На кухне пахло капустой и поджаренным луком. Обычный, в общем-то, запах для субботнего вечера. Анна мешала щи деревянной ложкой, уговаривая себя дышать ровно и спокойно. Счёт до десяти — классика жанра. Один, два, три… Тамара Ивановна сидела за столом, вытянувшись, будто на приёме у стоматолога, и поджимала губы. Губы у неё были тонкие, бледные, и этим напоминали не ниточку, а скорее трещину. Трещину в стене, которая вот-вот пойдёт дальше, если её вовремя не зашпаклевать.
— Лук ты пережарила, — сказала свекровь так буднично, словно констатировала факт из учебника биологии. — Горчить будет. Дмитрий всегда любил, чтобы слегка золотистый, а не чёрный.
Анна посмотрела на сковородку. Лук был золотистый, как всегда. Но спорить не хотелось.
— Дмитрий, помнишь, как я делала? — продолжала Тамара Ивановна, словно Анны на кухне и вовсе не было. — Ты же любил с кислым яблочком. Я всегда добавляла.
Дмитрий кивнул рассеянно, даже не поднимая головы от телефона. Его любимый приём: «я не при делах, меня нет». Анна сжала губы, чтобы не сказать что-нибудь резкое.
— Сейчас вот не то, конечно. Но ничего, привыкнешь, — вздохнула свекровь и переставила солонку ближе к себе. — У неё рука тяжёлая, пересолит. Я лучше сама.
Анна резко поставила ложку на плиту. Металлический звон отдался в висках.
— Может, вы сами сварите? — не выдержала она. Голос дрогнул, но в нём прорезался металл.
Тишина повисла над кастрюлей, густая, вязкая. Дмитрий наконец оторвал взгляд от экрана.
— Ань, ну что ты, — примирительно протянул он, — мама же помочь хочет.
— Помочь? — Анна усмехнулась. — Интересная у вас помощь.
Тамара Ивановна всплеснула руками.
— Господи, я плохого слова сказать не могу! Сразу нападение! Я ж мать его! В этом доме я всегда буду родной человек, а не гостья!
— В этом доме, — медленно повторила Анна, — живём мы с Димой. Я хозяйка здесь. Или вы так не считаете?
Дмитрий замялся. И вот он, тот момент, когда муж мог бы поставить точку. Но он, как обычно, выбрал запятую.
— Ну зачем так… — промямлил он. — Мама же не со зла.
Анна почувствовала, как подступает горечь к горлу. Щи кипели, пузыри поднимались на поверхность, будто подзуживали: ну, ну, давай.
— Ты уводишь его от меня, — вдруг резко выпалила свекровь. — Я вижу! Ты всё время ставишь его между собой и мной. А он мой сын, Анна. Мой!
Счёт до десяти не помог.
— Если вам мои щи не нравятся, готовьте и ешьте у себя! — рванулось из Анны, как выстрел. — Здесь я сама разберусь, что и как делать!
Ложка в руке дрожала, как оружие.
Тамара Ивановна замерла, потом вскочила, стукнув стулом о кафель.
— Дмитрий! Ты слышал?! Она меня выгоняет! Из твоего дома!
Анна обернулась к мужу. В её взгляде было всё: усталость, злость, ожидание.
— Ну? — тихо, но твёрдо сказала она. — Скажи. Чьё здесь слово главное?
Дмитрий побледнел. Смотрел то на мать, то на жену. Секунды тянулись, как расплавленный сыр. Наконец он сжал кулаки и хрипло произнёс:
— Мама… хватит. Это наш с Аней дом.
Тамара Ивановна будто не услышала.
— Повтори! — выкрикнула она. — Я хочу услышать!
— Это наш дом, — громче сказал он. — Наш.
Воздух в кухне загустел. У Тамары Ивановны дрогнули губы, и на миг показалось, что она сейчас заплачет. Но вместо этого она схватила сумку с дивана и выскочила в коридор.
— Я ещё посмотрю, кто тут хозяйка! — крикнула она, хлопнув дверью так, что стекло в витрине зазвенело.
Щи кипели. Анна стояла, держась за столешницу. Дмитрий молчал, виновато опустив голову.
Два дня в квартире стояла тишина. Та самая, которая не отдых, а пытка. Когда ложка о тарелку звенит громче, чем звонок в дверь, и даже чайник свистит так, будто издевательски ухмыляется.
Анна ходила по дому на цыпочках, хотя сама себе обещала: «Нет, я не виновата. Нечего чувствовать себя преступницей». Дмитрий был молчалив, мялся, как школьник после двойки. Приходил поздно, объяснял: «Работа, завал». Но Анна знала — он просто не хотел попадать между двух огней.
А огонь, между прочим, не угасал. На третий день Тамара Ивановна явилась снова. В пальто, в платке, с авоськой. На лице — непоколебимая решимость.
— Я вот яблок принесла, — бодро объявила она, хотя глаза сразу уткнулись не в Анну, а в сына. — Дмитрий, поговорить надо.
Анна почувствовала, как спина напряглась. Снова. Опять.
— Говорите при мне, — холодно сказала она.
— Да при чём тут ты! — вспыхнула свекровь. — Я с сыном хочу обсудить. У нас есть дела семейные.
— А я кто? — подняла брови Анна. — Посторонняя?
— Ты… — Тамара Ивановна сжала губы. — Ты уводишь его от меня. Я вижу! Он с тобой отдалился, перестал со мной советоваться. И вообще — в этом доме мне стало тесно.
— Так у вас же своя квартира, — напомнила Анна и сама удивилась, как спокойно прозвучало.
— Не начинай! — Тамара Ивановна повысила голос. — Твоя цель — чтобы я туда и сидела, а он здесь, у тебя под каблуком. Я не позволю.
Дмитрий поднял руки, как арбитр на боксерском ринге:
— Мам, Ань… ну чего вы…
Анна вскипела.
— Дима, хватит! Ты понимаешь, что мы живём в аду? Каждый её визит — это допрос с пристрастием. Мне достаточно!
Тамара Ивановна хмыкнула, поставила авоську на стол, словно отметила территорию.
— Ах, достаточно? Так вот что, Дмитрий, — повернулась она к сыну, — либо я, либо она. Я не могу так больше.
Тишина ударила, как пощёчина.
Анна побледнела.
— Серьёзно? — тихо спросила она. — Вы ставите сына перед выбором? Между матерью и женой?
— Да! — почти выкрикнула свекровь. — Потому что я вижу, как ты им управляешь!
И вот тогда что-то внутри Анны щёлкнуло. Она молча пошла в спальню, вытащила из шкафа свой чемодан и поставила его посреди комнаты.
Дмитрий вбежал следом.
— Ань, ты что?!
— Собираю вещи, — спокойно, даже слишком спокойно ответила она. — Хочешь, пусть мама будет хозяйкой здесь. А я не собираюсь жить в постоянной войне.
— Подожди, ну зачем сразу так… — он схватил её за руку, но Анна выдернула её.
— Ты должен определиться, Дима. Я не буду вторым сортом. Или мы семья, или я посторонняя.
Из кухни донёсся голос Тамары Ивановны:
— И правильно! Пусть решает! Я сказала: в этом доме место одно!
Дмитрий стоял растерянный, как школьник между двумя училками. Пот тёк по виску.
— Мама… — выдавил он. — Ты перегибаешь.
— Я перегибаю?! — завизжала она. — Я жизнь тебе отдала! А эта… эта! — она ткнула пальцем в сторону спальни, — забирает тебя у меня!
Анна захлопнула чемодан со звоном.
— Дима, — её голос сорвался, — если ты сейчас не скажешь ясно, я уйду. И уже без чемодана — так, в тапочках.
Её слова ударили сильнее, чем все крики. Дмитрий закрыл глаза, вдохнул и вдруг выкрикнул:
— Всё! Хватит! Мама, она моя жена! Аня — моя семья!
Тамара Ивановна осела на стул, как подкошенная.
— Ты… против меня? — хрипло прошептала она.
— Не против тебя, — устало сказал он. — За себя. И за неё.
В комнате повисла тишина, тяжелее любой брани. Чемодан стоял посреди спальни, как символ войны.
Анна села на кровать, уткнувшись лицом в ладони. Впервые за долгие годы она почувствовала: он — рядом. Пусть с опозданием, пусть с болью, но рядом.
Неделя прошла в зыбком затишье. Тамара Ивановна не появлялась — и это само по себе было подозрительно. Дмитрий старался угодить жене: приносил цветы, без напоминаний мыл посуду, даже купил новый набор тарелок — белых, с золотым ободком. Анна усмехнулась: символично, мол, новая жизнь — новая посуда.
Но спокойствие оказалось коротким.
В субботу звонок в дверь раздался так резко, что Анна вздрогнула. Тамара Ивановна стояла на пороге в своём лучшем пальто и с папкой в руках.
— Ну что, поговорим по-взрослому, — сказала она, проходя в квартиру без приглашения.
Анна насторожилась.
— Что это у вас?
Свекровь хлопнула папкой по столу.
— Завещание! Я решила, чтобы потом не было споров. Эта квартира — на Дмитрия. Но при одном условии.
— Каком ещё условии? — голос Анны сорвался.
— Ты выписываешься отсюда! — резко ответила свекровь. — Я не хочу, чтобы чужая женщина распоряжалась тем, что мы с покойным мужем нажили.
Анна побелела.
— Простите, что? Чужая женщина? Я жена! Законная жена!
— Да какая ты жена? — закричала Тамара Ивановна. — Ты же всё время гонишь меня из этого дома! Я своё место не отдам!
Дмитрий шагнул вперёд.
— Мама, хватит!
Но свекровь была неудержима.
— Или ты делаешь, как я сказала, или квартира перейдёт племяннице из Тулы!
Секунды тянулись вязко, как густой мёд. Анна вдруг почувствовала, что злость больше не кипит — осталась только ледяная решимость. Она взяла кастрюлю со стола и поставила перед Тамарой Ивановной.
— Знаете что? Попробуйте.
— Что? — опешила та.
— Щи. Те самые. — Анна смотрела прямо в глаза свекрови. — Если вы считаете меня чужой, съешьте хоть ложку и скажите честно: они хуже ваших?
Тишина. Дмитрий затаил дыхание. Тамара Ивановна медленно взяла ложку, зачерпнула. Горячий пар ударил в лицо. Она помедлила и всё же поднесла ко рту.
Долгая пауза. Потом — почти неразличимый кивок.
— Нормальные.
Это было признание. Не примирение, не победа — но первый шаг.
Анна почувствовала, как внутри что-то встало на место. Она не уйдёт. Никогда. Это её дом.
А Тамара Ивановна, отвернувшись, тихо добавила:
— Ладно… Поживём, увидим.
Щи в кастрюле булькали, как будто подмигивали Анне: «Ну вот, хозяйка, теперь всё по-новому»
— Она ничего не узнает! Скоро мы будем вместе, — я случайно узнала, что муж решил за мой счет отдохнуть со своей новой пассией