— Представь, Ника, просто на секунду, — голос Славы был вкрадчивым, обволакивающим, как тёплый мёд. Он лежал на их широкой кровати, закинув руки за голову, и смотрел в потолок, будто видел там не белую штукатурку, а чертежи их блестящего будущего. — Мы продаём эту развалюху. Просто кусок земли с сараем. И всё! У нас на руках живые деньги. Я вкладываю их в дело, и через год, максимум полтора, мы взлетаем. По-настоящему взлетаем.
Вероника не отрывала взгляда от книги. Она чувствовала этот разговор кожей, как чувствуют приближение грозы по липкой духоте. Он начинался так уже в пятый или шестой раз за последние два месяца. Сначала — мечтательная интонация, потом — слово «мы», произнесённое с особым нажимом, и, наконец, вишенка на торте — глагол «взлететь».
— Слав, это дача моих родителей, — ровно ответила она, перелистнув страницу, хотя не видела ни одной буквы. — Они туда ездят каждые выходные с мая по сентябрь. Там мамины розы. Там папа баню строил своими руками. Какой «кусок земли»?
— Ну я же не говорю выгнать их на улицу! — он сел, его энтузиазм стал более настойчивым, телесным. Он придвинулся ближе, положил свою тёплую руку ей на плечо. — Мы купим им другую. Лучше! С нормальным туалетом, а не с дыркой в полу. Подальше от города, где воздух чище. Они же пенсионеры, им покой нужен. А это… Ник, ну пойми, это наш трамплин. Шанс, который выпадает раз в жизни. Я всё просчитал.
Она молча сняла его руку со своего плеча и положила рядом с собой на одеяло. Просчитал. Она знала, что это значит. Это означало, что он уже мысленно потратил деньги, которых у них не было, от продажи того, что им не принадлежало. Этот «трамплин» маячил в их разговорах постоянно, как навязчивая реклама дешёвого кредита. Он был нужен для его очередного гениального бизнес-плана, который, как и все предыдущие, должен был озолотить их семью.
— Я не буду говорить с ними об этом, — отрезала она, закрывая книгу. Дискуссия была окончена, по крайней мере, на сегодня. — Всё, тема закрыта.
— Ладно, ладно, — он поднял руки в примирительном жесте, и на его лице промелькнуло плохо скрытое раздражение. — Как скажешь, хозяйка. Просто подумай. Не обо мне, о нас. Пойду в душ.
Дверь в ванную закрылась, и через мгновение послышался шум воды. Вероника откинулась на подушки. Усталость навалилась разом, тяжёлая и мутная. Она не злилась, нет. Она просто устала от этой бесконечной игры в великого комбинатора, в которой ей отводилась роль спонсора и главного приза одновременно. Она взяла свой телефон, чтобы бездумно полистать ленту, когда на тумбочке мужа завибрировал его аппарат. Экран озарил полумрак спальни. «Мама».
Сердце неприятно ёкнуло. Обычно свекровь звонила днём. Вечерний звонок мог означать что-то срочное. Не раздумывая, Вероника взяла телефон и провела пальцем по экрану.
— Алло, — сказала она.
Но её никто не слушал. Из динамика полился быстрый, нетерпеливый шёпот, не предполагающий ответа.
— Славик, ну что? Ты поговорил с ней? Ты чего резину тянешь, сынок? Она опять в отказ пошла? Дави на неё, дави сильнее! Говори, что это для семьи, для будущего ребёнка, придумай что-нибудь! А то уведут твой трамплин из-под носа, её родители кому-нибудь другому свою хибару отпишут. Нам деньги нужны, ты же знаешь! Срочно!
Слова били Веронику по лицу, как тугие, ледяные струи воды. Трамплин. Её трамплин. Деньги. Нам. В голове наступила звенящая пустота, вытеснившая и усталость, и раздражение. Она не сказала ни слова. Она просто нажала на красную кнопку отбоя. Шум воды в ванной прекратился. Вероника осталась сидеть на кровати, прямая, как струна. Она не положила телефон. Она держала его в руке, и холодный пластик, казалось, обжигал ей пальцы. Он был похож на улику. На неопровержимое доказательство преступления, в котором она догадывалась, но не хотела верить.
Дверь ванной открылась. Из клубов пара вышел Слава, обёрнутый в полотенце, со вторым на голове. Он был расслаблен, доволен, на его лице играла ленивая улыбка. Он посмотрел на жену и осёкся. Её взгляд был ему незнаком. В нём не было ни тени тепла, только холодный, спокойный блеск отполированного камня.
— Что-то случилось? — спросил он, его улыбка начала медленно таять.
Она молча смотрела на него, на его мокрые волосы, на капли воды, стекающие по груди. А потом медленно подняла руку, показывая ему его телефон.
— Твоя мама звонила, волнуется! Спрашивает, когда ты меня додавишь насчёт продажи дачи! Передай ей, что трамплин для твоего взлёта сломался! И чтобы забирала своего сыночка-акробата к себе домой!
Слава замер на полпути к шкафу. Полотенце на его голове съехало набок, обнажая мокрые, растрёпанные волосы. Он нервно рассмеялся, но смех получился сухим и дребезжащим, как будто он подавился.
— Ник, ты чего? Мама ляпнет, не подумав… У неё своя логика, ты же знаешь. И вообще, с каких пор ты отвечаешь на мои звонки?
Он попытался придать голосу обиженные нотки, перевести стрелки, выставить её виноватой в нарушении его личного пространства. Это был его старый, проверенный приём. Но он не сработал. Вероника даже бровью не повела. Она смотрела сквозь него, будто он был стеклянным.
— «Трамплин», Слава. Какое точное слово. Не «наш шанс», не «семейное гнездо», а именно «трамплин». Пружинистая доска для одного прыгуна. Я всё думала, что мне это напоминает. И вспомнила. Помнишь «перспективную кофейню», которая требовала «небольшого стартового капитала»? Мой отец тогда дал тебе денег. А когда твоя гениальная идея прогорела через полгода, он же и покрыл твои долги, чтобы к нам не пришли сердитые люди. Это был первый испытательный прыжок?
Слава дёрнулся, как от удара. Он стянул с головы полотенце и бросил его на пол. Его лицо утратило расслабленное выражение, черты заострились, а в глазах появился злой, загнанный блеск.
— Это был бизнес! В бизнесе всегда есть риски! Я хотел как лучше для нас!
— Для нас? — она медленно покачала головой, и на её губах появилась слабая, ядовитая усмешка. — А покупка машины? Помнишь, как ты убеждал меня, что нам нужна машина побольше, «представительского класса», потому что это «статус» и «инвестиция в имидж»? Мои родители подарили мне на день рождения деньги, и мы купили «нашу» машину. Только за рулём почему-то всегда сидел ты. Ты возил на ней своих дружков, ты ездил на «деловые встречи», которые никогда ничем не заканчивались. Я на ней за три года съездила в супермаркет раз десять. Это была вторая попытка взлететь, да? За чужой счёт.
Каждое её слово было выверенным и холодным, как скальпель хирурга. Она не обвиняла, не кричала. Она вскрывала их совместную жизнь, слой за слоем, и демонстрировала ему уродливую правду.
— Это не помощь была, Слава. Это было спонсорство. А я, получается, не жена. Я твой генеральный инвестор, который должен был бесперебойно поставлять ресурсы для твоих грандиозных планов. Только вот ты оказался никудышным стартапером. Ни один твой проект не взлетел. И теперь ты решил поставить на кон последнее, что у меня есть, — дом моих родителей. Какая предприимчивость.
— Хватит! — рявкнул он, и его голос сорвался. — Хватит меня унижать! Ты никогда в меня не верила! Ни одной секунды! Всегда смотрела свысока, со своей колокольни, где всё подано на блюдечке с голубой каёмочкой! Ты хоть представляешь, каково это — жить с человеком, который постоянно напоминает тебе, что ты ему всем обязан? Да, твои родители нам помогали! И что? Ты меня этим попрекала каждый день! Своим молчанием, своим взглядом! Думаешь, я не видел, как ты на меня смотришь? Как на ничтожество! Как на содержанца с амбициями
— Содержанец с амбициями? — Вероника чуть склонила голову набок, словно примеряя это определение. — Пожалуй, да. Ты прав. Именно так я на тебя и смотрела в последнее время. Просто не хотела говорить это вслух. Спасибо, что избавил меня от этой необходимости.
Это спокойное, почти ленивое согласие подействовало на Славу сильнее, чем любой крик. Он ждал возражений, слёз, ответных обвинений — чего угодно, что позволило бы ему раздуть скандал и снова занять позицию оскорблённой жертвы. Но она просто согласилась. Она обезоружила его, украв его единственное оружие — его мнимую обиду. И тогда маска окончательно треснула и рассыпалась в пыль.
— Ах вот как! — прошипел он, и его лицо исказилось презрением, чистым и незамутнённым. Он сделал шаг вперёд, его полуобнажённое тело напряглось. — Значит, так, да? Ну что ж, прекрасно! Тогда давай начистоту. Да, я хотел продать эту дачу! И знаешь что? Я имел на это полное право! Потому что я потратил на тебя лучшие годы своей жизни! Я вложил в этот брак своё время, свою молодость, свою энергию!
Он говорил громко, зло, выплёвывая слова, словно избавляясь от яда, который копился в нём годами.
— Твои родители сидят на этих сотках, как собаки на сене! Они им не нужны! Это мёртвый капитал! А мне он нужен! Чтобы построить что-то настоящее, а не прозябать в этой твоей уютной, мещанской норке! Ты думаешь, мне нравилось жить по твоему расписанию? Терпеть твоих пресных подруг с их разговорами о детях и скидках? Высиживать ваши унылые семейные ужины, где твой отец смотрит на меня, как на пустое место? Я всё это терпел! Ради тебя! Ради нашего будущего, которое ты так старательно саботировала своим страхом и своей ленью!
Он ходил по комнате, как зверь в клетке, от кровати к окну и обратно, оставляя на паркете мокрые следы. Теперь это был не любящий муж и даже не обиженный мальчик. Это был злой, голодный хищник, которого лишили законной, по его мнению, добычи.
Вероника молча наблюдала за этой вспышкой ярости. Она не перебивала. Она дала ему выговориться, выплеснуть всё до последней капли. Она смотрела на него так, как врач смотрит на пациента в припадке, ожидая, когда пройдёт острая фаза, чтобы поставить окончательный диагноз. Когда он замолчал, тяжело дыша, она заговорила. Так же тихо и ровно.
— Ты терпел моих друзей? — уточнила она. — Тех самых друзей, у которых ты пытался занять денег на свои «проекты» за моей спиной? И которым я потом возвращала долги, чтобы сохранить остатки твоей репутации? Ты терпел моего отца? Того самого, который устроил тебя на работу после твоего первого провала, а ты уволился через три месяца, потому что «не хотел горбатиться на дядю»?
Она поднялась с кровати. Она не приблизилась к нему, просто встала, и это простое движение заставило его отступить на шаг.
— Ты говоришь, что вложил в этот брак лучшие годы. Давай проведём инвентаризацию твоих вложений, Слава. За пять лет. Твоя кофейня, открытая на деньги моего отца, просуществовала полгода и оставила после себя сорок тысяч долларов долга. «Наша» машина, купленная на мои деньги, была разбита тобой в нетрезвом виде, и её ремонт стоил как половина новой. Твой «консалтинговый бизнес», для которого ты потребовал отдельный кабинет и новый ноутбук, заключался в том, что ты два года сидел дома и играл в онлайн-игры. Это твои активы? Это твоя энергия? Ты ничего не вкладывал, Слава. Ты только потреблял. Ты паразит. И ты злишься не на меня. Ты злишься, что донорский организм вдруг очнулся и решил перекрыть тебе доступ к ресурсам.
Он смотрел на неё, и в его глазах больше не было гнева. Только холодный, животный страх. Он понял, что она видит его насквозь. Она видит не амбициозного мужчину, не непризнанного гения, а именно то, чем он был на самом деле, — жалкого, ленивого и абсолютно пустого человека. Он открыл рот, чтобы что-то возразить, но не нашёл ни единого слова. Вся его напускная бравада, все его заготовленные обвинения рассыпались в прах перед этим спокойным, безжалостным анализом.
Слава стоял посреди комнаты, и ему вдруг стало холодно. Не от сквозняка или мокрой кожи, а от той мертвенной пустоты, что разверзлась внутри него после её последних слов. «Паразит». Слово прилипло, стало его второй кожей. Все его заготовленные контраргументы, вся его праведная ярость, которую он так долго копил и так смачно выплеснул, — всё это оказалось бесполезным. Она не спорила с ним. Она просто поставила диагноз, короткий и окончательный, не подлежащий обжалованию. Он смотрел на неё, ожидая продолжения, но продолжения не было.
Вероника молча обошла его, как обходят предмет мебели, мешающий на пути. Её движения были плавными и экономичными, лишёнными суеты или гнева. Она подошла к большому встроенному шкафу и с тихим щелчком открыла его дверцу. Из глубины шкафа, с верхней полки, она достала его дорожную сумку — большую, из тёмной плотной ткани, ту, с которой он ездил в «командировки», когда им нужно было отдохнуть друг от друга. Она не швырнула её, не бросила ему под ноги. Она спокойно положила её на середину их кровати, на смятое одеяло. Сумка лежала там, чёрная и пустая, как открытая могила их брака.
Затем Вероника подошла к комоду, где лежала её сумочка. Она взяла её, достала кошелёк. Слава наблюдал за этими будничными действиями с нарастающим недоумением. Что она делает? Хочет дать ему денег на такси? Эта мысль была настолько унизительной, что он невольно сжал кулаки. Она открыла кошелёк и вытащила оттуда пачку купюр. Толстую, увесистую пачку, перехваченную банковской лентой. Вся их общая наличка, которую они сняли на днях для крупной покупки.
Она подошла к кровати. На мгновение она замерла, глядя на деньги в своей руке, а потом, лёгким, почти небрежным движением, бросила их на дорожную сумку. Пачка глухо ударилась о ткань и осталась лежать сверху, вызывающе и неуместно.
— Вот, — произнесла она. Её голос был таким же ровным и бесцветным, как и раньше. — Это твоё. Можешь считать это выходным пособием.
Слава смотрел на деньги, потом на неё. Он не понимал. Вернее, его мозг отказывался понимать происходящее. Это было не похоже на ссору, на скандал. Это было похоже на увольнение. На закрытие убыточного предприятия, где он был главным и единственным активом, не оправдавшим вложений.
— Я закрываю наш проект, Слава, — продолжила она, будто читая его мысли. — Он оказался провальным. Слишком много затрат, никакой прибыли и нулевая перспектива. Я списываю убытки и выхожу из дела. А это, — она кивнула на деньги, — твоя доля. За оказанные услуги. Компенсация за потраченное время. Чтобы ты мог найти себе новый «трамплин» и нового инвестора.
Она говорила об их жизни так, будто читала бизнес-отчёт. Ни боли, ни сожаления, ни злости. Только холодный, трезвый расчёт. И это было страшнее любых проклятий. Он был не мужем, которого разлюбили, не близким человеком, который предал. Он был неудачной инвестицией. Ошибкой в финансовом планировании.
— Твой акробатический номер окончен, — она посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде он не увидел ничего, кроме усталой брезгливости. — Цирк уезжает. Можешь не торопиться. Собери всё, что считаешь своим.
С этой последней фразой она развернулась и вышла из спальни. Не хлопнув дверью. Просто вышла и прикрыла её за собой. Через несколько секунд из кухни донёсся щелчок зажигающегося чайника. Жизнь продолжалась. Но уже без него.
Слава остался один посреди комнаты. Он стоял, всё ещё обёрнутый в полотенце, и смотрел на пустую дорожную сумку и лежащие на ней деньги. Они были реальны. Он мог протянуть руку и взять их. Те самые деньги, которых он так жаждал. Вот они, лежат перед ним. Но он не мог пошевелиться. Он чувствовал себя голым, выставленным на посмешище, раздавленным. Его уничтожили не криком, а бухгалтерским отчётом. Его не выгнали, а списали со счетов. Он смотрел на своё выходное пособие и понимал, что это не трамплин. Это была надгробная плита, под которой он только что похоронил сам себя…
— Я требую, чтобы ты сейчас же отказалась от этой премии. А если проще, то отдашь её мне! — заявила свекровь своей невестке