Увёз от семьи, мозги промыл!
— Никита тут ни при чём, — голос Марьяны дрожал, но она продолжала стоять прямо. — Это я устала от вашего презрения.
Софья Павловна наконец подняла голову:
— Маша, не надо так с тётей…
— А как надо, мама? Молчать? Терпеть? Да вы все одинаковые!
В углу комнаты Елена Станиславовна медленно поднялась с кресла. Никто не обратил на это внимания — все смотрели на Марьяну, которая развернулась и вышла из комнаты.
***
Холодный февральский воздух обжёг лёгкие. Марьяна стояла у подъезда без куртки, обхватив себя руками. Слёзы текли по щекам и застывали на морозе. Из подъезда вышла Елена Станиславовна, набросила на плечи девушки свою шаль.
— Пойдём, — сказала она. — Тут рядом остановка есть, скамейка под навесом.
Они дошли до автобусной остановки. В девять вечера она была пуста. Сели на холодную скамейку. Елена Станиславовна достала из сумки термос — оказывается, взяла с собой чай.
— Я устала оправдываться, — Марьяна обхватила горячую крышку-стаканчик обеими руками. — Устала доказывать, что мы нормально живём. Что Никита хороший. Что я не неудачница.
— Знаешь, — Елена Станиславовна смотрела на редкие машины, — я тридцать лет назад так же стояла. Только не на остановке, а у себя на кухне. Нинель тогда заявила, что мой покойный муж — неудачник, раз не смог квартиру получить побольше.
— И что вы сделали?
— Перестала с ней общаться на пятнадцать лет. Лучшее решение в моей жизни. Они думают, что имеют право на твою жизнь, Маша. На твои деньги, твоё время, твои чувства. Но это не так.
Марьяна вернулась домой поздно. Никита уже проснулся, готовил ужин на кухне.
— Расскажешь? — спросил он.
На кухне чистили картошку вместе. Никита медленно снимал кожуру длинной спиралью, Марьяна резала клубни на четвертинки. Рассказывала про юбилей, про платок, про слова тёти. Он слушал, кивал, бросал картошку в кипящую воду.
— Знаешь, — сказал, доставая из морозилки котлеты, — я три года ждал, когда ты это сделаешь.
— Почему не говорил?
— А смысл? Ты бы защищала их. Говорила, что они же родные. Надо было самой дойти.
Котлеты шипели на сковороде. Марьяна резала салат из помидоров и огурцов — простой, зимний, с подсолнечным маслом.
— Ты всё сделала правильно, — Никита перевернул котлеты. — Выбрала нас. Нашу семью.
Утром она удалила номер Нинель Павловны из телефона. Потом — номера остальных «сочувствующих» родственников. Оставила только маму и Елену Станиславовну.
***
Через неделю Елена Станиславовна принесла банку липового мёда и рассказала последние новости: Нинель и Софья разругались в пух и прах. Каждая обвиняла другую в том, что «упустили девочку». Нинель кричала, что Софья плохо воспитала дочь. Софья — что сестра всегда лезла не в своё дело.
— Пусть грызутся, — сказала Елена Станиславовна, размешивая мёд в чае. — Может, поймут что-то. Хотя вряд ли.
Она стала приходить каждую субботу. Приносила то пирог с капустой, то банку варенья. Садились на кухне, пили чай, говорили о простых вещах — о ценах на рынке, о погоде, о планах на лето. Иногда вспоминали Нинель.
— Если родня тянет тебя вниз — это не родня, — говорила Елена Станиславовна.
Марьяна кивнула и подумала про себя: «Иногда судьбе нужно сломать старые связи, чтобы выросли новые, крепкие».
Вечером в новой квартире Марьяна заваривала чай в старом чайнике — том самом, с трещиной, из «подарочного» пакета Нинель Павловны. Починенный, он прекрасно держал воду. Солнечный луч упал на его бок, и трещина засверкала, как золотая нить. Символ не унижения теперь, а освобождения. Того, что из любого хлама можно сделать нужную вещь, если есть желание и умелые руки.
Сынок, она же только ради квартиры с тобой! — шипела свекровь, кидая косые взгляды на невестку