— Ты это серьёзно сейчас сказал? — голос у Анастасии дрожал, но не от страха, а от злости. — Что значит «мама поживёт в доме»? В каком, Миша? В моём доме?
Муж стоял у окна, хмурился, не глядя в глаза. За стеклом — серый октябрь, морось, лужи, грязь на асфальте, вороны каркают. Настя только что вернулась с работы, вся на нервах, а тут — вот оно.
— Настя, не начинай, — сказал Михаил, упершись ладонью о подоконник. — Я же по-человечески прошу. Маме трудно. Ей влажно внизу, она кашляет. Врачи говорят — переехать бы ей. А тут дом, простор, свежий воздух. Ну чего ты?
— А ничего, что это мой дом? — она скрестила руки, чувствуя, как ладони леденеют. — Я его купила. На свои деньги. Ты хоть понимаешь, о чём просишь?
— Да понимаю я! — Миша повысил голос. — Но что тебе стоит? Дом-то всё равно пустует. Ты туда почти не ездишь. Вот пусть мама там пока поживёт.
— Пока? — Настя фыркнула. — Знаю я это «пока». Потом начнётся — то шкаф перевезите, то огород вскопайте, то соседку ей найдите. И всё — дом уже не мой. Так, да?
Он отвернулся, достал сигарету, но так и не закурил — Настя не любила запах. Просто держал в руке, как отговорку от разговора.
— Ты вообще слышишь себя? — продолжила она. — Я пять лет копила! Отказывалась от всего! От отпусков, от платьев, от кафешек! На свет гасила, чтобы по счёту откладывать. А ты теперь хочешь туда маму подселить? Как будто я купила хату на двоих.
— Да что ты так взвилась? — Михаил наконец обернулся. — У тебя же квартира есть, вот живи тут, хоть до старости. Дом — большой, всем места хватит. Мама в одной комнате, мы в другой. Не вижу проблемы.
— А я вижу, — резко сказала она. — И большая она, эта проблема. Потому что ты даже не спросил. Просто поставил перед фактом.
Он молчал, упрямо глядя в пол. Настя вдруг поняла: он всё решил заранее. Решил, а теперь просто объявляет.
Она подошла ближе, вплотную.
— Михаил, скажи честно, — голос её стал тихим, но колким, — ты когда-нибудь вообще считал этот дом нашим? Или тебе просто было всё равно?
Он пожал плечами.
— Тебе же надо было чем-то заняться, — буркнул. — Вот ты и возилась с ремонтом. Я не мешал.
Настя выдохнула. Сердце стучало в висках.
— «Не мешал»? Это ты называешь поддержкой? Я там сама всё красила, таскала мешки, стены шкурила, а ты сидел в машине и в телефоне копался. И теперь ты ещё рот открываешь?
— Да потому что ты всё делаешь по-своему! — вспыхнул он. — Я хотел помочь, ты только бурчала, что неправильно держу валик! Мне зачем это надо?
— Мне тоже не надо, — холодно сказала Настя. — Ни дом твой, ни помощь твоя. Но дом мой, и я не позволю никому туда заселяться. Ни тебе, ни твоей маме. Понятно?
Он вскинул глаза, злые, упрямые.
— Это ты сейчас горячишься. Пройдёт. Ты просто эгоистка, вот и всё.
Она замерла.
— Эгоистка? Я? — тихо переспросила. — После того как пять лет тянула нас на себе? После того как бабушкино наследство в дом вложила? После этого я эгоистка?
Миша не ответил. Только взял чашку, налил себе чай и отошёл к столу. Настя смотрела, как он мешает сахар, как будто ничего не случилось. И от этого спокойствия её начинало трясти.
— Михаил, — произнесла она ровно, — если ты хоть попробуешь вселить туда свою мать, я тебя просто выставлю за дверь. Без разговоров.
Он глянул на неё через плечо, усмехнулся.
— Пугаешь, да? Ты и выставишь? Куда я пойду, по-твоему?
— К маме, — спокойно сказала она. — Вот к ней и пойдёшь.
После этого разговора они молчали три дня. Ни «привет», ни «спокойной ночи». Ходили по квартире, как два чужих. Настя чувствовала, что в воздухе висит что-то тяжёлое, неизбежное. Как будто натянутый провод между ними вот-вот лопнет.
Вечером пятницы он пришёл позже обычного. Пахло пивом и дорогим дезодорантом. Снял куртку, сел на диван, включил телевизор. Настя стояла у окна, глядя, как моросит дождь по стеклу, и молчала. Потом обернулась:
— Ты решил что-нибудь насчёт мамы?
— Решил, — не отрываясь от экрана, ответил он. — В воскресенье поеду, перевезу её вещи. Там тепло уже, ты же ремонт сделала.
Она подошла ближе.
— Не смей, — сказала глухо. — Без меня ты туда не сунешься. Дом оформлен на меня. Ни ключей тебе, ни документов нет.
Он фыркнул.
— Нашла хозяйку. Ну-ну. Думаешь, бумажка тебя спасёт?
— Да, думаю, — она шагнула к нему. — Потому что эта бумажка — единственное, что у меня осталось от нормальной жизни.
Михаил взорвался. Вскочил, швырнул пульт на стол.
— Задолбала ты со своим домом! Только и слышу — мой, мой, мой! А может, пора понять, что не ты одна тут живёшь?!
— А кто живёт? — Настя не отступала. — Тот, кто всё время «не просил», «не хотел» и «не настаивал»? Или тот, кто готов продать мою мечту ради спокойствия своей мамочки?
Он подошёл вплотную, лицо побелело.
— Ты не смей так о ней говорить. Она человек пожилой. А ты… ты просто неблагодарная.
— Благодарная? — хрипло рассмеялась Настя. — За что? За то, что пять лет тащила тебя, как чемодан без ручки? Или за то, что ты сейчас из меня дурочку делаешь?
Он хотел что-то сказать, но передумал. Поднял руки, как будто сдаётся.
— Всё, хватит. Делай как хочешь. Только я маму всё равно туда перевезу.
Настя молча смотрела на него несколько секунд, потом медленно произнесла:
— Попробуй.
Он ушёл в комнату, хлопнув дверью. А Настя осталась в тишине. За окном дождь стучал по подоконнику, как будто дразнил. На кухне тикали часы — гулко, нервно.
Она опустилась на табуретку, уткнулась лицом в ладони. Ей было и больно, и страшно, и обидно до слёз. Всё, что она строила, к чему шла, вдруг оказалось под угрозой. Дом — не просто стены. Дом был её опорой, символом того, что она смогла. А теперь кто-то собирался вселиться туда просто потому, что «так надо».
На следующий день она проснулась рано. Сделала кофе, включила ноутбук и открыла почту — по работе пришло письмо. Но глаза скользнули мимо, мысли всё равно были о другом.
Она вспомнила, как стояла в том доме весной, когда только купила. Как по утрам пела чайник, как пахло новой краской. Она ходила босиком по ламинату, смеялась — не верилось, что это всё её.
«Вот тут, — думала тогда, — будут гости. А тут — собака спать. А тут я буду кофе пить у окна».
И всё это было её. До сегодняшнего дня.
Она схватила телефон, набрала подругу — Лену, соседку по подъезду. Та всегда говорила прямо, без сантиментов.
— Лён, привет. Можно к тебе зайти?
— Приходи, конечно, — ответила та. — Чего случилось-то? Голос у тебя… как будто с похорон.
— Потом расскажу, — тихо сказала Настя. — Я уже иду.
Лена жила этажом ниже. Простая женщина — разведёнка, двое взрослых сыновей. На кухне у неё всегда пахло чем-то тёплым, домашним: кофе, блинами, иногда — свежим хлебом. Она усадила Настю за стол, налила чай.
— Говори, — сказала. — Кто обидел?
Настя рассказала всё. Про наследство, про дом, про разговор с Михаилом. Без слёз, спокойно, будто сама не верила, что это с ней.
Лена слушала, не перебивая. Потом медленно покачала головой.
— Ну, знаешь, деточка, твой-то муж хитрый оказался. Дом-то не на него, вот и решил маму подсунуть. Мол, поживёт — а потом попробуй выгони.
— Я так и подумала, — Настя вздохнула. — Но ведь не ожидала. Он же даже не сказал заранее. Просто поставил перед фактом.
— Так они всегда так, — Лена махнула рукой. — Пока всё под контролем — добрые, улыбчивые. А как только чувствуют, что не они главные, сразу начинаются эти финты. Мол, мать, бедная женщина, ей плохо, помоги. А ты попробуй потом слово сказать — сразу злой человек.
Настя молчала.
— И что делать? — наконец спросила.
Лена усмехнулась.
— Делать? Не дать сесть себе на шею. Понимаешь, Настя, если сейчас уступишь, всё, конец. Потом они с мамой тебя из твоего же дома выживут. Я таких историй навидалась — потом не докажешь ничего.
Настя кивнула.
— Я и не собираюсь уступать. Только страшно немного. Не скандалить же до бесконечности.
— Иногда скандал — это и есть защита, — ответила Лена. — Ты уж, милая, держись. Дом — это твоя крепость. Не отдавай никому, особенно тем, кто не ценит.
Настя улыбнулась слабо. Встала, поблагодарила подругу, пошла домой. На улице моросил дождь, ветер крутил листву по асфальту. Октябрь. Всё серое, мокрое, промозглое. Но внутри — огонь.
Она шла и думала: «Не отдам. Что бы он ни придумал — не отдам».
Когда вечером Михаил вернулся, Настя уже ждала. В прихожей стоял чемодан.
— Это что? — спросил он.
— Твои вещи, — спокойно ответила она. — Я подумала, тебе будет удобно, если ты сам к маме переедешь.
Он застыл, будто не понял.
— Ты с ума сошла?
— Нет, — сказала Настя. — Просто устала жить с человеком, который меня не уважает.
Он сжал кулаки.
— То есть вот так, да?
— Именно так, — кивнула она. — Хочешь, помогу донести чемодан.
Он смотрел на неё с минуту, потом рванул молнию на куртке, схватил чемодан и вышел, громко хлопнув дверью.
Прошла неделя после того, как Михаил ушёл.
Настя всё ещё ловила себя на том, что по утрам ждет — хлопнет ли дверь, зашуршит ли пакетами на кухне. Но было тихо. Даже слишком.
Телефон он не отключил, но не звонил. Только один раз написал сухое сообщение: «Подумай. Мама всё равно переедет».
Она не ответила.
Квартира, в которой они когда-то вдвоём пили утренний кофе и ссорились из-за глупостей, теперь казалась чужой. Настя собирала коробки, сортировала вещи. Всё, что напоминало о Михаиле, — старые футболки, кружка с надписью «лучший муж» — она сложила в мешок и выставила в коридор.
Каждое движение давалось тяжело. Не потому, что жалко, а потому что странно: жила с человеком шесть лет, а теперь — будто и не было.
Вечером позвонила Лена.
— Ну как ты там, герой?
— Да вроде держусь, — ответила Настя. — Собираюсь в дом перебраться. Всё равно платить за квартиру смысла нет. Сдам её — хоть копейка будет идти.
— Правильно, — одобрила Лена. — На свежем воздухе отдохнёшь, в себя придёшь. Только гляди, чтоб твой бывший туда без спроса не сунулся.
— Пусть попробует, — хмыкнула Настя. — Я теперь в два раза злее.
Переезд растянулся на два дня.
Октябрь стоял сырой, промозглый, но дом встретил её сухим теплом. Настя вставила ключ в скважину, повернула — замок щёлкнул глухо, как будто тоже вздохнул с облегчением.
Внутри пахло деревом и краской. Всё было так, как она оставила: светлые стены, пол с лёгким блеском, чистые окна. Только пыль за неделю успела лечь на подоконники.
Она открыла все окна, включила чайник, и дом ожил.
Тихий свист пара, скрип половиц, жёлтые листья за окном — всё это напомнило ей, ради чего она вообще терпела всё то, что было. Ради этого покоя.
Поздно вечером она вынесла мусор, обошла сад. Влажная земля, прохлада, запах дыма от соседей — кто-то топил баню. Возле старой яблони Настя присела на лавку и впервые за долгое время почувствовала себя живой. Без чужих слов, без упрёков. Только она и этот дом.
Через пару дней позвонила свекровь. Голос был нарочито ласковый, маслянистый.
— Настенька, здравствуй, милая. Как поживаешь?
— Нормально, — коротко ответила Настя, чувствуя, как внутри всё сжимается.
— Я вот что хотела сказать… Михаил переживает очень. Да и я тоже не пойму, зачем всё так. Мы ведь одна семья. Зачем ты нас разъединила?
Настя чуть не рассмеялась.
— Мы семья? Серьёзно? А когда я пять лет за всё платила, где вы были, Мария Петровна?
— Ну что ты начинаешь, — протянула та. — Молодая, горячая… Пойми, мне тяжело в квартире. Влажно, холодно, батареи еле дышат. А у тебя там простор, свежо. Зачем тебе одной такой дом?
— Затем, что я его купила, — отрезала Настя. — На свои деньги.
— Но ведь Михаил твой муж!
— Уже нет, — спокойно ответила она. — И дом — не его. Всего доброго.
И повесила трубку.
Руки дрожали, но на душе стало легче.
Теперь всё было окончательно.
Работа шла своим чередом. Компания перевела Настю на гибкий график — пару дней в неделю она ездила в город, остальное время работала из дома. Садилась с ноутбуком у окна, рядом кружка кофе и включённый электрический камин — уютно, тихо, спокойно.
По выходным она разбиралась с участком. Покрасила забор, обрезала сухие ветки, смастерила маленькую кормушку для птиц. Иногда приходила соседка тётя Валя — полная, громкая, лет под шестьдесят, с добрым лицом. Приносила банки с вареньем и новости со всей улицы.
— Видела я твоего, — говорила Валя, отдуваясь. — Ходил тут на днях, по забору глазел.
— Мой? — насторожилась Настя.
— А кто ж ещё? Я-то его помню. Стоял, вроде, хотел зайти, да потом передумал. Ушёл.
Настя вздохнула.
— Пусть смотрит. Заходить ему сюда нельзя.
Тётя Валя понимающе кивнула:
— Правильно. С мужиками этими нельзя мягко. Скажешь — «подожди», а они потом на голову залезут. Держись, девка. Дом — это святое.
Недели шли. Настя привыкала к одиночеству, хотя по ночам всё равно ловила себя на том, что слушает тишину — нет ли шагов, нет ли чужого дыхания в доме. Потом усмехалась: «С ума сойду, если буду всё время об этом думать».
В конце октября выпал первый снег. Тонкий, прозрачный, лёгкий, как будто кто-то посыпал землю мукой. Настя стояла у окна и смотрела, как хлопья кружатся над садом. Казалось, жизнь потихоньку налаживается.
Но спокойствие продлилось недолго.
В субботу утром позвонил Михаил.
— Нам нужно поговорить.
— Не о чем, — ответила Настя.
— Есть о чём, — упрямо сказал он. — Я сейчас подъеду.
Она вздохнула. Хотела отказаться, но потом подумала: пусть приедет. Лучше раз и навсегда всё поставить на место.
Через час он стоял у ворот. В пуховике, с помятым лицом, но всё тем же упрямым взглядом.
— Можно войти? — спросил.
— На пять минут, — сказала Настя. — И без фокусов.
Они зашли на кухню. Михаил сел, снял перчатки.
— Ты изменилась, — заметил он.
— Да. Теперь я не дура, — холодно ответила Настя. — Говори, зачем приехал.
Он достал какие-то бумаги, положил на стол.
— Мама переезжает. Так или иначе. Я не хочу скандалов. Просто подпиши, что не против, и живи спокойно.
Настя взяла лист — заявление о временном проживании. Всё оформлено, как будто официально.
— Ты издеваешься? — спросила она тихо. — Это что за цирк?
— Не цирк, а решение вопроса по-взрослому, — спокойно сказал Михаил. — Я не хочу войны. Маме негде жить, а у тебя два этажа пустуют. Это справедливо.
Она подняла на него глаза.
— Справедливо? Справедливо было бы, если бы ты хоть раз спросил, чего хочу я. А теперь поздно.
Он усмехнулся.
— Знаешь, ты всегда любила играть в хозяйку. Всё контролировать. Но жизнь не по твоим правилам идёт.
Настя встала.
— Михаил, я повторю ещё раз. Дом мой. Бумаги у меня. Ключи — тоже. Если ты или твоя мать появитесь здесь без моего согласия, я вызову полицию. Всё ясно?
Он сжал губы.
— Ты пожалеешь.
— Уже пожалела, что вообще связалась с тобой, — бросила она. — Дверь там.
Он встал, ничего не сказал. Только на пороге обернулся:
— Ты думаешь, выиграла? Посмотрим.
Дверь хлопнула. Настя осталась одна. Сердце колотилось, но страха не было. Только злость. Глухая, тяжёлая.
Вечером позвонила тётя Валя.
— Ой, Настя, ты не пугайся, но твой опять тут ошивался. На перекрёстке стоял, курил. Я из магазина шла — увидела.
— Да пусть стоит, — устало ответила Настя. — Не подойдёт, не рискнёт.
Но на следующее утро, когда она вышла в сад, увидела у калитки букет хризантем, перевязанных синим бантом. Ни записки, ни подписи. Просто букет.
Настя долго стояла, глядя на него. Потом взяла, отнесла к мусорному ведру и выбросила.
К концу месяца в доме всё устаканилось. Настя сдала квартиру — пара с младенцем въехала, тихие, аккуратные. Денег теперь хватало на всё.
По вечерам она заваривала чай, сидела у камина и думала: всё, я выстояла. Начну заново.
Но жизнь, как всегда, подкидывает сюрпризы.
В начале ноября позвонил участковый.
— Добрый день, Анастасия Викторовна? Это из отдела. Тут поступило заявление — от гражданки Марии Петровны Климовой. Говорит, вы препятствуете ей в пользовании домом.
— Что? — Настя села. — Каким ещё пользованием?
— Ну, она утверждает, что дом якобы приобретён в браке, и у неё как у матери бывшего мужа есть право проживания.
У Насти перехватило дыхание.
— Это бред. Дом куплен мной, уже после свадьбы, но на деньги от наследства. Есть договор, все чеки, счета.
— Понимаю, — спокойно сказал голос. — Просто обязаны проверить заявление. Приезжайте с документами завтра, разберёмся.
Настя сидела, глядя на телефон. Вот оно, «посмотрим», как сказал Михаил. Не успел сам добиться, так мать подключил.
Она встала, пошла к окну. За стеклом шёл снег, мягкий, густой, как в фильмах. Только сейчас это не кино — это её жизнь, в которой снова начинается буря.
Настя шепнула сама себе:
— Ну что ж… посмотрим, кто кого.
Утро было серым и тяжёлым. Небо нависло низко, снег превратился в грязную кашу. Настя ехала в отдел, сжимая в сумке папку с документами.
Вот и дожила, — думала она. — Сама в полицию, из-за каких-то стариковских фантазий.
В кабинете участкового пахло кофе и бумагой. Мужчина лет сорока, усталый, но доброжелательный, перелистал её бумаги, проверил паспорт.
— Да, всё чисто, — сказал он. — Дом оформлен на вас, дата покупки — после регистрации брака, но деньги по выписке с наследственного счёта. Так что, юридически вы собственник.
— Тогда почему вообще разбирательство?
— Заявление — это заявление, — пожал плечами он. — Мы обязаны проверить. Но не переживайте, я вижу, где правда. Просто… ваш бывший с матерью люди настырные. Могут попробовать через суд.
Настя вздохнула.
— Пусть пробуют. Бумаги у меня, адвокат есть.
— И правильно, — кивнул участковый. — Но советую поставить камеры. На всякий случай.
Она вернулась домой под вечер. Мороз усилился, воздух стал хрустящим. Настя долго стояла у ворот, прислушиваясь. Казалось, где-то рядом кто-то шуршит снегом.
Паранойя, — сказала себе. — Просто нервы.
На следующий день установили камеры — две у ворот, одну на веранде. Сосед-пенсионер помог прикрутить и подключить к телефону.
— Теперь всё под контролем, — сказал он. — Если кто полезет — сразу увидите.
Настя благодарно улыбнулась, но внутри было тревожно.
Через неделю тишины всё начало казаться сном. Она уже почти успокоилась, пока однажды ночью не сработала камера.
Звук уведомления разбудил её в два сорок пять. Она взяла телефон — на экране мелькнула фигура у калитки. В шапке, в пуховике. Михаил.
Он постоял, подёргал ручку ворот, потом достал что-то из кармана — похоже, ключ. Настя включила прожектор. Свет ударил в лицо, он отпрянул, замахал рукой, и… ушёл.
Утром она пошла в отдел и написала заявление о попытке проникновения.
Участковый внимательно посмотрел видео, покачал головой:
— Смело. Значит, действительно решил надавить. Но теперь у нас доказательство.
Через несколько дней Михаил позвонил. Голос был тихим, почти вкрадчивым.
— Зачем ты так? — спросил он. — Мы могли всё решить спокойно.
— Спокойно? — Настя сдерживалась. — После того, как ты ночью под забор лазил?
— Я просто хотел поговорить. Без этих… формальностей.
— Михаил, — сказала она устало, — поговорить надо было раньше. Теперь все разговоры — через суд.
Он выдохнул.
— Знаешь, ты сама выбрала войну. Не жалуйся потом.
Суд назначили на декабрь. Настя наняла юриста, собрала документы, чеки, переписку, выписки с наследственного счёта. Всё было кристально чисто.
На заседание Михаил пришёл с матерью. Мария Петровна вела себя, как актриса — заламывала руки, говорила о «страданиях» и «бессердечной невестке».
— Я всего лишь хотела тихий угол, — причитала она. — Мы же одна семья! Разве можно выгонять пожилого человека на улицу?
Настя сидела прямо, не отвечала. Юрист всё сделал за неё.
— Уважаемый суд, — произнёс он спокойно, — дом куплен на личные средства моей доверительницы, что подтверждается банковскими документами. Истцы не имеют никаких имущественных прав.
Судья слушала долго, потом произнесла коротко:
— В иске отказать.
Мария Петровна вскрикнула, Михаил сжал кулаки. Настя встала, поблагодарила судью и вышла.
На улице шёл снег. Тихо, спокойно. Она вдохнула полной грудью — и впервые за долгое время почувствовала: всё, это конец.
Но конец оказался не совсем концом.
Через пару дней вечером в дверь постучали. Сначала тихо, потом настойчивее.
Настя открыла. На пороге стоял Михаил. Без злости, без наглости — просто усталый.
— Не бойся, я не за этим, — сказал он. — Можно?
Она помолчала, потом кивнула.
Он зашёл, снял шапку.
— Суд всё решил, я понял. Не собираюсь больше ничего требовать.
— Тогда зачем пришёл?
Он пожал плечами.
— Хотел извиниться. По-настоящему.
— После всего? — тихо спросила она.
— Да. Я… не понял, как сильно тебя задевал. Я думал, ты справишься, ты же сильная. А оказалось, я просто сживал тебя со свету.
Настя стояла, слушала.
— А мать твоя тоже извиниться хочет? — спросила.
Он горько усмехнулся:
— Мама никогда не извиняется. Но я ей сказал, чтоб оставила тебя в покое.
Молчали долго. Потом он поднялся.
— Спасибо, что выслушала. Я больше не приду.
— Правильно, — кивнула Настя. — Мы оба заслужили покой.
Он ушёл. Тихо, без хлопка дверью.
Зима пришла по-настоящему. Морозы, белый пар над крышей, иней на ветках. Настя жила одна, и впервые это слово не пугало. Она вставала рано, выходила в сад, слушала, как под ногами хрустит снег. Иногда думала: А ведь всё могло быть иначе, если бы он просто поверил в меня, а не в свою мать. Но тут же отгоняла мысль.
Жизнь не возвращается, как фильм на перемотке.
Весной она перекрасила забор в голубой, посадила лаванду вдоль дорожки. Тётя Валя приходила, приносила рассаду. Смеялась:
— Вот видишь, Настюш, всё у тебя наладилось. А дом-то твой как живой стал!
Настя улыбалась. Дом действительно ожил. Каждое утро она открывала окна, и внутрь врывался запах травы и солнца.
Иногда ей снился Михаил — не злой, не обиженный, просто чужой человек, и она просыпалась без боли.
Однажды в начале лета на почту пришло письмо.
От руки, без обратного адреса. Настя вскрыла — внутри было всего несколько строк:
Настя, прости. Я уехал. Маме хорошо — живёт у сестры.
Спасибо за всё. Береги себя. Михаил.
Она долго держала письмо в руках, потом сложила и положила в ящик стола. Без слёз, без обиды. Просто точка.
Вечером она сидела на крыльце с чашкой чая. Ветер шевелил занавески, где-то стрекотал кузнечик.
Настя смотрела на свой дом — тёплый свет из окон, тихий сад, и думала:
Вот он, мой мир. Без чужих голосов, без давления, без страха. Я выстояла.
Она улыбнулась, подняла чашку, будто чокаясь сама с собой.
— За себя, — сказала она. — И за свободу.
Дом будто ответил тихим потрескиванием досок.
И стало ясно: теперь всё действительно позади.
– Содержать вас больше не стану! – В этом году я отказалась ехать на дачу к свекрови