— Ты, Вика, не начинай с утра, ладно? — сказал он, не поднимая глаз. — Я просто предложил, не приговор ведь.
— Предложил? — я отодвинула кружку. — Продать магазин — это у тебя называется просто предложил?
На кухне пахло пережаренным маслом и нервами. Октябрь, холодный, мокрый, с серыми крышами и вечной сыростью в подъезде. За окном, как всегда, лаяла соседская шавка, а у нас — новый виток семейной войны.
— Мы ж не навсегда! — оправдывался он, — просто сейчас рынок пошёл вверх, можно хапнуть, пока дают. Я всё просчитал.
Я засмеялась. Без радости.
— Ты? Просчитал? Ты, Ярослав, калькулятор в руках держать не умеешь, кроме как в телефоне на «погоду посмотреть».
Он поджал губы, налил себе кофе, но в чашке дрожала ложка.
— Вот началось опять… Я ж нормально хотел. Для нас.
— Для нас, — передразнила я. — Ты хоть раз за эти годы сделал что-то «для нас»? Всё для себя — и магазин, и квартира, и даже тот телефон, который ты купил, чтобы с любовницей переписываться.
Он вскинул голову.
— Опять ревность? Тебе бы лечиться, Вик.
— Мне — нет. А вот тебе — к нотариусу пора.
Я сказала это спокойно, но внутри всё гудело, как чайник на плите.
Магазин — моё детище. Пять лет назад, когда Ярослав ещё носил меня на руках и клялся, что «всё будем вместе», я по уши влезла в работу. Торговала сама, считала, договаривалась с поставщиками, даже на разгрузке стояла. Он тогда только помог оформить бумаги — «на себя, чтоб по налогам проще было». И я поверила. Ну как не поверить, если муж, родной человек, уверяет, что «так всем удобнее»?
Теперь вот оказалось — не всем.
Я смотрела на него и вспоминала, как пару недель назад случайно увидела выписку по счету магазина. Деньги уходят, как вода из дырявого ведра. По тридцать, сорок тысяч в неделю. И никаких пометок. Просто пустые строки. Я сначала подумала — ошибка банка. Потом нашла чеки из ювелирного. Не мои. Не его.
— Ты хотя бы совесть имей, — сказала я тихо. — Я вижу, куда ты деньги спускаешь.
Он не моргнул.
— Это не твоё дело.
— Моё, — отрезала я. — Я там живу, Ярослав. Я этим магазином дышу.
Он поставил чашку, утер губы салфеткой и сказал:
— Всё, Вика. У нас общий бизнес, но решаю я.
— Ты решаешь? — я усмехнулась. — Да ты без меня за неделю всё развалишь.
— Посмотрим, — процедил он.
Вот тогда я поняла: всё. Пошла трещина, и клея уже не найти.
После того разговора я три дня с ним почти не говорила. Только молча отмечала, как он поздно приходит, как телефон прячет, как в ванной переписывается. Всё знакомо, всё по учебнику.
В субботу вечером, ближе к полуночи, явился — в кожаной куртке, от которой за версту пахло чужими духами. В руках — пакет из супермаркета, а там бутылка вина и какая-то сладость.
— Мир? — спросил.
Я даже не повернулась.
— Мир у тебя с той, кто тебе сердечки шлёт.
— Вик, ты чего? — стал мягче. — Ну да, я облажался, признаю. Но давай не рубить с плеча.
— Поздно, — сказала я. — Рубить уже нечего.
Он подошёл ближе, попытался обнять. Я отстранилась. Тогда он выдохнул, сел за стол, уставился в стену.
— Ты не понимаешь. Я просто хочу… по-другому жить. Масштабнее. Хватит мелочиться с этими прилавками.
Я молчала. Внутри уже не боль, а усталость. Та самая, когда плакать даже лень.
— Масштабнее, — повторила я. — Может, начни с того, чтобы перестать врать?
Он ничего не ответил. Только сжал кулаки.
Я легла, но сна не было. Всё крутила в голове — эти его «масштабы», пустые глаза, чеки с чужими украшениями. На рассвете встала, включила чайник и написала сообщение Елене Сергеевне, старой знакомой из банка:
«Нужна консультация. Срочно. Про магазин.»
Она ответила коротко: «Приходи утром. Всё разберём.»
Офис Елены находился в старом доме у рынка, где пахло пылью и мокрым картоном. Она встретила меня, как обычно, спокойно, без сантиментов.
— Ну, Вика, — сказала, листая бумаги, — долго ты тянула. Я ж тебе ещё год назад говорила — не оставляй всё на мужа.
— Я тогда не хотела верить, — призналась я. — Думала, семья, дети, общее дело…
— Ага, — усмехнулась она. — Общее — пока прибыль. Потом вдруг оказывается, что всё «его».
Мы оформили доверенность, какие-то заявления, я сама не поняла всех юридических премудростей. Главное — теперь магазин частично закреплён за мной.
— Остальное дожмём через суд, если надо, — сказала Лена, закрывая папку. — Только держись, он будет брыкаться.
— Пусть брыкается, — ответила я. — Я уже устала бояться.
Дома — тишина. Только часы на стене тикают, будто издеваются. Ярослав сидел в зале, насупленный, с чемоданом на полу.
— Ты где была? — спросил, не поднимая головы.
— У юриста.
Он резко поднялся.
— У кого?!
— У того, кто знает, что такое «доверенность».
— Ты что задумала? — голос у него сорвался.
— Защищаю то, что принадлежит мне.
Он подошёл вплотную, глаза стеклянные.
— Собирай вещи. И чтоб к вечеру тебя здесь не было.
Я рассмеялась.
— Это ты собирай. Квартира тоже не твоя, если что.
Он покраснел, как варёный рак.
— Ты не имеешь права!
— Уже имею, — сказала я.
И ушла в комнату. Не хлопнув дверью. Просто ушла.
Села на кровать, достала телефон, открыла камеру. Посмотрела на себя — морщины, потухший взгляд, но где-то глубоко в глазах — сталь. Та, которую я давно потеряла.
На следующий день он не пришёл домой. Не позвонил, не написал. И знаете, мне впервые стало спокойно.
Я пошла в магазин, проверила кассу, поговорила с девчонками. Там, среди полок, где пахнет хлебом и кофе, я почувствовала, что жизнь, оказывается, ещё есть.
И тут он позвонил.
— Мы должны встретиться, — сказал сухо.
— Не жди, — ответила я. — Всё уже решено.
— Ты разрушила семью!
— Нет, Ярослав, — сказала я, глядя в окно, где моросил осенний дождь. — Семью ты разрушил сам.
И отключилась.
Утро началось с того, что в дверь магазина ввалился Ярослав.
Не один, конечно. С ним — та самая «Алиса», с губами, будто надутыми насосом, и ногтями, длиннее моей ручки для расчётов. Одеты они оба с понтом: он в кожаной куртке, она в белом пуховике и сапогах на каблуках, как будто на подиум собралась, а не в продуктовый на окраине.
— Вот, — сказал он, показывая на прилавок, — всё моё.
Продавщица Зина, женщина пожилая, которая со мной с самого открытия, опешила:
— Вить, ой, Вика, смотри-ка, хозяин пришёл, — прошептала она.
Я вытерла руки о фартук, вышла из подсобки.
— Ну здравствуй, бизнесмен, — сказала я. — С делегацией.
Алиса закинула голову, прищурилась:
— Это кто вообще?
Я усмехнулась.
— А ты кто, родная? Новый бухгалтер? Или кассирша без опыта, но с губами?
Ярослав подался вперёд:
— Вика, не начинай цирк! Я пришёл разобраться.
— Разбираться надо было раньше, — ответила я спокойно. — А сейчас — поздно.
Он достал какую-то бумагу из внутреннего кармана.
— Вот, — тряс передо мной. — Это документы. Магазин оформлен на меня.
— Был оформлен, — поправила я. — Пока ты не спал на лекциях у юриста.
Он растерялся.
— Что?
— Всё законно. У меня теперь своя доля. И, между прочим, она контрольная.
Алиса фыркнула:
— Ага, рассказывай! Он сказал, что у вас всё кончено, и теперь он сам решает.
Я посмотрела на неё — молодая, глупая, с глазами, в которых пока ещё блестит вера в чудеса.
— Так и передай своему Ярику: решать — теперь не он. Пусть решает, как долги отдавать.
Ярослав побледнел.
— Какие долги?
— А те, что ты взял под магазин, не спросив. Я узнала. И теперь кредит — мой. Так что, милый, если не хочешь, чтобы банк списал всё подчистую, лучше не мешай работать.
Он стоял, как громом поражённый. Алиса нервно жевала жвачку, потом сказала:
— Пошли, Ярик. Тут воняет дешёвым кофе и завистью.
Я даже не удержалась:
— Завистью — может быть. Но точно не глупостью. Её у меня, слава богу, меньше.
Они ушли. Дверь хлопнула, звонок на ней жалобно пискнул.
Зина подошла ко мне, вытерла руки о халат.
— Ну, Викуль, ты, конечно, женщина с характером. Я бы на твоём месте уже в обморок грохнулась.
— Поздно мне падать, Зин. Жизнь уже один раз швырнула, второй не переживу, — ответила я и пошла считать выручку.
Через неделю он снова позвонил. Голос уставший, хриплый.
— Нам надо поговорить.
— О чём? — спросила я. — Про твои долги?
— Про нас.
— Нас больше нет, — сказала я и повесила трубку.
Но внутри всё равно защемило. Не от любви, нет. От обиды. От того, что столько лет рядом спала, ела, смеялась — и всё впустую.
Дни шли. Магазин снова стал дышать. Я закупила новые витрины, расширила ассортимент, наняла ещё одного продавца. Девчонки оживились — говорят, теперь у нас всё «по уму».
А я вдруг заметила, что улыбаюсь. Настояще, не из вежливости.
Однажды вечером, когда уже закрывала кассу, зашла соседка — Валя, с первого подъезда. Та, что вечно с сигаретой и новостями на языке.
— Вик, ты в курсе, твой бывший по городу бегает, всем рассказывает, что ты его разорила?
— Пусть рассказывает, — пожала я плечами. — Люди любят сказки.
— А он, между прочим, с этой своей уже не живёт. Та, говорят, к мамке уехала.
Я хмыкнула.
— Быстро. Не выдержала масштаба.
Валя засмеялась:
— Вот молодец ты. Прям с каждым днём всё крепче.
— А куда деваться? — сказала я. — Или соберёшь себя, или под метлу.
Прошёл месяц. Октябрь выдохся, пошёл снег. Тот самый первый, мокрый, липкий, который превращает город в серую кашу. Ярослав не звонил. Только пару раз виделся издалека — на парковке у ТЦ, да в аптеке, где он стоял в очереди, сутулый, в старой куртке. Не подошёл. Да и я не собиралась.
Как-то вечером, возвращаясь домой, я нашла в почтовом ящике конверт. Без обратного адреса. Внутри — ключ. И записка:
«Ты права. Магазин твой. Прости, если сможешь.»
Я долго держала бумажку в руках, не зная, смеяться или плакать. Потом просто сунула в ящик для старых квитанций. Пусть лежит. Не потому что жалею. Просто… точку поставить трудно, даже когда всё уже ясно.
Перед Новым годом зашла Лена — та самая юрист. В пальто, в шапке, с кофе в руках.
— Ну что, как жизнь у независимой женщины? — спросила она, садясь за стол.
— Работаем, — улыбнулась я. — Думаю открыть вторую точку. В соседнем микрорайоне помещение освободилось.
— Вот это разговор! — Лена подняла брови. — Помощь нужна?
— Конечно, — кивнула я. — Только всё на моё имя. Без «общих» и «вместе».
Мы засмеялись.
А потом был обычный день — серый, снежный, с толпой покупателей и запахом свежего хлеба. Я стояла у кассы, разбирала накладные. И вдруг поняла, что мне хорошо. Просто спокойно. Без истерик, без ожиданий.
Зина подошла, поставила чайник, сказала:
— Викусь, а ведь ты справилась. Сама. Без мужика, без подачек.
— Ну, может, оно и к лучшему, что всё так вышло, — ответила я, глядя на улицу. — Иногда нужно, чтобы тебя предали, чтобы понять, кто ты на самом деле.
Вечером, когда закрыла магазин и вышла на улицу, город уже укутало снегом. Фонари светили тускло, машины шипели по каше, люди спешили домой. А я шла медленно. Без спешки.
У подъезда стояла соседка Валя, курила.
— Ну что, Вик, идём в Новый год без балласта?
— Ага, — улыбнулась я. — Легче идти, когда не тащишь за собой чужие долги и обиды.
Она кивнула, выпустила дым:
— Правильно. Главное — не жалеть.
— Не жалею, — сказала я. — Я просто сделала выводы.
И пошла домой.
В квартире было тепло. На подоконнике — новая кружка, подарок от Лены. На ней надпись: «Женщина с характером».
Я налила себе чай, открыла ноутбук и стала считать выручку за день. Потом записала в блокнот:
«План: вторая точка. Весной открыть.»
За окном снова пошёл снег. Я смотрела, как он падает, тихо, беззвучно, и думала: всё-таки жизнь умеет начинаться заново. Без фейерверков, без фанфар. Просто — с чашки горячего чая и внутреннего спокойствия.
Я больше не жена, не тень за спиной чужого успеха. Я — хозяйка. Своей жизни, своего магазина, своих ошибок.
И если кто-то спросит, как я выдержала — отвечу просто: не ждала.
Потому что ждать — это терять.
А я наконец научилась брать.
Мама останется с нами жить. Освобождай свою студию! – нагло заявил муж, забыв кому принадлежит квартира