– Так я тебе говорю, Максим, или ты с матерью своей разберёшься, или я сама это сделаю. Только потом не ной! – голос Лены звенел, будто кто-то натянул струну до предела.
Максим стоял посреди кухни, в одной майке, с чашкой холодного кофе в руке, и смотрел на жену так, будто впервые её видел. Сентябрь тянул за окнами мелкий дождь, по подоконнику текли мутные струйки, а в квартире стояла вязкая, тягучая тишина.
– Что значит “разберёшься”? – нахмурился он. – Она же просто пришла в гости, как мать, посмотреть, как мы живём.
– В гости? – усмехнулась Лена. – С ключами от моей квартиры? Без звонка? С “в гости” у неё как-то всегда выходит с ревизией. Полезла в холодильник, в кастрюлю, бельё пересчитала, и всё это — с видом прокурора. Да я бы ещё поняла, если бы добро несла. А она несёт одно — злость и укоры.
Максим тяжело выдохнул, опустился на табурет.
– Лена, ну нельзя же вот так. Это же мама. Она просто… волнуется.
– Да пусть волнуется у себя дома! – повысила голос Лена. – Я ей уже сказала: без приглашения не приходить. А она опять вчера с утра пораньше заявилась, в грязных сапогах, даже не разулась. Начала указывать, что и как мне делать. “Пол не так вымыт, шторы страшные, ты не хозяйка, а недотёпа.” И вот ты мне скажи, Максим, как долго я должна терпеть?
Максим молчал. На его лице всё было написано — привычное бессилие, страх, обида, но не за жену, а за мать.
– Ты могла бы просто не обращать внимания, – наконец выдавил он. – Сказать “да, мама, конечно, мама” — и всё. Чего раздувать из мухи слона?
– Ага, то-то она мне чуть руку не выкрутила, когда я ложку у неё из кастрюли вытащила. – Лена показала ему синяк на запястье. – Вот это, по-твоему, муха?
Он резко поднялся, схватился за голову.
– Господи, ну и зачем всё это? Ну неужели нельзя было просто… промолчать?
– Промолчать?! После того как она меня оскорбила в моём же доме? – голос Лены дрожал, но не от слабости, а от ярости, которая давно копилась. – Нет, Максим. Я больше не буду терпеть ни её, ни твои отмазки.
Она подошла к двери, открыла её и глухо сказала:
– Завтра поменяю замки.
Максим обернулся, не веря.
– Лена…
– Да, замки. – Лена говорила уже спокойнее, ровно, как судья, выносящий приговор. – У твоей матери ключей больше не будет. И если ты против – можешь идти к ней.
Муж хотел ответить, но не смог. Только зубы стиснул, будто от боли, и ушёл в зал.
Вечером он устроил спектакль. Сидел в темноте, не включая свет, демонстративно не ел, будто бы голодовку объявил. Лена зашла, включила лампу.
– Что ты устраиваешь, Максим? Детский сад, честное слово.
– Ты просто не понимаешь, что делаешь, – тихо сказал он. – Мы же семья.
– А где ты был, когда твоя мама меня унижала? – спокойно спросила Лена. – Когда я по ночам ревела от обиды? Ты хоть раз за меня слово сказал?
Максим замялся.
– Ну… я не хотел конфликта…
– А я не хочу жить в цирке. – Она отвернулась. – Мне нужен муж, а не маменькин сынок.
Он вскочил, зашёлся в гневе.
– Да как ты смеешь так говорить про мою мать?!
– Да потому что правда глаза колет! – выкрикнула она. – Мне надоело быть у вас на побегушках!
Он замер. Глаза его вдруг стали холодными.
– Значит, ты хочешь развода?
– Хочу, чтобы ты наконец определился: у тебя жена или мать. – Лена отвернулась к окну. – Хотя, по-моему, выбор ты сделал давно.
Следующим утром Лена стояла у двери вместе с мастером по замкам. Тот возился, пыхтел, крутил отвёртку. Максим молча наблюдал, как тот вынимает старый механизм и вставляет новый.
– Вот, всё готово, – сказал мастер. – Два ключа.
– Один оставь себе, – бросила Лена мужу. – Второй – мне.
Мастер ушёл. Максим опёрся рукой о стену.
– Ты всерьёз, да?
– Более чем.
Он вдруг тихо, почти по-детски, произнёс:
– Ты выгоняешь меня?
– Нет. Я просто больше не хочу жить с твоей матерью. А если тебе без неё никуда – значит, иди к ней.
Он схватил куртку, пнул ботинок, с грохотом захлопнул дверь.
Лена стояла у окна, смотрела, как он спускается вниз, как подхватывает его ветер, как он идёт, не оборачиваясь. Сердце билось часто, в груди было странное чувство — не облегчение и не боль. Что-то вроде пустоты.
Телефон завибрировал. “Свекровь”.
Она долго смотрела на экран, потом нажала “отклонить”.
Вечером она всё-таки вышла во двор. Дождь прекратился, мокрые листья липли к ботинкам. Возле лавочки у подъезда сидели соседки — баба Клава и тётка Лида, вечные стражи двора.
– Лена, а чё ты без Максима? – сразу спросила Клава, подмигивая.
– Да там… свои дела, – ответила Лена.
– Ага, поругались, небось. Я ж слышала вчера — двери хлопали, аж кошка под диван спряталась, – с усмешкой сказала Лида. – Молодая, горячая кровь, чё уж.
Лена улыбнулась, но глаза её оставались грустными.
– Да не в крови дело, девчонки. Просто надоело жить чужой жизнью.
Они покачали головами, заохали, но спорить не стали. Все всё поняли без слов.
Дома Лена заварила чай, включила свет во всех комнатах — впервые за долгое время ей не хотелось прятаться в темноте. На холодильнике висело фото: она и Максим улыбаются, держатся за руки.
Она сняла магнит, убрала фото в ящик стола.
Снаружи послышались шаги по лестнице. Кто-то остановился у двери, нажал звонок.
Один раз. Потом второй. Потом третий.
Лена подошла, прижала ухо к двери.
Голос был знакомый — усталый, раздражённый.
– Лена, открой. Это я. Нам нужно поговорить.
Она стояла, не двигаясь. Секунды тянулись, будто кто-то растянул их в нитку.
– Поздно, Максим, – тихо сказала она, и повернула ключ в замке.
Снег с утра падал какой-то вязкий, как мокрая крупа. Октябрь выдался холодным, промозглым, и в квартире Лены запахло сыростью и одиночеством.
На подоконнике догорала свечка — электричество моргало весь вечер, и она зажгла её просто для уюта.
Телефон вдруг дрогнул, осветился экраном. “Максим”.
Лена посмотрела, сжала губы, и не ответила.
Через минуту пришло сообщение:
«Мне надо зайти. На пять минут. Вещи забрать».
Она вздохнула. “На пять минут” — значит, минимум на час.
Но оттягивать это было бессмысленно. Написала в ответ:
«Приходи. Только без мамы».
Дверь звякнула через полчаса. Лена, не глядя, открыла.
Максим стоял в пальто, небритый, с рюкзаком, в глазах – смесь стыда и упрямства.
– Привет, – глухо сказал он.
– Привет. Проходи.
Он прошёл на кухню, огляделся. Всё на своих местах, только атмосфера другая — чистая, без его запаха, без его беспорядка.
– Ты тут что, ремонт устроила? – спросил он с попыткой улыбнуться.
– Нет. Просто порядок навела.
Он замолчал. Снял перчатки, сел за стол.
– Лена, я хотел… поговорить.
– Ну давай, – ответила она, прислоняясь к стене. – Только коротко. У меня дела.
Максим посмотрел на неё как-то по-новому — будто не узнавал.
– Ты изменилась, – сказал он. – Глаза у тебя другие. Холодные какие-то.
– А ты думал, я вечно буду мягкой? – горько усмехнулась Лена. – Твоя мама мне вон синяк оставила, а ты молчал, как пацан, который боится двойку домой принести. Вот и остыла я.
Он сжал кулаки.
– Мама тоже человек! Она хотела как лучше!
– Хотела как лучше себе, – отрезала Лена. – Она ведь с самого начала считала меня временной. “Первая – не последняя, сынок, ты у меня мужчина видный”, – помнишь, как она сказала?
Максим потупился.
– Это всё со зла.
– Нет, это из привычки. Вы у неё там все на поводке, – сказала она спокойно. – А я не собака.
Он резко поднялся.
– Лена, хватит! Я пришёл мириться! Хочу всё вернуть!
– Вернуть? – она тихо рассмеялась. – Что вернуть, Максим? То, как я слушала, как твоя мама меня “учит”? Или как ты на Новый год оставил меня одну, потому что она позвала?
Он шагнул ближе, почти к самому лицу.
– Я не хотел, чтобы всё так кончилось. Мне плохо без тебя.
Она смотрела прямо ему в глаза.
– Тебе плохо не без меня. Тебе плохо без удобства. Я всегда всё тянула: и быт, и разговоры, и твою мамочку терпела. А ты просто пользовался.
Он молчал. Потом сел обратно.
– Лена, давай попробуем ещё раз. Без неё. Я съёмную квартиру нашёл, снимем вместе.
– А она тебя отпустит? – тихо спросила Лена. – С чего вдруг ты стал таким решительным?
Он не ответил сразу. Потом, с тяжёлым вздохом, достал телефон и положил на стол. На экране — непринятые вызовы, все от “Мама”.
– Она со мной не разговаривает. Сказала, что я предатель.
Лена горько усмехнулась.
– Вот и живи с этим. Каждый из нас теперь отвечает сам за свои решения.
Он посмотрел на неё, как человек, который долго шёл по туману и вдруг понял, что дороги назад нет.
– То есть всё? Это точно конец?
– А разве у нас когда-то было что-то настоящее, Максим? – спросила она тихо. – Мы жили под её диктовку. Я — в роли служанки, ты — посыльного. Только называлось это браком.
Он собрал вещи быстро, молча. В прихожей застегнул молнию на рюкзаке и вдруг обернулся:
– А если я всё-таки докажу, что могу без неё? Что могу быть мужиком, а не мальчиком?
Лена посмотрела внимательно.
– Тогда доказывай. Только не мне. Себе.
После его ухода в квартире стало так тихо, что слышно было, как часы на стене тикают. Лена села на диван, прижала колени к груди и долго сидела, пока не зазвонил телефон.
Номер был незнакомый.
Она ответила не сразу.
– Алло.
– Это я, Нина Сергеевна, – раздался сиплый, узнаваемый голос. – Мы должны поговорить, Лена. Женщина с женщиной.
Лена усмехнулась.
– Мы уже всё обсудили.
– Нет. Не обсудили. Я не хочу, чтобы мой сын жил, как оборванец. Он уехал, сказал, что больше ко мне не вернётся. Это ты ему наплела.
– Он сам выбрал, – спокойно ответила Лена. – И, если честно, я за него рада. Может, хоть теперь повзрослеет.
– А ты… – свекровь замялась, но потом выстрелила словами, как ножами: – Ты его испортила! Он был другим, добрым, пока с тобой не связался!
– Он просто стал человеком, а не приложением к вашей воле, – сказала Лена. – И знаете, Нина Сергеевна, я вам даже благодарна. Если бы не вы, я бы так и жила, закрывая рот и оправдываясь.
В трубке раздалось тяжёлое дыхание, потом короткие гудки.
Через неделю Лена случайно встретила Нину Сергеевну у магазина. Та стояла в очереди у кассы, держа в руках пакет с гречкой и молоком. Вид у неё был усталый, посеревший, как у человека, который много плакал, но никому не показал.
– Здравствуйте, – первой сказала Лена.
Свекровь подняла глаза, растерянно моргнула.
– О, Лена… Здравствуй.
Они стояли рядом, две женщины, связанные чем-то общим, но уже чужие.
– Максим уехал, – глухо сказала Нина Сергеевна. – На работу в Питер. Сказал, что ему нужно время.
– Правильно сделал, – кивнула Лена. – Пусть поживёт своей жизнью.
– А ты? Ты как? – спросила свекровь после паузы.
Лена посмотрела в окно магазина, где мокрый снег прилипал к стеклу.
– Нормально. Учусь быть без ожиданий. И без обид.
Они замолчали. За кассой пищали штрих-коды, кто-то смеялся, кто-то ругался на цены.
– Знаешь, – тихо сказала свекровь, – может, я и правда была… резкая. Просто боюсь остаться одна.
Лена вздохнула.
– Понимаю. Только вы же сами всех отталкиваете.
– Наверное… – кивнула старуха, будто сама себе призналась.
Когда Лена вышла из магазина, снег усилился. Она шла по двору, где уже горели фонари, и думала, как странно всё повернулось. Казалось бы — просто замки поменяла, а жизнь вся перевернулась.
Дома она заварила чай, достала блокнот и записала на первой странице:
“Свобода – это когда не боишься быть неправой.”
Села у окна. За стеклом светились окна соседей, на лавочке курили подростки, где-то лаяла собака. Всё было по-прежнему — но всё стало другим.
Телефон завибрировал снова. На экране — “Максим”.
Она долго смотрела, потом всё-таки нажала “ответить”.
– Лена… – голос его был тихий. – Я просто хотел сказать: спасибо.
– За что?
– За то, что выгнала. Иначе бы я не понял, как я жил.
Она улыбнулась, чуть грустно, но по-настоящему.
– Ну вот, – сказала она, – хоть кто-то в этой истории чему-то научился.
– Может, когда-нибудь… – начал он.
– Не надо, Максим. – Она перебила мягко. – У каждого теперь своя дорога.
Он вздохнул.
– Тогда будь счастлива, Лена.
– Буду, – ответила она. – Только уже без “буду”. Просто — счастлива.
Она отключила телефон, поставила чайник на плиту и впервые за долгое время почувствовала, что в доме тихо — но не пусто.
Эта тишина была её.
И никакие замки теперь больше не требовались.
— Щенок не выживет, — уверяли Антона владельцы. Через год не поверили глазам