— Ты что, решила меня на улицу выгнать? — голос Галины Михайловны разрезал воздух, как ржавый нож по стеклу. Она стояла посреди комнаты, не снимая пальто, и смотрела на Милу снизу вверх, хотя ростом они были почти одинаковы.
— Я ничего не решала, — Мила говорила устало, но твёрдо, будто пыталась убедить не столько свекровь, сколько саму себя. — Просто жить здесь втроём невозможно. Костя и так почти не появляется дома, а вы… вы всё переворачиваете вверх дном.
Константин сидел на краю дивана, сцепив руки в замок. Сын и муж — в одном лице, но сейчас больше сын. Смотрел на мать, как школьник, ожидающий кивка учительницы.
— Ах вот как, — протянула свекровь, поправляя воротник пальто, хотя в квартире было жарко. — Значит, я помеха? Материнское сердце болит, а ты меня на лестницу. Да тебя бы без меня и на свете не было!
Мила невольно усмехнулась — улыбка вышла колючей, как иголка.
— Тётя Лида с третьего этажа сказала то же самое, когда котёнка пристраивала. Но он хотя бы не подделывал документы.
Константин вскинул голову:
— Мила, прекрати!
— Что прекрати? — она резко повернулась к мужу. — Я же всё вижу. И конверт этот из твоего портфеля — с «договором дарения». Думаете, я слепая?
У свекрови губы задрожали, но не от стыда, а от злости.
— Собирай вещички! — выкрикнула она вдруг, как школьный завуч. — И катись отсюда, раз такая умная!
Мила почувствовала, что руки начинают дрожать. Она сжала пальцы до боли. Страх и обида перемешались с желанием рассмеяться. Не хватало ещё кланяться этой женщине в собственной квартире.
Она села на табурет у кухни. Кухня была её гордостью: белая плитка, аккуратные полки, новые кастрюли. Здесь всё сияло — не как у свекрови, где по стенам тянулись пятна жира, а в углах прятался запах старого варёного лука. И именно эту кухню Галина Михайловна хотела превратить в свою территорию.
— Знаете, что самое смешное? — сказала Мила тихо, почти себе. — Квартиру я сама выплачивала. Сама. По вечерам, после работы, ещё репетиторством подрабатывала. Пока вы, Константин, за мамину руку держались.
— Не надо мне тут предъяв! — Костя покраснел. — Ты жадная и эгоистичная! Маме плохо, а ты её выгоняешь.
Мила взглянула на него с таким изумлением, будто впервые видела этого человека.
— Докажи! — сказала она сухо. — Докажи, что это твоя квартира.
Повисла тишина, нарушаемая только тиканием часов. Удивительно, как громко может тикать дешёвый настенный механизм в такие минуты.
Утром всё было как обычно, будто ссоры и не было. Мила заварила чай, поставила тарелку с булочками. Кухня снова выглядела мирной. Но мирности не было ни в ком. Галина Михайловна ходила по квартире в халате, с интересом рассматривая шкафы. Заглядывала в ящики, будто искала улики.
— Мила, а чего у тебя документы в ящике с полотенцами? — вдруг спросила она нарочито спокойно.
— Потому что это мой ящик, — ответила Мила, не поворачиваясь. Она намазывала масло на хлеб, но нож дрожал в руке.
Константин спрятался за газетой, хотя газеты он никогда не читал.
— Я вот думаю, — свекровь присела за стол и взяла булочку, — если квартира семейная, то и решения должны быть семейные. Верно, Костенька?
Он замялся, потом пробормотал:
— Ну… да.
И тогда Мила поняла, что война началась окончательно.
В тот же день она пошла к подруге Жене. Женя работала юристом и умела слушать. Они сидели на кухне, ели солёные огурцы прямо из банки, и Мила рассказывала всё, от начала до конца.
— Подделка документов — это серьёзно, — сказала Женя, вытирая руки полотенцем. — Но тебе надо быть осторожной. Эти двое могут провернуть что угодно.
— Я же не преступница, — Мила нервно рассмеялась. — Это они будто из дешёвого детектива вышли.
Женя вздохнула.
— Самые грязные истории происходят не в книжках.
Когда Мила вернулась домой, в прихожей уже стояла сумка свекрови. На полу валялись её тапки — старые, с вытертой подошвой. В квартире пахло её духами, тяжёлыми и приторными, как нафталин.
— Я поживу у вас подольше, — сказала Галина Михайловна, не глядя на Милу. — А там посмотрим.
И тут Мила почувствовала, как в ней поднимается злость — настоящая, обжигающая. Она вдруг ясно осознала: её дом захватывают.
И где-то глубоко внутри прозвучала мысль:
«Если я промолчу сейчас, потом уже никогда не смогу сказать вслух».
Вечером снова был скандал.
— Ты меня в гроб загоняешь! — кричала свекровь, хватаясь за сердце.
— А я? — голос Милы сорвался. — Ты меня уже похоронила! С документами своими липовыми!
Константин бросился к матери, помог ей присесть на диван.
— Мила, уймись! У мамы давление!
— Давление? — Мила усмехнулась. — А у меня, значит, не бывает? У меня только обязанности — кормить, убирать и молчать. А у вас с мамой — права.
Свекровь прикрыла глаза, но уголки губ подрагивали от довольной улыбки. Она знала, что сын её защитит.
Мила закрыла дверь спальни и села на край кровати. Долго сидела в темноте, слушая, как в соседней комнате мать и сын шепчутся.
И вдруг в голове прозвучало её собственное решение: «Я это так не оставлю».
Эта ночь стала переломной. Мила впервые за долгое время почувствовала себя не загнанной жертвой, а человеком, который готов драться за свою жизнь.
Она выключила телефон, чтобы не слышать ни звонков, ни упрёков. А утром встала и собрала папку документов. Пусть попробуют доказать обратное.
— Ты решила всех нас позорить? — голос Константина дрожал, но не от злости, а от какой-то липкой, мерзкой обиды. Он стоял у двери, будто собирался уйти, но никак не решался.
— Позорить? — Мила резко повернулась к нему. — Это я позорю? Это я подделываю документы на собственную квартиру?
Галина Михайловна сидела на диване, как царица. В руках у неё был её вечный носовой платок, она время от времени прикладывала его к глазам, хотя ни одной слезы там не было.
— Ты думаешь только о себе, — проговорила она глухим голосом, с нажимом на каждое слово. — Я ведь мать. Родила, вырастила. Мне теперь негде жить. А у тебя, смотри, какой уют. Ты жадная и эгоистичная!
Мила рассмеялась так громко, что сама удивилась этому звуку. Смех был хриплый, надломленный.
— Да вы же сами всё придумали! Какое «негде жить»? У вас двухкомнатная квартира на Лесной стоит пустая, только потому что там ремонт делать надо. А вы сюда притащились — в готовый дом.
Константин шагнул ближе:
— Ты могла бы хоть раз проявить сочувствие! У мамы сердце болит!
— Материнское сердце болит? — Мила повторила слова, будто пробуя их на вкус. — А у меня, значит, железное? Мне можно топтаться по нервам, можно врать, можно из меня врага делать?
Три дня подряд Мила ходила к юристам. Она показывала им документы, слушала комментарии и поняла: свекровь с сыном пытались провернуть схему с фиктивным договором дарения. Юрист, молодой парень в очках, только покачал головой:
— У вас железная позиция. Главное — не подписывать ничего и хранить оригиналы у себя. А лучше — отнести копии нотариусу.
Мила кивнула. На душе стало чуть легче, но впереди её ждал дом — с этой женщиной и её безвольным сыном.
Вернувшись вечером, она застала их за ужином. На столе стояла кастрюля с серой кашей. Пахло чем-то кислым. Мила молча прошла на кухню и поставила на плиту суп, который приготовила заранее.
— Ты думаешь, мы твоими харчами питаться будем? — вдруг сказала Галина Михайловна, глядя прямо в глаза. — Мы и сами справимся.
Мила усмехнулась:
— Конечно. Особенно договорами поддельными.
Константин грохнул ложкой по столу.
— Хватит! Ты с ума сошла? Ты же рушишь семью!
— Семью? — повторила Мила. — Это где муж и жена вместе? Или где мама и сын заодно против жены?
В комнате повисла тишина. На секунду Мила даже пожалела, что сказала вслух то, что так долго копилось. Но слова уже нельзя было забрать назад.
Через неделю ей позвонили с почты: «На ваше имя заказное письмо». В конверте оказался экземпляр того самого липового договора, где она якобы «дарит» квартиру свекрови. Подпись была поддельная, но настолько похожая, что мурашки побежали по спине.
Мила дрожащими руками положила бумаги обратно и позвонила Жене:
— Они перешли черту.
Женя приехала вечером, прямо с работы, в строгом костюме. Она посмотрела документы и сказала:
— Это уголовное. Но тебе нужно быть жёсткой. Если отступишь — они всё отберут.
Мила молчала, глядя в окно. Во дворе мальчишки играли в мяч. Кто-то крикнул: «Докажи!» — и у неё перед глазами снова всплыло лицо Константина, перекошенное от злости.
Вечером, когда свекровь снова подняла тему, Мила не выдержала.
— Хватит! — закричала она. — Я не позволю вам украсть мою жизнь!
Константин побледнел.
— Так это правда, — сказал он тихо. — Ты против нас.
— Не «нас». Против воровства!
Свекровь вскочила, швырнула платок на пол.
— Всё, сынок, пошли! Тут нам не рады.
И вот тогда случилось то, чего Мила боялась больше всего. Константин молча встал, взял мамину сумку и пошёл к двери. Даже не посмотрел на жену.
Они ушли. В квартире стало тихо, даже слишком. Мила стояла посреди кухни, обхватив себя руками. Ужас, обида, злость — всё перемешалось. Но вместе с этим вдруг пришло чувство свободы.
Она прошла по комнатам, медленно закрыла все окна, задвинула засов. И, щёлкнув новым замком на двери, впервые за много лет почувствовала себя хозяйкой собственного дома.
«Лучше одной, чем с ними», — подумала она.
И впервые за долгое время спокойно уснула.
Сломанная кукла